14 августа на заседании Архитектурного совета Москвы выяснилось, что проект реконструкции ГМИИ имени Пушкина отсутствует. На следующий день журнал The Art Newspaper распространил заявление Нормана Фостера, в котором он отказывается от участия в проекте и просит не упоминать его имени в связи с этой стройкой. Причины происшедшего анализирует Григорий Ревзин.
После семи лет полувиртуального участия в реконструкции ГМИИ имени Пушкина Норман Фостер не хочет иметь с проектом ничего общего
На бюрократическом языке то, что рассматривал совет, называлось "стадия "проект"", это означает, что в этот момент архитектор должен представлять все проектное решение без конкретных технических решений. То есть в проекте должно быть понятно, где находится любой умывальник, но не нужно рассказывать, какой он фирмы и какая используется резьба. Сергей Ткаченко, официально генпроектировщик музея, представил компактную презентацию, включавшую эскизные проекты двух зданий в квартале, отграниченном от музея Колымажным переулком (депозитарий и аудитория), подземного пространства, соединяющего старое здание музея с усадьбой Лопухиных под Малым Знаменским переулком, и схематический план размещения на Волхонке напротив храма Христа Спасителя (во владении дома 14) выставочного здания музея.
За исключением последнего, все эти эскизные проекты являлись вариацией на темы рисунков Нормана Фостера, которые были показаны им в 2006 году президенту Дмитрию Медведеву. Но с вариациями, не продвигающими, впрочем, проект вперед: функциональное и конструктивное решение зданий отсутствовало, точно так же, как транспортное решение участка, стадии строительства и т. д. Вместе эта ситуация была публично оценена двумя членами совета, президентом Союза архитекторов Андреем Боковым и директором "Моспроекта-2" Михаилом Посохиным, как то, что "в проекте отсутствуют признаки проекта". За это заплачено 170 млн рублей государственных денег.
Вынося весь этот материал на архитектурный совет, музей преследовал особые цели. Формально объект федеральный, архитектурный совет Москвы ничего тут не решает. Однако для строительства новых объемов в квартале в Колымажном переулке требуется снести четыре памятника архитектуры местного значения, для строительства подземного пространства между музеем и усадьбой Лопухиных требуется капитальное строительство в зоне между двумя памятниками архитектуры федерального значения, что прямо запрещено законодательством. И выставочное здание на Волхонке тоже строится в охранной зоне, где строить ничего нельзя. Бывший директор музея, а ныне его же президент Ирина Александровна Антонова хотела получить поддержку архитектурного совета для того, чтобы снять эти дурацкие ограничения.
Вместо этого совет, который теперь внимателен к законодательству, пришел к выводу, что ни одно из предлагаемых зданий нельзя строить, а стало быть, нечего тут рассматривать. По итогам Сергей Кузнецов рекомендовал музею определить, что именно он хочет построить, выделить территории, на которых можно строить, и определиться с тем, кто будет делать проект — Фостер или нет. В квартале за Колымажным переулком разведен строительный свинорой, памятники, которые там стоят, и которые нельзя сносить, вот-вот рухнут сами собой. Потрачена масса денег на создание и функционирование строительного подразделения музея (его возглавил бывший главный строитель Большого театра Яков Саркисов). Одних проектных денег потрачено почти $6 млн. Через восемь лет после старта проекта нам неизвестно, что, где и кто будет строить. Как говорил герой известного романа, "это какой-то позор".
Леонид Парфенов в какой-то момент, когда мне стало ясно, куда все идет, сказал мне: "Вы не понимаете! Ирина Александровна — такое же национальное достояние России, как музей, она — абсолютный приоритет, все остальное — относительно". В центре стояло наше национальное достояние. Вокруг были огромные финансовые ресурсы, и государственные, и частные — в попечительском совете музея сидело несколько российских бизнесменов из списка Forbes. Никто не воровал, все были за высокое искусство. Был невероятный административный ресурс, сначала проект курировал президент Медведев, потом президент Путин. Соединялось все самое лучшее, самое сильное и самое влиятельное из того, что у нас есть. И все это окончилось позором. Интересно понять, как это произошло.
Все началось с желания Ирины Александровны построить депозитарий, аудиторию и выставочный зал. И то, и другое, и третье музею было нужно — там устаревшая система хранения коллекций, великолепные выставки, которые негде проводить, и уникальные концерты и лекции. Это была долгая история — первый проект Андрей Боков сделал аж в 1996 году. Но он как-то никому не нравился, никто по нему не строил и денег не выделял.
В 2005 году лорд Норман Фостер решил захватить Россию и начать с выставки в ГМИИ. Для него лично это окончилось странно: с одной стороны, он в итоге напроектировал в России что-то около 5 млн квадратных метров, то есть, зная его аппетиты, получил около полумиллиарда долларов, с другой — не построил даже газетного киоска. Он захватил сердце Ирины Александровны Антоновой. Я помню, на выставке в марте 2006-го она подошла ко мне и сказала: "А что, как вы думаете, если Фостер сделает нам проект, это будет хорошо?" И у нее был такой победный и задорно-заговорщицкий вид, как будто она не наше национальное достояние, а кто-то из "Тимура и его команды".
Не знаю, кто придумал этот план, она или Михаил Куснирович, который за все заплатил, но план заключался в следующем. Чтобы построить музею выставочный зал, депозитарий и аудиторию, требовалось высочайшее участие — без первых лиц пробить бюрократическую систему оказалось невозможным. Но чтобы было высочайшее участие, нужен соразмерный ему проект, а не три пристройки к старому зданию. Михаил Куснирович купил для Ирины Александровны Нормана Фостера.
Ирина Антонова привлекла Нормана Фостера к реконструкции музея, чтобы произвести впечатление на председателя попечительского совета ГМИИ Дмитрия Медведева
Фото: Кирилл Тулин, Коммерсантъ
Фостер сделал прекраснейший, совсем европейский по виду проект, чудесный макет, который светился лампочками и раздвигался на части, показывая огромные подземные пространства. Общий объем строительства поднялся до 100 тыс. квадратных метров, это как большой торговый комплекс. Половину занимали подземные пространства, фактически под кварталом музея строилось три новых станции метро, и можно было под землей пройти от самой "Кропоткинской" до Боровицкой площади, и еще в глубину к усадьбе Лопухиных. Это было "не счесть алмазов в каменных пещерах", но только на европейский лад — сам лорд Фостер. Чудо показали Дмитрию Медведеву, в то время вице-премьеру российского правительства, и Дмитрий Анатольевич был очарован. Он стал председателем попечительского совета Пушкинского музея, а еще через полтора года — президентом России, и казалось, дело в шляпе.
Была тонкость. Дмитрий Анатольевич не любил Юрия Михайловича Лужкова. Ирина Александровна тоже не любила Юрия Михайловича Лужкова, тот обстроил ее прекраснейший музей галереями Шилова и Глазунова, ничем не помог ей, и чего же тут любить. Михаил Куснирович тоже не любил Юрия Михайловича Лужкова, а точнее его строительный комплекс — варварский, вороватый и с башенками. Поэтому весь проект осуществлялся без участия Москвы, то есть без геологии, истории, охранных зон, транспортных ограничений — как будто тут ничего нет. Была такая идея, что все эти согласования, ограничения, нормы и правила — это просто лужковская машинка по получению взяток, а мы сейчас покажем Москве, как можно строить по-настоящему, по-лондонски, по-мировому. Лорд Фостер вообще нарисовал первый эскиз по туристической карте Москвы.
И почему-то казалось, все это получится. Михаил Куснирович платил, Фостер проектировал, все были счастливы. Я помню, как в 2008 году этот проект выставлялся на биеннале в Венеции. Все летело, кружилось и увлекало в бесконечные высоты европеизма. Я помню, как Ирина Александровна Антонова вела экскурсию для высоких гостей по площади Сан-Марко. Она говорила про высокий Ренессанс и гений Якопо Сансовино, настроившего вокруг, тьма фотографов бежала за ней по площади, щелкала, меняла объективы, блистала вспышками, сметала столы и стулья уличных кафе, как стая крупных голубей. Это было безумие.
Две проблемы обозначились в 2008 году. Те самые, которые убили проект сегодня. Первая — необходимость как-то отнестись к охранному законодательству. По смыслу, следовало переделывать проект — если исполнять закон буквально, то на обозначенных территориях из-за пересечения разных охранных зон строить нельзя было ничего.
Тут была развилка из-за статуса ГМИИ. С равным успехом можно было сказать, что музей как институция должен показать Юрию Михайловичу Лужкову пример, как обращаться с культурным наследием и не сносить ничего, и что музей, как институция, возглавляемая национальным достоянием, сам лучше любого эксперта может сказать, что ценно, а что нет. Так думает любой девелопер, задумавший завалить какой-нибудь памятник, который, по его мнению, есть бессмысленный старый сарай, но Ирина Александровна считала, что она может так думать с куда большими основаниями (и вообще-то была права). В результате проектирование велось так, будто памятников не существует — а они были. То есть, строго говоря, велось впустую. Больше того, тут-то корыстные структуры Юрия Михайловича по охране культурного наследия, которые согласовывали ему любой снос, очень оживились, привели документацию по охране в прекрасное состояние и подключили общественность, озабоченную темами охраны.
Вторая проблема заключалась в том, что одно дело — проект, чтобы поразить воображение молодого вице-премьера, другое — проект для государственных структур, Минэкономики, которое выделяло деньги, и Минкульта. Госструктуры волновались в смысле, как бы не случилось воровства. Требовалось четко расписать по площадям, что будет строиться и зачем. Проект был надут до президентского уровня, теперь ему надо было придумать функции. И это не удалось.
Я даже не знаю, как это произошло. По ходу дела в 2008 году Ирина Александровна выгнала из соседствующего с ней здания Институт философии РАН. Площадей у нее еще прибавилось. Весь 2008-й, 2009-й и даже 2010 год писались самые разные программы наполнения будущих зданий, но ничего приличного родить не удалось. Вообще-то это напоминало игру в наперстки.
"А вот, Ирина Александровна, у вас есть доходный дом Стуловых — там 8 тыс. квадратных метров — что там будет? — У нас 700 сотрудников, нужно же им где-то сидеть?! — Понятно, хорошо, а что будет вот в этом здании? — Здесь у нас коллекция старых мастеров! — А здесь? — Здесь импрессионисты! — А здесь? — Библиотека! У нас уникальная библиотека по искусству, вы что не знаете? — А что останется в старом здании? — Как что? Наша основная экспозиция! — Но подождите, вы старых мастеров сюда, импрессионистов сюда, библиотеку сюда — что же останется? — Нет, ну, разумеется, мы оставим основное в основном здании, но, возможно, что-то перенесем.— А что все 700 человек будет сидеть в доходном доме? Там же у вас смотрители, экскурсоводы, библиотекари? — Они останутся на своих местах.— Все останутся? — Нет, только основная часть, часть переедет.— Так сколько же переедет? — Вы намеренно заводите ситуацию в тупик. Я отказываюсь говорить в таком тоне! — Ирина Александровна, но здесь-то что, вот в этом особняке? — Музей кино Клеймана! — Вы договорились с Клейманом? — Нет, он отказался.— Но как тогда? — Прекратите меня загонять в тупик. Что вы себе позволяете?"
Хотя на переднем крае реконструкции Пушкинского музея был Норман Фостер, главным двигателем этого проекта всегда оставалась директор ГМИИ Ирина Антонова
Фото: Алексей Куденко, Коммерсантъ
Я сам несколько раз участвовал в этих переговорах по просьбе министра экономического развития Эльвиры Набиуллиной. Эльвира Сахипзадовна, сменившая Дмитрия Медведева на посту президента попечительского совета, благоговела перед Ириной Александровной и разделяла мнение Леонида Парфенова. Но как человек с финансовой дисциплиной в голове, она не могла выделять деньги совсем в пустоту и требовала программы музея. И не получила.
Я подозреваю, дело было в том, что Ирина Александровна задумала потихонечку построить здание под восстановление музея Нового Западного искусства, что требовало передачи части коллекции Эрмитажа. Подчеркиваю, это мои подозрения, она ни разу не произносила этого вслух. Но при этом в течение трех лет во всех программах как-то постоянно терялись десятки тысяч метров, и у меня лично не было сомнений в том, зачем они нужны. У Ирины Александровны передача картин из Эрмитажа стала какой-то навязчивой идеей, и к основному замыслу реконструкции — депозитарий, выставочный зал и аудитория — добавился еще один, не менее основной — восстановленный музей Нового Западного искусства. Потому что в споре с Михаилом Пиотровским было бы чрезвычайно весомым аргументом, что вот государство уже потратило миллионы долларов на здание этого музея, и давайте не останавливаться на полпути.
Поскольку члены попечительского совета музея представляли серьезный российский бизнес, то спрятать от них в 100 тыс. квадратных метров 20 тыс. неучтенных было трудно. В 2009-2010 годах Ирина Александровна поставила перед собой новую цель — уйти от финансирования проекта попечительским советом, который требовал от нее программу развития, и перейти на государственные деньги. Она гениальна — ей удалось. В 2010 году был проведен тендер на проектирование музея, проект был оценен в 320 млн рублей и выиграл конкурс Сергей Ткаченко, в то время директор Института генплана Москвы. Консультантом у Ткаченко должен был быть Фостер.
Это была победа, и важная. Ткаченко и должен был стать тем человеком, который, наконец, разрулит проблемы со сносами зданий и сменами режимов охраны — он находился в центре лужковской архитектурной машины. Издержками было то, что с ним невозможно было составить нормальный контракт. Поскольку отсутствовало техническое задание на проектирование, не удавалось прописать в контракте, что именно он должен спроектировать. Поскольку идея о сносе и изменении охранных зон была неформальной, в контракт это тоже внести было невозможно. Поскольку перечислить деньги напрямую Фостеру было трудно, Фостер значился консультантом, и сколько платить ему, не оговаривалось. Обычный архитектурный контракт в Европе — это сотни страниц, долго и упорно обсужденных юристами. Контракт на проектирование Пушкинского музея — это десять страниц, где обязанности сторон крайне туманны и могут быть поняты как угодно.
Сразу после того, как был подписан контракт, Дмитрий Медведев снял Лужкова с поста мэра, и Ткаченко слетел с поста директора Института генплана. Больше ничего снести или изменить он не мог, но и не переживал — в контракте таких обязательств у него не было. Правда, перечислен был только первый транш — 170 млн рублей. После этого министерства культуры и экономики как-то расстроились, что все идет непонятно куда, и стали опять требовать программы развития музея и спецификаций по площадям.
В 2012 году Ирина Александровна сделала последний успешный ход — она пожаловалась премьеру Владимиру Путину. Программу с нее требовали министерства и члены попечительского совета, их она и избрала для атаки. Помогите, Владимир Владимирович, олигархи не дают развивать музей, хотят растащить проект по коммерческим функциям. Это было совсем не так — никто из членов попечительского совета никогда не хотел получить в музее площади под коммерческое использование, но президент Путин относится к Ирине Александровне все же внимательнее, чем к олигархам. Если бы не фантастические заслуги Ирины Александровны перед отечеством, можно было бы сказать, что это было предательством, а я, пожалуй, все равно так и скажу. Она обвинила людей, которые ее бескорыстно спонсировали в том, что они хотят уничтожить музей. Но ради великой цели чего ж не сделаешь? Ради великой цели можно.
После этого музей потерял свой попечительский совет, а если учесть, что деньги на проектирование без программы и без решения юридических проблем отказывались перечислять Минкульт и Минэкономики, то потерял и расположение двух министерств. Но Ирина Александровна почти выиграла — у нее была поддержка президента. Если бы на открытой линии с президентом в этом году она не произнесла заветное — не потребовала забрать из Эрмитажа коллекцию импрессионистов и постэкспрессионистов — то можно было бы сказать, что победителей не судят. Но вышла осечка, Путин не любит, когда его так откровенно используют, и, возможно, в результате Ирина Александровна потеряла пост директора музея.
В момент подписания контракта с Сергеем Ткаченко я лично пошел к Михаилу Куснировичу, показал ему стандартный немецкий контракт на проектирование средней школы (три тома по 400 страниц), и сказал ему: "Михаил Эрнестович, остановите ее, Фостер и Ткаченко не те люди, с которыми можно работать без договора. Тут же не сказано, что они должны сделать!" На что он мне ответил: "Вы не понимаете. Этот проект существует, пока существует Ирина Александровна. Без нее все, что мы делали, не имеет смысла. Если она хочет, чтобы было так, надо делать так". Ну вот, теперь ее на прежнем посту нет, и проекта действительно нет.
Есть такое понятие — "меритократия", власть лучших, и мы никак не можем прийти к тому, чтобы все решали лучшие люди, вместо этого всюду какие-то не очень, и иногда граждане кричат "долой!". А мне кажется, меритократия нам не поможет. Посмотрите, что делают самые лучшие люди.
Музей Нового западного искусства уничтожил Сталин — Ирина Александровна исправляла преступления сталинизма. С этой целью она не обращала внимания на законодательство и предала тех, кто ей бескорыстно помогал. Ирина Александровна Антонова, вне всякого сомнения, один из лучших людей нашей страны. У нас есть такая проблема, что государство устанавливает правила, но не для лучших людей, а вообще. А лучшие — это исключения, они живут не по правилам. В результате все конкурируют за то, кто большее исключение. И самое заслуженное исключение оборачивается тем, чем обернулось в Пушкинском музее.