Лиза Голикова о Варе и Феде

Варя вдруг написала мне письмо. Перед самым сном, вечером, дочь передала мне конверт и наказала вскрыть, когда они с Федей улягутся спать. В конверте был свернут тетрадный лист, а на нем — крупные нестройные буквы, сложенные в слова: "Мама, это я, Варя. Я тебя очень люблю и скучаю. Я сижу на занятиях, передо мной тетрадь. А я смотрю в окно и думаю о том, как ты живешь, моя родная. Ты на работе, а мне хочется, чтобы мы были рядом. Приезжай?"

На следующий день в сумке я нашла новое письмо. "Мама, это я, Варя. Я проспала два часа и мне снилось, как будто мы все вместе, море, лето. А за окном, кажется, зима. А что видишь за окном ты, любимая мама?"

— Ты читала Варино письмо, мама? — это был первый Федин вопрос следующим утром.— Нам очень грустно бывает без тебя.

— Мне нравится тебе писать. Когда я думаю о тебе, пишу письмо. И мне сразу кажется, что ты где-то рядом. Пиши и ты мне, мама?

Эта Варина просьба оказалась такой простой. Ведь это было совсем несложно — я написала ей и Феде несколько строк. Положила в два конверта.

Письма вдруг стали ежедневной нашей традицией. Я находила аккуратно сложенные исписанные листы в своей сумке, в кармане пальто и даже в машине.

"Любимая мама, мы в музыкальной школе. Я учусь рисовать ноты. Это называется "язык музыки", а урок — сольфеджио". К Фединому письму был приложен лист из нотной тетради. На нотном стане были написаны ноты. Три. Две "целые" и одна "восьмушка". И ключ. Скрипичный.

— Мама, ты поняла, для чего нужен ключ? Ключ открывает смысл. В чем смысл тех трех нот, мам?

Мне было очень стыдно признаться, что смысл мне был, конечно, не понятен. И я не призналась. Но Федя продолжил:

— Ты не переживай, я тоже не понимаю, в чем смысл этих трех нот. Но вдруг когда-нибудь я напишу тебе письмо без слов, на языке музыки? Вдруг, мама?

Писем накопилась уже целая стопка. А дети продолжали писать.

"Мама, это я, Варя. Мы сидим на уроке французского. А я вспоминаю ту песню, которая играла в твоей машине, когда я была маленькой. Когда я выучу французский, я расскажу тебе, о чем она".

"Мама, это я, Федя. Я только что нашел твое письмо в своем шкафчике. Отвечаю: три плюс два будет пять. Это значит, ты заберешь нас из садика в пять часов, мама? Сейчас четыре, значит, остался час. Я получил "пять" по математике".

А сегодня писем не оказалось. И вечером я спросила детей, почему.

— Мама, я не смогу тебе больше писать. У меня в школе отобрали тетрадку, потому что я писала письмо на уроке математики.

Что мне было ответить? Учительница, бесспорно, была права. И мне следовало с ней согласиться, объяснив детям, что, действительно, не следует писать письма на уроке математики. Да и на уроке французского тоже нельзя. Даже если это письма маме. Было также совершенно очевидно, что читать мои письма тоже неправильно: это отвлекает.

Мы поговорили с детьми. Писем больше не стало. Те, что были написаны за ту пару недель, я положила в большой конверт и убрала на книжную полку. Без писем было грустно. И мне, и им.

Но в один из дней я снова обнаружила в сумке письмо.

"Мама, это я, Варя. Я снова пишу тебе письмо. Мы договорились с учительницей, что у нас будут уроки писем. Здорово, да?"

Уроки оказались полезными: детские буквы стали ровнее, письма — длиннее. Только в них чего-то стало недоставать: это были грамотные слова и безошибочные буквы, но в них теперь чего-то не доставало. Вроде бы было все — слова, признания, точки. Разница лишь в том, что те письма, что лежали в стопке на книжной полке, надо было читать, а эти — проверять. Это уже были не письма, а уроки.