Номер на конец света

Бог — это старый господин, который сидит на небесах и раскладывает, посмеиваясь в бороду над чем-то своим, пасьянс "Восторг идиота". Ему нет дела, что мир рушится. Мировая война начнется со дня на день, но еще не началась, а ее тотальный характер уже предсказан в фильме Кларенса Брауна так, что чудятся тени Ковентри и Дрездена. Финальный поцелуй в диафрагму под бомбами первого "удара возмездия" в первые часы войны — издевательство над самой идеей хеппи-энда. Это фильм, неожиданный для Голливуда до такой степени, что хочется ущипнуть себя, особенно когда — при объявлении войны — он вдруг почти срывается в мюзикл: циничная констатация, что концу света аккомпанируют не Бетховены, а куплетисты. Тем более неожиданный, что Браун — академический мастер мелодрам с Гретой Гарбо, консерватор, почти ультраправый. Цензура изрядно смягчила сценарий левого Роберта Шервуда по пьесе, за которую он получил (1936) Пулитцеровскую премию: предостережения об угрозе, исходящей от держав "антикоминтерновского пакта", считались попытками втянуть США в чужую, европейскую драку. По фильму же, отсидеться не удастся никому. "С меня хватит, я возвращаюсь в Калифорнию",— заявляет один из героев, застрявших накануне апокалипсиса в условно альпийском отеле. "Прямо в лапы к японцам?" — парирует товарищ по несчастью. Капитан Кирвлин (Йозеф Шильдкраут) еще строит глазки шести блондинкам, любую из которых импресарио Гарри (Кларк Гейбл) подложит под него, лишь бы вырваться из западни, но уже в своем праве поставить к стенке разоравшегося пацифиста (Берджесс Мередит). Будь "Восторг идиота" лишь антивоенной телеграммой из ближайшего будущего, грош была бы ему цена. Но и форма его не имеет голливудских аналогий. Герои находятся в отчаянном, но привилегированном положении: не каждому фраеру позволено наблюдать за собственной гибелью из поднебесной ложи. Через стеклянную стену отеля как на ладони виден аэродром с букашками-бомбардировщиками. В урочный час они превратятся в огромных птиц, разворачивающихся, вылетая на задание, на уровне глаз столпившихся у стекла постояльцев. Под стать этому сюрреалистическому зрелищу — примадонна конца света Ирина (Норма Ширер). Гарри то уверен, что встречал ее в мирной жизни, то сомневается в этом. Она меняет имена и цвет волос, то обзаводится пародийно русским акцентом, то избавляется от него. Представляется то ученицей Фрейда и Юнга, по прихоти работающей акробаткой в цирке, то эмансипе-парашютисткой, то аристократкой, бежавшей от большевиков, несколько дней волоча через тайгу отца, то ли умирающего, то ли мертвого. Вспоминает то Шаляпина, певшего в отцовском доме, то — и это смахивает уже на горячечный бред — солдата, раздавленного танком на неведомой войне. Она кажется дешевой пародией на вамп, патологической лгуньей, содержанкой, воровкой, но это только видимость. Посланница скорее ада, чем небес, она навестила землю, чтобы не пропустить захватывающее зрелище бойни. Или — как безжалостная Кассандра — обличить главного виновника войны — своего "покровителя" Ахилла (Эдварда Арнольда). Этот коммивояжер смерти вооружил все воюющие державы, а от любых упреков защищен пуленепробиваемой и все еще популярной демагогией: "убивает не оружие, а люди". "Мы со смертью давние подруги!" — восклицает она — реплика, достойная Ренаты Литвиновой,— в горящем отеле, но задолго до того, как упадут первые бомбы, уютное пламя в камине кажется зрителям адским пламенем.

"Восторг идиота" (Idiot's Delight, 1939)