Обменяв однажды одни облигации на другие — с меньшим процентом и большим сроком обращения, Российская империя стала прибегать к этой процедуре чуть ли не ежегодно. Идея конверсии государственного долга пришлась по душе и Российской Федерации.
Идея конверсии госдолга так же стара, как и идея пополнения казны за счет кредитов. И не важно, оформлены они обычным кредитным соглашением или проведены через механизм облигационного займа. Вспомним, как это бывало в России.
В 1769 году Екатерина II получила в Голландии первый в российской истории внешний заем, а через несколько лет предложила конвертировать его, отодвинув сроки погашения. При этом перед кредиторами была поставлена дилемма: или все, но потом, или ничего — и навсегда. Голландцы, конечно же, поартачились, но скоро согласились с этими предложениями.
На протяжении XIX века подобный шантаж был использован российским правительством неоднократно, хотя со временем переговоры о конверсии государственного долга приобрели более цивилизованный характер. А начиналось новая эпоха во взаимоотношениях российской казны и ее кредиторов так. В начале 1886 года, учитывая общее снижение ставок на рынках Европы, министр финансов Николай Бунге решил конвертировать несколько 5-процентных внешних займов в 4-процентные. Его план был утвержден, но так и не был реализован. Почему?
Ну, во-первых, в том же году инициатор конвертации был отправлен в отставку (не из-за конвертации). Во-вторых, поскольку речь шла о внешних займах, операция была невозможна без согласия иностранных банков, в основном германских: в то время российские облигации размещались преимущественно в Германии. Российско-германская дружба крепла день ото дня, но вдруг отношения между странами резко испортились. Россия отказалась заключить с Германией политический союз, та резко повысила ввозные пошлины на российские товары, Россия ответила тем же. В общем, началась торговая война. Одним из ее эпизодов стала игра на понижения курса российских облигаций. Если вы вспомните, что две недели назад творилось на рынке ГКО, то в красках представите себе, какой ажиотаж вызвало появление в тогдашней германской печати статей о банкротстве российской казны. Реакция инвесторов на подобные сообщения всегда была одинаковой: немецкие инвесторы, не задумываясь, продавали российские бумаги по бросовым ценам.
Иван Вышнеградский, сменивший Бунге на посту министра финансов, обратился за помощью к французам. И те с радостью откликнулись. В 1887 году для скупки российских ценных бумаг в Париже был образован банковский синдикат, подобравший то, что выбросили немцы. При этом, как утверждают некоторые источники, французские банки предложили Вышнеградскому конвертировать облигации. Дело в том, что купленные ими бумаги были номинированы в немецких марках, при их обмене на франки французы могли потерять часть прибыли. К тому же номинированными в марках российскими облигациями было довольно сложно оперировать на французском рынке. В итоге в 1888 году моновалютные облигации были конвертированы в мультивалютные (их номинал был установлен в нескольких валютах, паритет которых рассчитывался исходя из их золотого содержания). При этом еще и доходность их снизилась.
И пошло-поехало. Чуть ли не каждый год 5-процентные бумаги конвертировались в 4- и 3,5-процентные, 4,5-процентные — в 3,8- и 3,5-процентные, 4-процентные — в 3,5- и 3-процентные. Вот что говорил по этому поводу продолжатель дела Бунге и Вышнеградского Сергей Витте: "Что касается возражений, которые выставляются против конверсии со стороны заинтересованных лиц, именно, что конверсия является нарушением со стороны государства своих обязательств, подрывающим его кредит, то подобные возражения представляются неосновательными. Если бы правительство продолжало платить более высокий процент, когда есть возможность понизить его, оно поступало бы несправедливо по отношению ко всему населению страны, с которого собираются излишние средства для оплаты процентами государственного долга".
Аргумент сильный. Однако инвесторов вдохновляло не столько чувство патриотизма, сколько вполне разумные условия конвертации: теряя доходность, облигации приобретали большую ликвидность. Поэтому, например, в 1894 году спрос на 3,5-процентные облигации, на которые менялись 5-процентные, в 50 раз превысил предложение. Но подводным камнем стало не снижение доходности, а увеличение срока заимствования. В частности, в 1888 году погашение облигаций отсрочили на 81 год. Впоследствии некоторые срочные займы превратились вообще в бессрочные. Инвесторы заплатили за доверчивость дорого. В 1918 году, аннулировав царские долги, большевики вообще не оставили им права выбора — ничего и никогда.
Неоднократно прибегало к конвертации долгов и нынешнее российское правительство. Вспомним реструктуризацию задолженности перед Лондонским и Парижским клубами или жалкие попытки расплатиться с вкладчиками Сбербанка по принципу: или ничего, или именно так, как предлагается. И вот — конверсия ГКО в евробонды. К счастью, перед инвесторами уже не ставится дилемма, как при Екатерине II. Однако доверяться правительству так же, как и наивные французские инвесторы, они не собираются (см. стр. 10). Цена ошибки слишком высока.
ЮРИЙ КАЛАШНОВ
СЕРГЕЙ ВИТТЕ СЧИТАЛ: ЕСЛИ БЫ ПРАВИТЕЛЬСТВО ПРОДОЛЖАЛО ПЛАТИТЬ ВЫСОКИЙ ПРОЦЕНТ ПО ОБЛИГАЦИЯМ, КОГДА ЕСТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ ЕГО СНИЗИТЬ, ОНО ПОСТУПАЛО БЫ НЕСПРАВЕДЛИВО ПО ОТНОШЕНИЮ КО ВСЕМУ НАСЕЛЕНИЮ СТРАНЫ, КОТОРОЕ ЭТОТ ДОЛГ И ОПЛАЧИВАЕТ