С коммунистическим приветом

Образованной ленинградской девушке полагалось знать, что кавалеры бывают двух видов: либо ловокон, либо рапунок. Рапунок — от пушкинского "и умер бедный раб у ног непобедимого владыки", ложноантичный ловокон — "смотрите, как красив, как смел и ловок он". Но, в сущности, это ничего не меняло. От кавалеров требовалось одно: то, что сегодня назвали бы креативностью. Недюжинная смекалка, говоря на языке образованных ленинградок. Ибо убожество быта трудно было преувеличить: в СССР женщины поливали укладку мебельным лаком, и хорошо еще, если удавалось достать прозрачный! А то и волосы приходилось красить в рыже-коричневый. А губы? Гулял рецепт сложного выведения помады из школьных акварельных красок (смесь, как предупреждали, горчила на поцелуй). А капроновые колготки? Для повышения прочности ценную и уязвимую вещицу полагалось замораживать в холодильнике. На великую битву с убожеством и выходили советские рыцари.

Чем удивить даму, которая прошла сквозь мебельный лак, замороженные колготки и акварельную помаду? Боевые подруги возлагали на кавалеров соответствующие ожидания. Подарок был красен не ценой, потому что цена — это вопрос, так сказать, побочный: подарок надо было сперва достать. И это великое правило уравнивало советских мужчин — стройных и лысых, с брюшком и докторов наук, водопроводчиков и голубоглазых, рапунков и ловоконов — почище револьвера. Все приметы цивилизации облетали как тлен: образование, родословная, отдельная квартира, умение танцевать, докторская степень, начищенные ботинки. Советского мужчину отбрасывало к последней, нерасщепляемой правде пещер, костров и мамонтов. Доблести охотника вставали во весь неандертальский рост. Поскольку ни земледелием, ни собирательством в советском городе нельзя было достать даже букета цветов. Его полагалось найти. Загнать. Отбить. И каждый год 8 Марта в русских городах мужчины, пережившие СССР, бегут домой (или в гости) с букетом и свертком, стараясь не растрясти добычу и глядя в пол. Бегут походкой спаниеля с утицей в зубах. Смотрите, как красив, как смел и ловок он!

Это была первая ступень. Вторая заключалась в умении красиво подарок преподнести. Вторая ступень была важнее первой. Букет можно было привязать к ручке двери (рапунок); его можно было забросить в окно даме сердца, особенно если это было окно, например, парикмахерской, где даме делали маникюр и подарок встречал оценку понимающей публики (ловокон!). Вторая ступень часто подразумевала куда большие траты: обертка советского подарка была важнее начинки. Билеты в кино? Пятьдесят копеек на двоих. Но при этом кинотеатр находился в Москве, а девушка — в Ленинграде, и смыслом приключения становился авиарейс-сюрприз в оба конца. Иногда между второй и первой ступенью удавалось достичь гармоничного баланса: что бы сказали вы, получив в подарок чемодан шоколадных конфет? Ответить на такой подарок можно было только рукой и сердцем.

Смысл этих брачных танцев понятен: советская эволюция отбирала самых способных к несистемным решениям ("словом, выкручиваюсь, словом, кручусь", объяснял формулу своей жизни отец двоих детей в одном советском фильме). И наступала эра подарков семейных, где уже не было места удивлению и испугу. Ведь в очередь на телевизор в универмаге "Гостиный двор" полагалось встать за несколько месяцев. И чем крупнее вклад в семейное гнездо, тем очередь длиннее. Самая длинная стояла к собственно гнезду в виде кооперативной квартиры или расселения коммуналки в центре.

"Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить",— пел советскому народу Георг Отс, и все понимали, что дело не в деньгах. Ну не поднимается у певца рука вручить в подарок пылесос! Сердце протестует против ковра или сервиза "Мадонна". Пока тебе дарят букет или билеты в театр, ты еще возлюбленная. Получила солидный пылесос? Боевая подруга в войне с советским бытом. Впрочем, на сей счет у каждой семьи были свои традиции. Подобно тому, как вся читающая страна делилась на тех, кто за "Пруста в переводе Любимова", и тех, кто за "Пруста в переводе Франковского" (и вместе им было не сойтись), вся страна поголовно делилась на тех, кто самые важные подарки приберегал на Новый год, и тех, кто выдвигал вперед день рождения. Примиряло их одно: получить пылесос в подарок на Новый год было можно, а вот на день рождения — тошно. Новый год в советском подарочном кодексе был единственной юридической лазейкой, когда семья могла подарить подарок самой себе.

И уж совсем отдельной строкой выступало 8 Марта. Советский мужчина, совсем как Вронский в смятении чувств, устраивал "стирку": все знакомые женщины раскладывались по стопочкам. Мужчина окидывал взглядом и переоценивал всю женскую грибницу вокруг себя. Женщины романтические. Женщины на работе. Женщины, подарок которым был похож на маленькую смазку маленького государственного винтика (регистраторши в поликлинике, кассирши, секретарши в приемных, паспортистки). В этом деле была своя тонкая дипломатия. Так, например, подарок школьной учительнице мог быть только коллективным, иначе это сочли бы ухаживанием: все родители в классе скидывались по десять-двадцать копеек. Но главную драматургию 8 Марта придавало близкое соседство 23 февраля. Советская весна была пиком сезона подарков и своим электрическим напряжением напоминала школьную дискотеку в момент, когда объявлен "белый танец". 23 февраля был Днем мужчин и мальчиков. Советские амазонки садились накануне всем коллективом — классом, бюро, бухгалтерией — и делили между собой мужскую половину советской страны; круглым отличницам выдавалось по два подшефных мальчика в руки. О, какие страсти бушевали под прикрытием общественной нагрузки! Ведь потом, 8 Марта, следовало ждать, гадая и потея, отдарится ли выбранный 23 февраля кавалер. Ответит ли на интерес коллега? А если да, то как? Будет ли это мимоходом купленная мимоза или шоколадка сродни старинному аристократическому "передайте ответ, что ответа не будет"? Или подарок покажет, что даритель провел досуг, думая об одариваемой? А если покажет, то угадает ли? Открывались бездны смыслов, завязывались драмы на весь следующий год, и, как всякие классицистские драмы, они были ограничены единством места — школы, главка, бюро. Нынешнему Валентину этого, конечно, не понять и не поднять.