1937

Из воспоминаний директора научно-исследовательского института И. С. Сибиряка, Саранск

На допросы меня не вызывали, и я написал заявление прокурору Мордовской АССР и наркому НКВД, требуя вызвать меня, разобраться и выпустить из-под ареста как ни в чем не виновного (автора арестовали в Куйбышеве по запросу НКВД Мордовской АССР и через Сызрань доставили в Саранск.— "Власть"). 27.06.37 г. по моему настоянию меня привезли из городской тюрьмы с сопроводительным пакетом на имя наркома. В коридоре НКВД я встретил Вейзагера — наркома НКВД Мордовской АССР. Он поздоровался со мной, спросил, к кому я. И когда я ему сказал, что я арестован, он сделал удивленное лицо. Здесь я узнал, что он ничего не знает, не знают и другие...

Саранская внутренняя тюрьма НКВД, в которой содержались все арестованные в 1937-38 годах, состояла из двух 2-этажных зданий, стоящих во дворе городской милиции и НКВД Мордовской АССР. Посредине тюремного двора стояла кухня, где готовилась пища для арестантов. Здесь же был туалет, где опорожнялись камерные параши. Воды не было, ее в бочках привозила тюремная обслуга. В 1930-33 годах в этих помещениях размещались Красный уголок и клуб работников НКВД. До революции здесь были торговые склады, погреба и подвалы саранских купцов. Настоящие подземные лабиринты. Переоборудованием их под тюремные камеры руководил хорошо мне знакомый прораб по фамилии Дунаев. Когда он закончил работу, его тотчас же арестовали и стали бить...

После того как меня привели в тюрьму НКВД, меня поместили в деревянный тюремный корпус, где я просидел до середины ноября. Камера, называемая Ленуголком, окнами выходила в прогулочный дворик и тюремный двор. Окна этой камеры не были заделаны козырьком до октября, и из них было видно все происходящее в тюремном дворе, было видно как на ладони. Из этих окон я увидел многих знакомых... Через пару дней в камеру ввели Акафьева, прокурора Мордовской АССР. Его несколько дней как арестовало НКВД. Он был в осеннем пальто, в костюме, в шапке, хотя на улице разгар лета. Кроме того, с собой он принес огромный узел вещей.

Каждый день увозились на этап и привозились сотни людей. В большинстве своем по внешнему виду это были рабочие, колхозники, мужчины, женщины — от стариков до молодежи. Одеты и обуты кто во что. Бросались в глаза арестанты, одетые в национальные костюмы: мордва, татары, цыгане. Внешним видом выделялись китайцы. Видел "значкистов", возвращавшихся с московских Дмитриевских лагерей — строителей канала Москва--Волга. Их наградили за хорошую работу почетными значками. Таких "значкистов" — отличников лагерной стройки, выпущенных из лагерей и ехавших домой, было много. Но их долго не держали в тюрьме. Через 3-4 дня уже отправляли в другие лагеря, оформив на них материал через "тройки" или даже без всякого оформления, заявляя им, что о новом сроке им объявят по прибытию на место...

В камере бывшего Ленинского уголка я познакомился с разными людьми. Вот, например, приводят в камеру рабочего-печатника Андреева. Его только утром взяли в хлебной очереди и, оформив в НКВД материал, сопроводили в Саранскую городскую тюрьму. Суть дела, как рассказал Андреев, состояла в следующем: у него на неделе умерла жена, оставив на его руках пятерых детей, старшему из которых исполнилось 12 лет. Вечером, уходя в ночь на работу, он оставил своих детей дома закрытыми на ключ. Оставил одних, без присмотра. После ночной смены, утром прямо с работы, встал в очередь за хлебом. И вот уже 12 часов, а хлеба все еще нет, не привезли. Дома дети одни закрыты. Очередь стала возмущаться. В разговоры вступил и Андреев. Его забрали прямо из очереди. За все время нахождения в тюрьме к Андрееву никто не приходил. О судьбе своих детей он ничего не знал...

Двор Саранской тюрьмы мне напомнил Сызранскую тюрьму, гудящую от движения и перекличек. Все этапируемые проходили через ворота или калитку конторы тюрьмы, были доступны мне для обозрения. Стар и млад, мужчины и женщины всех возрастов и национальностей выводились во двор и отправлялись на этап. Вместо них принимались другие арестанты, ими, как селедку в бочки, набивали камеры. Во время транспортировки меня из Куйбышева в Сызрань, а затем в Саранск я наблюдал, как непрерывно сновали прицепленные к поездам тюремные вагоны, прозванные "столыпинскими". Тупики и станции были полны ими. В некоторых составах было по несколько таких вагонов. Что же касается станций Сызрань, Инза, Рузаевка, то ими были заполнены целые тупики. Видел также и целые эшелоны с заключенными. Они отличались от обычных поездов с отдельными "столыпинскими" вагонами наружным конвоем с собаками, пулеметами на тормозных площадках, крышах и открытых платформах. От всего увиденного было как-то тревожно. Смотрел я и думал: "Смотри-ка, сколько врагов? Как же я попал в их число? И если меня посадили, то это недоразумение, оно выяснится, и я буду освобожден".

Рубрику ведет Евгений Жирнов