Делать отсутствие дела

Признак времени — феномен власти, которая принципиально старается не делать никаких масштабных шагов

Федор Лукьянов, председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике,— для "Огонька"

2012 год должен был стать годом больших смен власти. Там, где предполагалась планомерность, они и случились. В России вернулся Владимир Путин, в США остался Барак Обама, а в Китае пришел Си Цзиньпин. Мохаммед Мурси закономерно победил на выборах в Египте, но к концу года стало понятно, что точку там ставить рано, начинается новый этап борьбы исламистов на Ближнем Востоке за бразды правления после революций. А вот ожидания еще одного ухода — либо добровольного, либо силового — не оправдались: в декабре Башар Асад по-прежнему в Дамаске, хотя еще в январе все считали, что дни президента Сирии сочтены.

Если пытаться обнаружить нечто объединяющее в событиях, происходящих на разных концах света, то это повышенная нервозность всех участников. Избирательная кампания в Америке проходила на фоне беспрецедентной поляризации общества. Воинственные призывы сокрушить "социалиста" Обаму в начале года и жесткий клинч между партиями по поводу бюджета в конце. Все это под аккомпанемент рассуждений о войне — нужно ли вторжение в Сирию, целесообразно ли бомбить Иран, сколько войск оставить в Афганистане после ухода, до какой степени наращивать военное присутствие в Тихом океане. Международные темы мало интересуют американцев, но остальной мир от атмосферы политики Соединенных Штатов лихорадит. Тем более что действия не похожи на стратегию, Вашингтон при всем своем невероятном могуществе ровно так же пытается приспособиться к хаотическому развитию событий, как и любая небольшая страна, у которой никогда не было инструментов глобального управления.

Лейтмотив слов и дел Владимира Путина — как уберечься от накатывающих со всех сторон угроз. Угрожает не кто-то конкретно, вся окружающая среда опасна, поскольку неуправляема. По инерции хочется указать на привычного и знакомого супостата, но дело отнюдь не только в нем, хотя недовольство еще долго будет выплескиваться на зловредную Америку. Попытки обеспечить внутреннюю стабильность упираются в осознание того, что это почти невозможно без стабильности внешней, а последняя зависит от огромного количества факторов, влиять на которые Москва не в состоянии. То есть власть бессильна. Разве что может пытаться минимизировать риски, что и делает в силу своих возможностей и понимания. А именно — наращивая военные расходы, противодействуя окончательному разрушению Сирии под внешним давлением, идентифицируя иностранных агентов, запрещая усыновление в Америку и пытаясь призвать нацию к нравственной целостности.

Китай всегда казался державой, которая целенаправленно движется намеченным путем, невзирая на бури вокруг. 2012 год впервые показал, что в монолите есть трещины. Подготовка к плановой передаче власти следующему поколению руководства сопровождалась острой идеологической борьбой, жертвой которой стал один из самых ярких политиков Бо Силай, повышенными мерами контроля и всплесками управляемого национализма (против Японии). Категорически отвергая любые параллели, Пекин тем не менее с большим опасением смотрит на коллапс в ходе "арабской весны" государств, выглядевших прочными. КНР на собственной шкуре ощущает, насколько сегодня переплетены внутренние и внешние факторы. Чем интенсивнее развитие Китая, тем меньше у него шансов сохранить "низкий профиль", внимание со всех сторон все более пристальное, а значит, и стремление противодействовать, сдерживать, обезопаситься от потенциального конкурента острее и острее. Чем больше влияния, власти у Китая в мировых делах, тем решительнее сопротивление.

За Египтом все следят не только потому, что это самая большая арабская страна, перемены в которой, по сути, и превратили локальные события в международный тренд. Каир — один из политических центров арабского мира, и от того, какая власть утвердится там, зависит вектор развития всех. Победа Мурси стала логическим продолжением революции Тахрира. Сюрпризом стал мирный и быстрый уход в тень военных, хотя все ожидали, что они постараются сохранить реальную власть. Правда, к декабрю возникло подозрение, что генералы прозорливее "Братьев-мусульман" и просто выжидали, пока действия новой власти по консолидации полномочий начнут вызывать сопротивление и обвинения в "попранных идеалах". Для исламских движений по всему Ближнему Востоку судьба Египта — эталон, "братья" либо докажут, что способны стать ответственной силой, которая обеспечивает развитие и отвечает на нужды населения, либо продемонстрируют, что идейно-религиозная чистота и административная эффективность — явления разного порядка.

Сирия стала главным мировым "нервом", поскольку там пересеклись все современные линии напряжения. Религиозное противостояние — шииты против суннитов. Геополитическая борьба — на региональном (Саудовская Аравия и ее союзники против Ирана) и на глобальном (Россия и Китай против Запада) уровнях. Идейное столкновение — демократизация против авторитарной устойчивости. Концептуальное противоречие — где находится "правильная сторона истории". Наконец, причудливая смесь искренней тяги к переменам, идеалов, фанатизма, коварства и лицемерия, пожалуй, замешанная еще гуще, чем в других схожих ситуациях.

Режим Башара Асада оказался устойчивее, чем ожидали его противники. Причина — в сложной композиции страны. Правительство алавитов держалось не только на репрессиях, но и благодаря тому, что все другие меньшинства видели в нем меньшее зло, чем правление суннитского большинства. Доверия к "демократии", которую несут с собой воины "Свободной сирийской армии", у значительной части жителей нет, сопротивление будет продолжаться вне зависимости от того, остается Асад или нет. Возврата к прошлому нет и быть не может, асадовская Сирия — относительно благополучная и в меру вестернизованная, хотя и жестко авторитарная страна — ушла в прошлое. Но чем дольше идет война, тем меньше у граждан надежд на оппозицию, в которой все более заметны исламисты.

Клубок противоречий, связанных с Сирией,— квинтэссенция неразберихи, которая царит в мировом политическом сознании. Чем сложнее процессы, тем острее желание впихнуть их в простую схему. Когда они там не умещаются, начинается поиск виновных. Можно по-разному относиться к позиции Москвы по сирийскому вопросу, находить там меркантильные моменты. Но все, что творится в Сирии, имеет свои глубоко специфические внутренние причины, которые не будут устранены, если Россия откажется прикрывать Асада, а он сам лишится власти. Абсурд ситуации, когда западные страны оказались по одну сторону баррикад с теми, против кого только что вели антитеррористический "крестовый поход", многих участников смущает, но логика черно-белого экрана толкает дальше и дальше по этому пути.

Испокон века власть означала обязанность и необходимость принятия решений, в том числе самых тяжелых и неприятных. В XXI веке это не изменилось, но обстоятельства, в которых приходится применять власть, ухудшились. Раньше процессы подчинялись какой-то логике, а модель поведения основывалась на понятных критериях оценки. В глобальном мире, где все проницаемо и взаимосвязано, различные аспекты силы — военная, политическая, экономическая, культурная и пр. — действуют одновременно, но не однонаправленно. Равнодействующая производится сложным образом, при этом вычислить ее заранее практически невозможно.

Неудивительно, что политика превращается в ситуативное реагирование, а любое действие чревато большими рисками, чем бездействие. Признак времени — феномен власти, которая принципиально старается не делать никаких масштабных шагов, стремясь подлатать то, что есть, и удержать статус-кво. Сегодняшняя Россия, которая постепенно из страны без идеологии становится мировым герольдом консерватизма и невмешательства, наиболее яркий пример. Но и, например, Европа, где политики заикнуться боятся о структурных изменениях в устройстве ЕС, предпочитая вновь и вновь затыкать дыры, подрастеряла инновационную силу и волю к переменам.

Воля к власти, чтобы ничего не предпринимать. Новое в международной политической практике. Как пел на излете советской власти "Наутилус Помпилиус", "можно делать и отсутствие дела". Кончилось, правда, плохо.