Выбор Игоря Гулина
Обращение в слух
Автор: Антон Понизовский
Издатель: Лениздат
Такое бывает довольно редко: дебютный роман тележурналиста Антона Понизовского привлек изрядное внимание еще в журнальной публикации в "Новом мире". Он почти сразу вышел книгой — но уже на фоне больших ожиданий. Об "Обращении в слух" говорят как о главном русском "большом романе" последнего времени. И с формальной стороны это, безусловно, так: здесь — пятьсот страниц, наполненных нелегкими судьбами, разговорами о том, что такое Россия, ее народ и его душа.
Самое любопытное в романе — история создания романа. Понизовский установил палатку в одном из московских рынков, куда в течение нескольких недель приходили люди и рассказывали свою жизнь: деревенские старушки, бывшие колхозники, строители, пьяницы и прочие "прекрасные неудачники", как сказал бы Леонард Коэн. Эти истории Понизовский при помощи пары волонтеров расшифровал, переработал и превратил в половину своего романа. Вторая половина носит функцию обрамления и осмысления этих небольших рассказов. Четверо русских — застенчивый благочестивый аспирант Федя, циничный Дмитрий, его умная жена Анна и молчаливо-загадочная девушка Леля — собираются в небольшом швейцарском отеле и от нечего делать слушают записи "свободных повествований" из России, которые Федя обрабатывает для своего научного руководителя. Четверка задается целью разгадать "русскую душу", не брезгуя беззастенчивыми сравнениями ее с незаконнорожденным ребенком, безотказной матерью, святой и уродиной. Достоевский крутится в гробу, и другие великие русские писатели тоже нервно ворочаются. Дискуссии эти аляповаты до такой степени, что всерьез разбираться в идеологии романа кажется занятием странным. Но, в общем, она — в том, что Бог нам говорит что-то через каждого человека, и нечего его перекрикивать, лучше просто послушать.
Можно было бы последовать этому совету и, игнорируя идеологические баталии, читать лишь встроенные рассказы, часто вполне интересные. Но, к сожалению, в попытке передать чистый дух народной речи Понизовский эти рассказы полностью унифицировал, сделал абсолютно взаимозаменяемыми. Этот роман — наглядное подтверждение собственной генеральной идеи: современный русский интеллигент не умеет слушать, ему лишь бы красивую схему нагородить.
Все финалисты премии "Большая книга" в проекте Анны Наринской
Покуда над стихами плачут
Автор: Борис Слуцкий
Издатель: Текст
Борис Слуцкий — один из лучших советских поэтов послевоенного времени, доказывать это особенно не нужно. Все знают, что "лошади умеют плавать, но — не хорошо, недолго", что "в пяти соседних странах зарыты наши трупы" и так далее. При этом нормальным образом Слуцкий до сих пор не издан — ни в смысле полноты, ни в смысле выверенности текстов. Этот сборник не то чтобы исправляет положение, но проделывает значительную работу. Составил его известный литературовед Борис Сарнов — довольно близкий друг Слуцкого, и книга эта очень личная. Здесь большая и донельзя пристрастная вступительная статья, такие же комментарии и, главное, предельно субъективный принцип отбора. В книгу вошли те тексты, которые Сарнов считает вершинами, лучшими у Слуцкого, отобранные по тому же вкусовому принципу фрагменты воспоминаний, эссе. Это может немного раздражать, но важнее другое: Сарнов впервые задается целью публиковать только первоначальные авторские варианты, полностью очищать Слуцкого от вмешательства цензуры и самоцензуры. И как раз это — работа крайне важная. Слуцкий находится в неопределенной зоне: с одной стороны — успешный, признанный советский поэт, с другой — автор отчасти непечатный, всегда что-то скрывающий. И эта неопределенность все еще требует изучения и проявления.
Диктаторы звонят поэтам
по телефону
и задают вопросы.
Поэты, переполненные спесью,
и радостью, и страхом,
охотно отвечают, ощущая,
что отвечают чересчур охотно.
Диктаторы заходят в комитеты,
где с бранью, с криком,
угрозами, почти что с кулаками
помощники диктаторов решают
судьбу поэтов. Диктаторы наводят справку.
— Такие-то, за то-то.
— О, как же, мы читали. —
И милостиво разрешают
продленье жизни.
Потом — черта.
А после, за чертою,
поэт становится цитатой
в речах державца,
листком в его венке лавровом,
становится подробностью эпохи.
Он ест, и пьет, и пишет.
Он посылает изредка посылки
тому поэту,
которому не позвонили.
Потом все это —
диктатора, поэта, честь и славу,
стихи, грехи, подвохи, охи, вздохи —
на сто столетий заливает лава
грядущей, следующей эпохи.
Самоучитель Олбанского
Автор: Максим Кронгауз
Издатель: Corpus
Максим Кронгауз — один из самых известных российских лингвистов и одновременно — популяризатор-толкователь современного русского языка, человек, объясняющий, что вообще с ним происходит, почему трансформации — это нормально (см. несколько раз переиздававшуюся книгу "Русский язык на грани нервного срыва"). Его новый "Самоучитель Олбанского" — это книжка, которой правда не хватало: обдуманная попытка разобраться с тем, что такое интернет-язык. Когда серьезный ученый исследует форменные глупости — это всегда очень приятно: так, страниц сто в книге посвящено смайликам и есть даже глава про Упячку. Но русский интернет-сленг действительно развивается по удивительным законам, и понаблюдать за ними, дистанцируясь и от беззастенчивой радости говорения на "олбанском" (впрочем, как замечает сам Кронгауз, это обозначение уже никто не использует) и от ханжеского презрения к низовым формам культуры — очень любопытно.
Томас Чаттертон
Автор: Ханс Хенни Янн
Издатель: Kolonna Publications — Митин журнал
Интереснейший немецкий модернист Ханс Хенни Янн лишь в последние годы стал худо-бедно знаком русскому читателю стараниями переводчицы Татьяны Баскаковой. Не очень известен у нас и главный герой его исторической пьесы — английский поэт XVIII века Томас Чаттертон (его если и знают, то главным образом благодаря одноименному роману Питера Акройда). В возрасте пятнадцати лет одаренный и очень бедный юноша из провинциального Бристоля Чаттертон стал писать величественные старомодные стихи, выдавая их за творения жившего в XV веке монаха Томаса Роули. На этих подлогах ему удалось немного заработать и уехать в Лондон, но собственной славы Чаттертон так и не добился. В возрасте восемнадцати лет он покончил с собой. А через некоторое время был признан в качестве непонятого гения. Ханс Хенни Янн в этой своей совсем поздней, 1956 года пьесе тщательнейшим образом реконструирует историю Чаттертона: все, даже самые мелкие персонажи и изрядная часть монологов взяты из сохранившихся писем и воспоминаний. Но, с другой стороны, Янн конструирует идеальное повествование о выпадающем из своего времени романтическом художнике, борьбе духа и гордыни, высокой дружбы и плотских влечений, разрыве между громадностью призвания и ничтожностью положения. Это повествование было бы наивным, карикатурным, если бы не некая почти брехтовская театральная ирония. Янн — абсолютно искренний романтик-утопист, поборник царства духа, но в то же время он всегда наблюдает себя (а Томас Чаттертон для него, конечно, проекция собственных воззрений) немного со стороны, не сомневается, но будто бы слегка недоумевает по поводу возможности романтической позиции в XX веке, всегда зависает между верой и неверием. И этим колебанием он особенно притягателен.