Пустота, тишина и случай

Столетний юбилей Джона Кейджа отмечается в Москве неожиданно масштабной выставкой, организованной ГЦСИ и фондом культуры "Екатерина". Точнее это даже две выставки, но обе курируются искусствоведом Виталием Пацюковым.

Большую часть работ самого композитора можно будет увидеть на выставке "Джон Кейдж. Молчаливое присутствие" в ГЦСИ. Здесь — записи его концертов и перформансов. Здесь же — партитуры, представлявшие собой в кейджевской версии не совсем функциональную вещь, скорее род удивительного визуального искусства, между веселыми картинками и религиозными письменами; другие графические работы, фотографии и фильмы о композиторе.

На уже открывшейся выставке "Эксперименты Джона Кейджа и их контекст" в фонде "Екатерина" все это тоже есть, но в гораздо меньшем объеме. Здесь главная тема — отношения композитора и современного искусства. Кажется, что в ХХ веке из всех представителей параллельных профессий автор "4'33''" повлиял на искусство больше, чем кто-либо другой. В большой степени именно Кейдж принес художникам пустоту, тишину и случай. То есть случай, конечно, "изобрел" Марсель Дюшан (на выставке в "Екатерине" отношениям этих двоих посвящен целый зал, один из самых интересных). Но в дюшановской интерпретации случай — это когда происходит что-то, все равно что. В кейджевской — когда, возможно, не происходит ничего. "Чистый случай". Именно то, как искусство отвечало и отвечает до сих пор на этот вызов чистоты, не события,— главный сюжет этой выставки.

Самое яркое воздействие кейджевские поиски оказали на концептуализм — как западный, так и московский. Московского тут, конечно, больше. Есть один из альбомов Ильи Кабакова про человека, видевшего приключенческие сны с участием пустоты. Есть увлекательный рассказ Андрея Монастырского о том, как они с Георгием Кизевальтером и Никитой Алексеевым писали письмо Кейджу с просьбой поставить в Америке одну из их акций и что из этого вышло. Есть инсталляция композитора Владимира Тарасова "Концерт для мух", в которой висящие на веревочках мухи образуют своеобразную объемную партитуру, а их жужжание превращается в назойливую минималистскую пьесу. Есть перформанс Д.А. Пригова "Сизиф", где тот бесконечно переливает воду из таза в стаканы и обратно — тоже знак нулевого действия, шумно хлюпающей пустоты. И так далее. Кажется, что мы привыкли к помещению московского концептуализма почти в любой контекст, но этот — под знаком одного вдохновителя — говорит о нем кое-что новое.

Но история влияния — лишь половина содержания выставки. Не менее существенную ее часть занимают разного рода оммажи — попытки разными способами заново вписать Кейджа в сознание современного искусства. И тут, кажется, есть проблема. Как ни странно, эти попытки по большей части сводятся к каламбурам. Иногда это — глуповатые ребусы, как в работе Леонида Тишкова, подвешивающего под потолком гигантскую клетку, то есть буквальный перевод фамилии композитора. Иногда — вещи гораздо более остроумные, вроде работы Вадима Захарова: он посчитал, что 4'33'' в переводе на чистые секунды равняется 273 и поместил под названием знаменитой кейджевской пьесы авоську с плененным старым магнитофоном, играющим 273-й хорал Баха (именно с Бахом чаще всего сравнивали Кейджа). Иногда вовсе прекрасные, вроде инсталляции Владимира Смоляра — странного аппарата из рояля с вытянутыми наружу струнами, велосипедного колеса и лампы,— автоматического музыкального инструмента, производящего вместо музыки колебания света и тени. Но как бы то ни было, этот каламбурный уклон будто бы показывает, что опыт Кейджа воспринимается больше не как продуктивная философия, а как курьез, пусть курьез и гениальный, что он воспроизводится, а не открывается. И поэтому впечатление от выставки — скорее грустное.

Фонд культуры "Екатерина", до 20 января