Вчера премьер Владимир Путин побывал в новом центре иммунологии и онкологии на Ленинском проспекте и поговорил с больными детьми и здоровыми взрослыми. Специальному корреспонденту "Ъ" АНДРЕЮ КОЛЕСНИКОВУ показалось, что многие дети здесь взрослее своих родителей.
Этот центр уже месяц принимает больных. Накануне, за один только понедельник, сюда со смертельными диагнозами поступили 23 ребенка. Здесь для них делают все, что можно себе представить, и больше для них не сделают нигде, это точно.
Владимир Путин приезжает сюда не в первый раз, но впервые — в работающий центр. Все тут рассказывают ставшую былиной историю про Диму Рогачева, который болел онкологией, но ехать в Москву не хотел и три с лишним года назад написал Владимиру Путину письмо, что он согласен приехать из Калужской области, если премьер поест с ним блинов. Владимир Путин приехал в гематологический центр, поговорил с мальчиком, через неделю на Ленинском проспекте было выделено место для строительства центра, а врачи, которые должны были здесь работать, решением правительства выступили генеральным заказчиком строительства. Они следили за каждым кирпичом в этом здании.
Диму Рогачева все-таки не удалось спасти. Его именем теперь назван этот центр. Сейчас, по слова главврача, в Москве полностью излечиваются 90% детей, больных онкологией, и эта цифра не укладывается в голове. Несколько лет назад это были 10%.
В отделении лучевой терапии шестилетней Эвелине должны были делать анализ головного и спинного мозга. Она сидела, закутавшись в одеяло, и не отрывая глаз смотрела на тонкого пластикового слоника, которого погрузили в такой же, какой был предназначен для нее, аппарат. На стене появилась проекция слоника. В его животе бултыхались две золотые рыбки. Эвелине объяснили, что надо проверить, что это за рыбки. Мне кажется, ей все равно было страшно.
— Там ребенка может испугать только шум, возникающий от того, что нам надо собрать для исследования необходимое магнитное поле,— объяснял заведующий отделением.— Поэтому для детей до семи лет мы вынуждены применять наркоз, потому что нужна их полная неподвижность в течение часа или даже двух. Это компьютерная томография занимает несколько минут.
Эвелину, наверное, не нужно будет усыплять, подумал я. Потому что она и так была в полном оцепенении.
В отделении трансплантации костного мозга я познакомился с 16-летним Левой Щепетовым и его мамой, которая рассказала, что четыре месяца назад врачи в Коми, где они живут, выявили у него подозрение на лейкоз.
— Взяли нас на пересадку костного мозга,— объяснила она.— Делать надо все срочно, но еще и мест нигде не было, Санкт-Петербург отказал. Потом выяснилось, что открылся этот центр... Донором буду я, брат его по каким-то критериям не подошел, а я подошла, хотя вероятность, что приживется, все равно девять из десяти, а не стопроцентная.
— Ему обязательно делать трансплантацию костного мозга? — спросил я.— Нельзя обойтись другим лечением?
— У нас было два сеанса химиотерапии, но мы так и не вошли в ремиссию,— сказала она.— Никаких изменений.
— А он? Как он?
— Он готов,— сказала она.— Он ждет. Мы не сомневаемся в хорошем исходе. Только скорее бы.
Я зашел в блок, где лежал юноша. К нему в комнату нельзя, там другое давление воздуха, но по всем приборам тут можно было наблюдать его состояние. Пульс колебался от 90 ударов в минуту до 85.
Вошел Владимир Путин, открыл окно в стене и спросил, как он себя чувствует.
— Готовишься к операции? — спросил он.
Я посмотрел на приборы. Пульс был 102.
Мальчик кивнул.
— Недели через две-три,— сказала главврач.
В другой палате мама пятилетнего мальчика рассказала, что они из Обнинска. Владимиру Путину разрешили зайти в палату к мальчику. Мальчику операция по пересадке костного мозга предстояла через три дня.
— Это паровозики,— сказал он премьеру.
На одеяле их было много.
— А это что, ты знаешь? — спросил он у Владимира Путина и показал на микрофон одного из телеканалов, нависший над ними.— Какая-то штука!
— А это,— объяснил премьер,— взрослые дяди играются. Ты играешься в паровозики, а они — вот в это. Но твоя игра лучше. Ну ладно, я пойду?
— Иди,— сказал мальчик и уткнулся в паровозики.
— А ты вышиваешь? — спросил премьер другую девочку 11 лет.
— Да, тыкву,— рассказала она.— Я не думала, что у меня получится.
Ксения, 15-летняя очень красивая девушка, лежала поверх оделяла в шортах и майке.
— Пока что диагноз трудновато поставить,— сказала главврач, и я увидел слезы на щеках матери девушки.
У Ксении лицо не изменилось, она так же, как и минуту назад, когда вошел премьер, едва заметно улыбалась.
Когда премьер вышел из палаты, к одному из врачей подбежала ее мать и спросила:
— Почему же вы нам не говорили, что диагноза еще нет?!
— Мы же работаем,— сказала врач.— Обязательно будет. Не бывает так, чтобы не было.
Премьер шел по коридору одного из отделений. Здесь была мертвая тишина. Рановато для тихого часа, успел подумать я, прежде чем увидел холл — и в нем несколько десятков детей лет четырех-шести. Они стояли, не двигаясь, и ждали: видимо, им сказали, что сейчас тут пройдет Владимир Путин. По другую сторону холла стояли их мамы. Когда премьер отошел от них метров на 20, за его спиной раздался истошный вопль десятков детских глоток: "Ма-а-а-ма!" Дети наконец расслабились и дали о себе знать.
В одном из корпусов находится пансионат на 150 мест, в каждом номере три комнаты с общей гостиной. В том блоке, куда зашел премьер, дети и их родители были в гостиной. У одного мальчика, сидящего за столом, на майке было написано: "Я за..."
Судя по активности, с которой взрослые подсказывали ему встать и показать премьеру майку, я подумал, что ведь продолжением должно быть: "Я за Путина". И когда премьер вышел, я тоже попросил мальчика встать. "Я за любой кипиш, кроме голодовки",— было написано на майке.
— Сам придумал? — спросил я его.
— Конечно,— ответил он.— И написал сам. А то нас тут на диете держат.
В одном из коридоров сотрудник ФСО придерживал посторонних, то есть журналистов.
— Стоп,— сказал он, нацелил на них пистолет и нажал на спусковой крючок.
Желтый пистолет зашипел, и из него пошли мыльные пузыри. Сотрудник, видимо, одолжил пистолет на несколько минут у одного из детей. В обмен, надо полагать, на свой.
Наконец, премьер дошел до просторного игрового зала. Здесь было очень много детей. К Владимиру Путину подошла девочка лет четырех и сказала:
— Я вас узнала. Вы Путин.
Он подтвердил.
— А мы с вами в прошлом году встречались, и вы обещали сводить меня в Кремль,— сказала она.
— Ну,— он не возражал, что так и было.
— Так и не сводили,— продолжила она.
— Если все будет хорошо,— сказал он.— Если все будет хорошо...
И он начал что-то подсчитывать. Владимир Путин не хотел давать пустых обещаний. Девочка нетерпеливо смотрела на него.
— Тогда на 9 Мая, ладно? — сказал наконец он.
То есть уже, наверняка, после инаугурации, когда он будет полноценным хозяином Кремля.
Не зря он так долго думал. И откладывать не хотел.
— А папу можно взять? — спросила девочка.
— Конечно. А почему про маму ничего не спрашиваешь?
— И маму.
— Конечно, можно,— сказал Владимир Путин и через пару минут уже уехал в аэропорт, где в Набережных Челнах его ждали на совещании по здравоохранению.
— Это Соня,— сказала мама девочки,— фамилия ее Пятница. И моя тоже Пятница. Это она выглядит такой маленькой, а на самом деле ей уже восемь лет. Ей операцию сделали почти четыре года назад.
Поэтому она с тех пор, наверное, и не изменилась, подумал я.
— Мы приезжаем в Москву проверяться раз в полгода,— сказала мама,— на реакцию "трансплантат против хозяина".
Я увидел, что девочка стоит у выхода из игрового зала и смотрит в коридор, куда ушел премьер. К ней подбежала Чулпан Хаматова, которая все это время ходила вместе с Владимиром Путиным, и обняла ее. И девочка ее тоже. О чем-то Соня думала.
Я вышел в коридор. Здесь стояла, прижавшись к стене и плача, врач, немолодая женщина.
Я не пойму, почему же врачи так плачут, когда видят все это?
Ведь они же видят это каждый день.