"Ни одна модель в мире для российской экономики не подходит и не подойдет",— заявил 4 сентября Виктор Черномырдин. "Подойдет-подойдет",— опровергло его слова эхо, пронесшееся по просторному залу заседаний Совета федерации. Особенно если эта модель родилась в России.
Когда в конце 1991 года начался спор о том, по какому сценарию осуществлять рыночные реформы в России, одни экономисты аргументировали свои предложения ссылками на приватизацию в Великобритании, другие — на обуздание гиперинфляции в Германии, третьи — на подавление стагфляции в США, четвертые, пятые и т. д.— на опыт реформ в других развитых странах. И каждый стоял на том, о чем когда-то написал в кандидатской или докторской диссертациях. Была еще группа ученых, предлагавших вообще поостеречься заимствований и обратиться к собственным истокам — к реформам Петра I, Александра II, Николая II или, на худой конец, Владимира Ленина в период НЭПа. В качестве старшего помощника младшего научного сотрудника довелось поучаствовать в подготовке докладных записок о реформах наших предков и мне.
Меня эти споры обогатили. Чему свидетельство хотя бы еженедельные публикации в журнале "Коммерсантъ-Деньги" изысканий из истории Алексея Тишайшего, Ивана Грозного и даже Ивана Калиты (погодите — дойдем и до Владимира Крестителя). Обогатили они и чиновников: время от времени то один, то другой в оправдание своих действий вспоминал какой-нибудь пассаж из докладных записок, написанных на исходе 1991 года. И это, пожалуй, все. В 91-м ни одна из моделей так и не была принята, а в 98-м ситуация вернулась к исходному состоянию.
Но вот и. о. вице-премьера Борис Федоров открывает всем нам глаза: не туда мы смотрели, не на те страны ориентировались. Нужно было просто-напросто умерить собственное тщеславие и искать модели не у развитых стран, а у развивающихся — у Аргентины, например. А пока мы спорили, у них там были проведены такие реформы, что сегодня цены не растут, а падают. Заманчиво. К тому же у наших стран действительно много общего (оставлю в скобках слова скептиков, что у России всегда найдется что-то общее с любой страной мира). Параллели начинаются аж с конца XIX века — тогда наши страны даже конкурировали между собой на европейском рынке зерна. Очень похоже складывалась судьба двух стран и в XX веке. Россией десятилетия управляли коммунисты, Аргентиной — поочередно гражданские и военные диктаторы. У нас весь сектор экономики был государственным, у них — почти весь. Почти одновременно мы пришли и к необходимости рыночных преобразований — в конце 80-х.
Вот как дальше развивались события у них. В 1989 году президентом Аргентины стал Карлос Менем. Первый раунд борьбы с гиперинфляцией завершился провалом: с марта 89-го по март 90-го цены выросли на 20 000%. Второй раунд начался в 1991 году, когда кресло министра экономики (по нашим понятиям — премьер-министра) занял выпускник Гарвардского университета Доминго Кавальо. 1 апреля он обнародовал свой "план конвертируемости": жесткая привязка аргентинского песо к доллару в соотношении 1:1 и проведение эмиссии из такого расчета, чтобы каждый выпущенный в обращение песо был на 3/4 обеспечен золотовалютными резервами. Что в результате? А в результате сегодня Аргентина имеет рост производства, стабильную валюту и падающие цены. Не все, конечно, прошло легко и гладко. Взять хотя бы безработицу. К 1995 году она достигла 12%. И тем не менее в мае страна переизбрала 64-летнего президента Менема на второй срок. А в июле архитектор аргентинских реформ Кавальо был отправлен в отставку — то ли за ненадобностью, то ли за публичные обвинения президентского протеже, миллиардера Альфредо Ябрана, в связях с мафией, что бросало тень на самого Менема.
Так или иначе, но Кавальо пришлось на несколько лет отойти от активной политической жизни и заняться чтением лекций в университете своего родного города Кордобы. И вот вдруг с подачи Бориса Федорова его пригласил в Россию лично Виктор Черномырдин, пообещав назначить чуть ли не советником правительства. Два дня и две ночи в компании с еще двумя "варягами" — профессором Гарвардского университета в области антикризисной политики Робертом Барро и бывшим председателем правления Бундесбанка Карлом Пелем — Кавальо трудился над программой выхода России из финансового кризиса. 3 сентября Федоров даже поспешил заявить, что курс рубля будет жестко привязан к доллару по аргентинскому сценарию.
Аргентинский он или на самом деле российский (еще в 1895-1897 годах по предложению графа Витте рубль был привязан — не к доллару, правда, а к золоту, причем каждый новый рубль мог появиться в обращении лишь после того, как в хранилище Государственного банка ляжет равноценный по стоимости слиток золота) — не так уж важно. Важно то, что на следующий день Черномырдин дал понять: предложения Кавальо ложатся под сукно. Правда, еще через день добавил: временно, до 1 января. Ну а что же Кавальо? Ждать ему не привыкать. Но пока на всякий случай стихийный (вряд ли в Гарварде он изучал экономическую историю России) последователь графа Витте отбыл. Но не на родину, а на Украину, где по состоянию на конец прошлой недели ситуация была не намного лучше нашей и где с таким же трепетом ищут что-то общее с Аргентиной. И ведь найдут. В конце концов, то российское зерно, которое продавалось в Европе в XIX веке, по большому счету было украинским.
ЮРИЙ КАЛАШНОВ
СЦЕНАРИЙ СТАБИЛИЗАЦИИ РУБЛЯ, КОТОРЫЙ БОРИС ФЕДОРОВ ПРЕДЛОЖИЛ ЗАИМСТВОВАТЬ У АРГЕНТИНЫ, АРГЕНТИНА ЗАИМСТВОВАЛА У РОССИИ