Презентация Большой
28 октября 1941 года на здание Большого театра упала немецкая бомба, пробившая фасад и взорвавшаяся в главном вестибюле. Ровно 70 лет спустя после этой печальной даты подходы к театру были оцеплены, и пропущенные через металлоискатели гости степенно пересекали Театральную площадь — по красной дорожке, мимо солдат почетного караула и под звуки военных маршей. Рассказывает СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
Расшитый золотом гигантский занавес вздрогнул и приоткрылся метра на полтора. Минут через пять, когда зал уже начал нервничать, сквозь этот проем на авансцену вышел Дмитрий Медведев в смокинге и с галстуком-бабочкой. С добрыми интонациями, уместными для заключительных фраз новогоднего телеобращения, президент рассказал, что Большой является "объединяющим всех символом, национальным сокровищем, что называется, общенациональным брендом", и о том, что "наша страна всегда находила деньги для того, чтобы Большой был в таком... правильном состоянии, это произошло 150 лет назад, случилось и сейчас". "По-моему, все получилось великолепно",— подытожил президент шесть мучительных лет реконструкции, отметив, что "переживали все: переживал сам театр, переживали строители, переживало правительство".
Председателя переживавшего правительства, однако, в зале не было. Еще более удивительно выглядело то, что в царской ложе не было видно генерального директора Большого Анатолия Иксанова. Там помимо Дмитрия Медведева и его супруги сидели худрук балетной труппы Сергей Филин, завтруппой оперы Маквала Касрашвили, балетмейстер Юрий Григорович, певица Елена Образцова и дирижер Владимир Юровский. А в "сталинской" спецложе слева от сцены размещались патриарх Кирилл, Наина Ельцина, Майя Плисецкая и Родион Щедрин. И Галина Вишневская, чье появление можно было назвать сюрпризом: пять лет назад, после премьеры "Евгения Онегина" в постановке Дмитрия Чернякова, примадонна чуть ли не прокляла Большой театр и грозилась, что ноги ее там не будет. "Онегин", правда, шел на Новой сцене театра. Но зато режиссером-постановщиком теперешнего гала-концерта был именно Дмитрий Черняков.
Когда после краткой президентской речи занавес наконец открылся как следует, настроившаяся на безмятежный лад почтенная публика ойкнула: на полутемной сцене шумели отбойные молотки, поднимались строительные люльки, ездил "КамАЗ" и сновала толпа строителей в касках. Побегав, часть строителей достала, кажется, из-под оранжевых роб трубы и тромбоны, другая часть (оказавшаяся хором) выстроилась лицом в зал; главный дирижер Большого Василий Синайский в оркестровой яме взмахнул палочкой, и грянуло "Славься" Глинки.
Удачно найденное для первого номера сочетание торжественности и иронии, пафоса и юмора в дальнейшем куда-то подевалось. Это стало понятно, когда на сцене воздвигся макет Большого с фонтаном, брызжущим натуральной водичкой, и балетные люди с отчаянной серьезностью станцевали достойный "съездовских" концертов номер, специально поставленный Пьером Лакоттом на музыку вальса из "Золушки" Прокофьева.
У Дмитрия Чернякова был, правда, качественный козырь в виде явно придуманных заранее чисто визуальных дивертисментов. На сцену периодически опускался гигантский видеоэкран, на котором с помощью компьютерной анимации демонстрировалось что-нибудь на тему "вехи истории Большого". Но при всей зрелищности эти кунштюки слабо соотносились с номерами самого концерта.
Особенно это бросалось в глаза в оперных номерах, идущих на фоне видеоизображений исторических занавесов Большого театра. Например, Виолета Урмана пела арию Иоанны из "Орлеанской девы" Чайковского с грустными словами "иду от вас и не приду к вам вечно" на фоне Минина и Пожарского, заставляя гадать, что бы это значило. Дмитрий Хворостовский спел арию Елецкого из "Пиковой дамы" c Аполлоной и музами за спиной. А знаменитая французская колоратура Натали Дессей блеснула чистым русским произношением в романсе Рахманинова "Не пой, красавица, при мне", стоя на фоне занавеса с видом Воробьевых гор, так что слова про песни Грузии печальной звучали особенно двусмысленно. Завершала оперную часть ария Лизы из "Пиковой дамы", исполненная Анжелой Георгиу с серпами-молотами советского занавеса на заднем плане. Арию знаменитость не выучила, пела с нотами в руках, да так, как будто бы слова Лизы "ах, истомилась, устала я" относились к ней самой. (Режиссер телетрансляции, говорят, ухитрился дать в этот момент крупный план Галины Вишневской, слушавшей с выражением тихого ужаса на лице.) И констатация того, что Германа все нет, тоже была к месту: Германа по замыслу должен был петь в этом концерте Пласидо Доминго, с присутствием которого вся затея получила бы совсем иной статус, но он не приехал.
То есть, во-первых, в оперных номерах преобладала меланхолия, во-вторых, певцов из труппы самого Большого (включая также международно известную Екатерину Щербаченко) оттеснили на второй план, доверив им только два ансамблевых номера — "Природа и любовь" Чайковского и финал "Обручения в монастыре" Прокофьева. И в-третьих, оперы вообще было в программе вечера меньше, чем балета — и если это не следствие того, что программа делалась в спешке и на живую нитку, а некий манифест, то это прискорбно.
В перечне балетных номеров оказалось непременное адажио из "Лебединого озера", хрестоматийные "Половецкие пляски" из "Князя Игоря", "Аппиева дорога" из "Спартака", зато отсутствовал даже намек на достижения последних лет балетной жизни Большого, что выглядело весьма демонстративно, если не сказать симптоматично. Самым свежим фрагментом оказалось 30-летней давности танго из "Золотого века" Юрия Григоровича. Алексей Ратманский появился в программке только как автор номера "Танец капельдинерш", поставленного в свое время для юбилея Майи Плисецкой и исполняемого дородными артистками хора. Публике, правда, выступление пожилых теток понравилось. Более или менее человеческая интонация прозвучала с экрана во фрагментах из интервью великих артистов Большого, здравствующих и покойных. После этого по выстроенной на сцене белой лестнице под звуки "Коронационного марша" Чайковского прошествовали сотни артистов теперешнего Большого. Но, судя по реакции зала, артистический парад тронул зрительские сердца менее, чем явление живых лошади и ослика, продефилировавших по сцене в одной из интермедий.