Сегодня исполняется ровно 30 лет с того дня, когда войска стран Варшавского договора совершили вторжение в Чехословакию и задушили "пражскую весну". В тогдашнем СССР интервенцию осудила лишь горстка правозащитников. 30-ю годовщину тех трагических событий Россия отмечает иначе. Даже с большим размахом, чем сама Чехия. Для россиян — это день покаяния за грехи советского режима. Вчера в Москве весь день проходила акция памяти, посвященная событиям 30-летней давности.
Петр Питхарт в 1968 году был главным редактором чешской "Литературки". После интервенции войск Варшавского договора стал садовником, потом библиотекарем. Питхарт был одним из лидеров "бархатной революции", возглавлял правительство Чехословакии. Сейчас он — глава сената Чехии и второе лицо в государстве. О событиях 68-го и последующих годах ПЕТР ПИТХАРТ рассказал корреспонденту Ъ ГЕННАДИЮ Ъ-СЫСОЕВУ.
— Что для вас 21 августа 1968-го?
— На этот вопрос я ответил бы по-разному в тот день, год спустя и сейчас. 30 лет назад я бы сказал, что это был крах всего. Но уже через неделю я сказал бы, что чехи повели себя достойно, демонстрируя импровизацию, гражданское неповиновение и даже чувство юмора. Но главное — чехи тогда наконец-то смогли разогнуться и показать, что готовы драться за свою независимость. Эйфория кончилась с возвращением делегации чешского руководства из Москвы, где она подписала пресловутый Московский протокол. Потом началось самое ужасное — время маразма и цинизма.
— Вы имеете в виду примиренческую политику руководства Чехословакии по отношению к Москве?
— Да, реформаторы уклонились от борьбы. Они отказались от забастовок, которые предлагали провести рабочие и студенты. Народ был готов идти на жертвы, но они сказали народу: "Плюньте на все. Идите домой. Думайте каждый о себе. А мы будем держаться за свои кресла". Кульминацией примиренчества стал подписанный Дубчеком декрет от 22 августа 1969 года, позволяющий разгонять демонстрации. Но еще накануне его принятия против чехов были брошены не советские танки, а чешские бронетранспортеры.
— Что тогда произошло?
— 21 августа 1969 года я с женой оказался на Вацлавской площади в Праге. Случайно, как и большинство собравшихся там людей. Мы плохо представляли, куда мы идем и чего хотим. Какой-то внутренний инстинкт направлял нас к памятнику святого Вацлава. И вдруг со стороны Национального музея на нас стали двигаться броневики с чехословацкими гербами. Началась страшная суматоха. Люди бежали, падали, давили друг друга, наступали на головы. Под телами я едва отыскал жену. Шок того дня я не могу преодолеть до сих пор. Для Чехии более важное значение имеет даже не август 68-го, а 1969 год.
— Почему?
— После 1968 года пошло открытое вранье. Власти врали, а граждане делали вид, что им верят. Тогда и появилось спасительное бегство в частную жизнь, в потребительство. Это до сих пор мешает нам двигаться к гражданскому обществу. 21 августа 1968 года развеяло наши иллюзии о том, что социализм поддается реформированию, но хребет чешским демократам сломал год 1969-й.
— Примиренчество чешских реформаторов было для вас неожиданностью?
— Как-то ночью весной 68-го я вместе со студентами побывал у Дубчека. И с той поры со скептицизмом наблюдал за действиями тогдашних коммунистов-реформаторов и не питал особых иллюзий на их счет. Я стал критиковать "Программу действий" (платформа реформирования социализма в Чехословакии.— Ъ) уже на второй день после ее опубликования.
Я убежден, что не реформаторское крыло Компартии Чехословакии было инициатором "пражской весны", как это принято считать. Реформаторы просто следовали за теми процессами, которые уже начались в обществе. Их заслуга состоит лишь в том, что они не стали блокировать эти процессы. И за это снискали себе уважение в обществе. Народ их явно переоценил, хотя их вклад в "пражскую весну" был очень невелик.
— Какой вы видите роль Дубчека, которого считают лидером "пражской весны"?
— Как человек, он заслуживает уважения. Он был мягким, тактичным, порядочным человеком. Хорошим, одним словом. Но у Дубчека-политика не хватило сил. Защитить свои жизненные принципы он был не в состоянии, как, впрочем, и другие реформаторы. Его роль в период после оккупации была негативной. Именно он сказал народу: "Сдайтесь, смиритесь, откажитесь от борьбы, как это сделал я". Знаю, что последний год своей жизни он был очень несчастным. Но я не могу его простить. И я готов это повторить и перед его сыном.
— А как вы смотрите на 21 августа 1968 года сегодня?
— Несмотря на то что произошло позже, сегодня я точно знаю, что 21 августа 1968 года мы ускорили падение коммунизма. Тот день стал последним доказательством того, что коммунистическая система и режимы во всех соцстранах могут существовать, только опираясь на силу. Это было время, когда прозрели последние слепые. И началась завершающая фаза распада коммунистического монолита во всем мире. Вызвав на себя военную громаду Варшавского договора, мы, конечно, пострадали. И страдали потом 20 лет. Но ускорили ход истории.
— Переболели ли чехи свой 68-й год?
— У нас мало кто хочет о нем вспоминать. Мы не переболели 68-й, мы просто задвинули его в тайники памяти.
— Не приводят ли сегодня воспоминания о советских танках к негативному отношению чехов к России?
— Раньше у нас повсюду висели лозунги: "С Советским Союзом — на вечные времена!". Между собой мы добавляли: "Хорошо, но ни на один день больше". Те времена стали испытанием для отношений между нашими народами, и чехи выдержали его достойно. У них не проснулась ненависть к русским. Было что-то среднее между жалостью и презрением, но не ненависть. Я уверен, что время для дружеских отношений еще придет.