Осторожно, вера закрывается

В Казани запретили секту файзрахманистов, у них отняли 27 одичавших детей. Решение светских властей поддержали не все, и это еще более обострило религиозные и национальные проблемы в Татарии

Ольга Алленова, Казань — Москва

Окраина Казани, небольшой дом на территории в 7 соток, за забором виден минарет. Здесь, судя по громким публикациям в татарской прессе, живет секта файзрахманистов — община затворников, которые не контактируют с внешним миром и выполняют все, что им говорит "посланник Аллаха" Файзрахман Саттаров.

О них бы никто ничего не узнал, не случись 19 июля в Казани сразу два теракта — бывший заместитель муфтия Валиулла Якупов был убит, а на муфтия Илдуса Файзова совершено покушение. Сразу после теракта правоохранительные органы начали массовые обыски и аресты — пришли и в мечеть к Файзрахману Саттарову и его последователям.

Обыски существенных результатов не дали, зато полиция увидела условия, в которых живут люди и их дети. По официальным данным, под мечетью прорыто несколько этажей, и в этом муравейнике живут люди.

Вскоре после обыска в мечеть приехали спецназ и социальные работники — они забрали 27 детей и увезли их в больницу. Врачи в больнице, обследовав детей, пришли к выводу, что те здоровы. Но вернуться к родителям они не могут, органы опеки считают, что дети живут в антисанитарных условиях, не ходят в школу, а их родители не обращаются в поликлинику.

Ситуация вызвала протест у многих мусульман в Казани — здесь говорят, что власти должны были найти выход, но отнимать детей у матерей нельзя, особенно грудных, это по Корану грех.

Я стучу в ворота, открывают не сразу — молодая женщина в цветном платье и платке, закрывающем все лицо, с заплаканными глазами, осторожно смотрит на меня в щель.

— К нам нельзя заходить, мы не пускаем чужих,— говорит она.

Я спрашиваю про детей, она выходит сама за ворота.

Гульсинат объясняет, почему мне нельзя зайти,— члены этой общины считают, что заходить в мечеть могут только "правильные" мусульмане, кто соблюдает все правила ислама и читает намаз. По мнению Гульсинат, правильно делают намаз только члены этой общины — они молятся по 75 минут 5 раз в день.

— Ради чего мы тут живем? — переспрашивает она.— Ради Аллаха. Он нас создал, чтобы мы жили и поклонялись ему.

В общине 40 взрослых и 27 детей. Гульсинат приехала сюда из другого города вслед за мужем, который 5 лет назад попал в ученики Файзрахмана. Уже в общине у них родилось двое детей.

— Мы не ходим к врачам, это правда,— говорит Гульсинат.— Это разве преступление? Многие люди лечатся народными методами, и мы тоже. Мы вообще не признаем государство. Мы у него ничего не берем.

Дистанцирование от светской власти — демонстративное, общинники отрезали даже газ и свет — отапливают свои комнаты дровами, а электричество вырабатывает дизель.

Я спрашиваю про условия, в которых живет Гульсинат и ее дети, она признает: комната полуподвальная, окна на уровне пола, но никаких двух-трех этажей вниз, под мечеть, как написала пресса, тут нет.

— Да, у меня неубрано было, мы только что переехали, поменяли комнату,— говорит женщина.— И когда полиция пришла, они увидели мою комнату, и теперь хотят лишить меня прав. Разве у других людей всегда порядок в комнатах?

Из ворот выглядывает мужчина в чалме — это помощник "посланника", Гульсинат называет его Умаром. Он слушает, о чем мы говорим, потом уходит, а через несколько минут возвращается.

В это время Гульсинат рассказывает мне, как увозили ее детей: полиция ударила электрошокером одного из местных мужчин, потому что тот не отпускал жену и ребенка, женщинам, не отдающим детей, выкручивали руки, всюду стоял крик и вой.

— Теперь мне говорят, что детей отдадут, только если мы отправим их в школу и будем водить к врачу,— говорит Гульсинат.— А мы не можем это сделать, нам Аллах не разрешает.

— И вы будете просто сидеть и ждать, как вас лишат прав? — спрашиваю я.

У женщины катятся из глаз крупные слезы. Но чем больше она плачет, тем яснее я понимаю — она не уйдет из этого дома.

— Нам нельзя ни к кому обращаться за помощью. Ни в суд, ни в ООН. Аллах дал нам детей, это милость и это испытание. Наш расул (так уважительно называют старика Файзрахмана Саттарова — "О") говорит, что нам нужно терпение и, если мы вытерпим, тогда Аллах нас наградит. А если сейчас не выдержим, то накажет. И еще 85-я сура Корана говорит, что верующих наказывают только за то, что они верят в Аллаха. Так это про нас.

Умар молча слушает нас.

— На нашего расула завели дело,— продолжает женщина.— То есть они завели дело против Аллаха. Они отняли детей от груди, но в Коране написано, что мать должна кормить ребенка грудью,— они растоптали Коран. Теперь они хотят подогнать бульдозер и сровнять нашу мечеть с землей. Но мы не уйдем отсюда — мы ляжем под бульдозер, но останемся со своей верой и не отступимся.

Умар чуть заметно кивает головой. Потом говорит мне:

— Расул велел вам передать: мы люди Аллаха. Мы не работаем, от государства ничего не берем и живем на то, что Он нам пошлет. Наша цель — она не касается женщин и детей — объединить Россию обратно в СССР. Сплотить мусульман в один кулак. Сейчас Америка и Англия готовят войну против России, и они победят, если Россия и те страны, которые раньше были в СССР, не объединятся снова. И когда объединятся — мы будем считать, что свою миссию выполнили. Мы свою религию никому навязывать не будем, все сделает Аллах. И не называйте нас сектантами. Посланник — это не пророк, это только посланник. Мы ничего в исламе не нарушаем.

— А откуда ваш старец все это знает про вашу миссию? — спрашиваю я.

— Он видит сны, ему Аллах во сне это говорит.

***

Феномен файзрахманистов казанские ученые объясняют так: люди ищут Бога, уходят от социальной несправедливости, находят ответы на свои вопросы в религии. Если они попадают в общину, где их сумеют убедить, что только это вероучение — истинное, они еще и свой статус жизненный повышают: мол, я знаю что-то, чего другие не знают. Заставить таких людей свернуть со своего пути практически невозможно — они должны принять решение о перемене своей жизни самостоятельно. Попытка силой навязать им собственные правила игры приведет к радикализации, что для сегодняшнего Татарстана крайне опасно.

— Я занимался в начале 2000-х этой сектой,— рассказывает ректор Российского исламского университета (Казани) Рафик Мухаметшин.— Там представлена совершенно дремучая смесь — и суфизм, и традиционные ценности, и салафизм, это просто какое-то маргинальное учение. Первое время община была открытой, туда можно было прийти, посмотреть. А с годами они стали все больше закрываться, уходить в подвалы. МВД о них давно знало, но не знало, что с ними делать. Вроде бы они никому не мешают, особого радикализма там нет. После терактов полиция и следователи занялись тем, что у них копилось годами. Аресты, обыски, изъятые дети... Я, конечно, думаю, что детей им вернут, но все-таки нельзя детей держать в подвалах, их надо обучать в школе.

— Органы опеки собираются лишить нескольких матерей прав,— говорю я.— Это, возможно, вызовет сильный протест среди определенной части мусульман.

— Я надеюсь, что волна протестов уже несколько схлынула,— говорит ректор, но его слова звучат не очень убедительно.

Обыски и аресты, прокатившиеся по Казани, вызвали массовое негодование: мусульмане решили, что их проверяют только из-за религии, и теперь повсюду в Казани говорят: "Если бы мы не были мусульманами, к нам бы не пришли с обыском". И это тоже один из факторов возможной радикализации.

Казанский социолог Екатерина Ходжаева говорит, что в последние годы интерес молодежи к исламу вырос — соцопросы показывают: религиозная идентичность для некоторых молодых людей становится важнее национальной. "На 10 процентов в молодежной среде увеличилась доля тех, кто называет себя мусульманами,— говорит Екатерина,— итого их сейчас 49 процентов. У христианской молодежи эта цифра как была 38 процентов, так и осталась. Особенно интересно, что 4 процента опрошенных говорят, что они не верят в Бога, но на вопрос, кто они, отвечают: мусульмане. Это стало неким критерием идентичности. Сами верующие мусульмане называют теперь многих своих земляков "этническими мусульманами". Происходит разделение уже в среде мусульман на правильных и неправильных, и поэтому, чтобы отмежеваться от "этнических", практикующие мусульмане на вопрос, кто они, говорят, что они не татары, а мусульмане".

Явление, о котором говорит Екатерина, носит глобальный характер, но в Татарстане это связано еще и с тем, что подъем националистических настроений, продолжавшийся около двух десятилетий, сменился упадком — в нынешней России национализм является витриной, он вроде бы декларирует некие права и привилегии этнических групп, считающих себя обиженными империей, но на деле никаких привилегий не дает. Преференции, полученные татарами в начале 90-х, сейчас сворачиваются. Почему действительно нужно выделять одних в ущерб другим? Остро встал вопрос татарского языка, который не хочет учить в обязательном порядке русскоязычное население. Не случайно же то тут, то там, молодые люди, оскорбленные активностью русскоязычной оппозиции, требующей исключить татарский язык из школьной программы, называют их "оккупантами".

На фоне разочарования в национальной идее происходит мощное зарождение новой — ислам как объединяющая людей религия, способная противостоять угрозам.

Екатерина Ходжаева говорит, что начало этой новой эпохи случилось в 2005 году, в тысячелетие Казани, когда бывший президент Татарстана Минтимер Шаймиев открыл в Казанском кремле новую мечеть "Кул Шариф" и отреставрированный Благовещенский собор. "Первое тысячелетие Казани показало, что мы теперь республика мусульман и христиан, риторика власти репрезентировала это событие не как национально-культурный фактор, а как религиозный".

Рост популярности ислама и снижение интереса к национальным традициям отмечает и ректор Мухаметшин.

Большое количество молодых людей в 90-е уезжало учиться в арабские страны, говорит ректор, оттуда они возвращались домой уже другими. Вовсе не потому, что там преподавали какой-то другой, неправильный ислам, просто тот ислам оторван от татарской среды.

Ислам, выходя за рамки арабского мира, адаптируется к местным обычаям, объясняет ученый. Ислам стал мировой религией только в Х веке — именно тогда, когда определились четыре религиозно-правовые школы, четыре мазхаба, к одному из которых, ханафитскому, принадлежат татары. По ханафитскому мазхабу считается, что, если обычай не противоречит исламу, он допускается.

Но молодежь, которая училась в арабских странах, считает, что никакая религиозно-правовая школа им не нужна, она только засоряет ислам.

— Они учились в моноконфессиональной среде, где им объясняют, что ислам важнее национальностей и традиций,— говорит ректор.— И это так — ислам как мировая религия нации не признает. Но через мазхабы ислам пришел к народам, стал религией миллионов людей. Значит, нельзя их отвергать, значит, они были нужны. Ханафитский мазхаб устраивал и татар как нацию, и татар как мусульман. На татарском языке есть прекрасные богословские книги, это наша история, наша культура, и ее вычеркивать нельзя.

Столкновение двух мировоззрений — арабского и татарского — ректор считает главной проблемой современного Татарстана. Когда молодые люди возвращаются из арабских стран домой, они сталкиваются с местной средой и видят, что родители молятся неправильно, живут неправильно, и их предки, оказывается, жили неправильно. И ценности, устоявшиеся в течение многих веков, рушатся. "Это радикализация,— говорит ученый,— потому что за этим молодым человеком вдруг обрывается тысячелетняя история его предков, культуры, языка, за ним больше ничего нет, никаких традиций, и это серьезные ментальные изменения, и они уже происходят".

Новые поправки в закон "О свободе совести", принятые 3 августа, вскоре после терактов в Казани, по мнению ректора Мухаметшина, являются жесткой мерой на громкие вызовы. По новому закону, имам мечети должен будет пройти переподготовку в специальном центре, открытом при Духовном управлении мусульман (ДУМ), потом переаттестацию. А если не пройдет, его снимут с работы. Оппозиция нынешнему духовенству считает, что новый закон позволит всего лишь "закрутить гайки" и расправиться с критиками работы ДУМ, что, в свою очередь, приведет к радикализации. "Да, будут недовольные,— согласен ректор,— но другого выхода нет. Людям надо объяснить, что имама снимают не как мусульманина, а как имама, работника Духовного управления мусульман. Рядовой мусульманин может как угодно читать намаз, его нельзя трогать, потому что когда начинают преследовать мусульман за то, что они молятся не так, как положено, это вызывает сильный протест. А если увольняют имама за то, что он не сдал экзамен, это обычные отношения работодателя с работником".

Перед отъездом я обсуждаю религиозный аспект последних событий в Казани с молодым чиновником из администрации. Мы пьем кофе в центре города, вокруг — светские люди, в открытых сарафанах и шортах. Но после всего увиденного ощущение, что эта летняя мода — мираж, который скоро улетучится. И это не только мое впечатление.

— Выхода нет, мы в ловушке,— говорит мой собеседник.— Любые меры против мусульман приведут к радикализации. Но смотреть на то, что люди совсем перестают считаться со светским государством, уходят в другой мир, где уже нет российской Конституции, тоже нельзя.

— Может быть, все это происходит, потому что Конституция обесценилась? — говорю я.— Точнее, ее обесценили?

— Обесценилась уже сама идея государства. Разочарование во власти в Москве оборачивается ростом симпатий к оппозиции, а в исламских регионах — к исламской радикализации. И уже не важно, кто в этом виноват, важно то, что скоро нас могут спросить: а нужно ли нам светское государство вообще?

В поезде я долго не могла уснуть. Думала о Гульсинат и таких, как она. Возможно ли их примирить с веселой казанской улицей в футболках и шортах? Или это противостояние уже навсегда?