Двойной агент

Процесс возникновения молнии затянулся на четверть века — первые воспоминания о ней датируются 1893 годом, после того как Уиткомб Джадсон изобрел некую протозастежку для обуви; официальным днем рождения устройства принято считать 29 апреля 1913 года, когда Гидеон Сундбек запатентовал один из вариантов молнии и наладил ее промышленную разработку, само слово "zipper" появилось в 1923 году, а более или менее знаковым средством она стала только в тридцатые годы. На вопрос, почему, собственно, это происходило так долго, убедительнее всего отвечает Роберт Фридел в книжке "Zipper: An Exploration Of Novelty" (1994). Весь смысл молнии состоял исключительно в ее причудливой новизне, никакой специальной необходимости в ее внедрении не было. Началось все как военная, точнее, летная история, потом — дорожная (сумки Hermes), затем итальянка Эльза Скьяпарелли начала испытывать пластмассовую молнию на ультрамариновых платьях, к 1937 году подобные стежки-дорожки стали официально моднее пуговиц, а потом, как водится, подключилась поп-культура — в 1939-м о молнии уже пел Дровосек в фильме "Волшебник страны Оз".

Очевидная вещь, подкрепленная некой неестественностью (последней как раз застежка и отличалась), в сущности, и составляет предмет сексуальности, и действительно — молния послужила одним из механизмов вечно востребованного сексуального раскрепощения. Во-первых, увеличилась скорость избавления от одежды, да и в самом жесте прибавилось решительности — по сравнению с суетливым расстегиванием (например, когда Молли Блум вторгается рукой в брюки своему любовнику, сам ритм текста свидетельствует, что речь идет именно о пуговицах, что только на руку медленному поточному течению "Улисса" — ср. у Лимонова в "Эдичке" деловитое харьковское "я расстегнул ему зиппер"). Во-вторых, сама форма устройства выглядит рискованно — разъехавшаяся молния повторяет очертания лобка. В-третьих, никогда еще механизм не становился столь близок к телу (этого опасался еще Олдос Хаксли в "Дивном новом мире"). Гусеничная машинерия, по обыкновению, пугает и будоражит одновременно, и наличие молнии стало синонимом всего того, что по-русски можно коротко описать поговоркой "и хочется, и колется" — где-то тут, пожалуй, затаился даже и страх кастрации.

В фильме "Гильда" (1946) несравненная Рита Хейворт пару раз просит расстегнуть ей молнию на платье — причем если в первый раз просьба адресована мужу, то во второй — уже просто толпе распаленных ее пением и танцем мужланов. Хейворт лукаво признается, что плохо справляется с застежками — таким образом, молния становится двойным агентом недвусмысленного мужского влияния: в самом деле, если очевидно самцовый аксессуар (а к 1946 году усилиями журнала Esquire молния ассоциировалась в первую очередь с ширинкой) вживлен в женское платье, то логично, что мужчина и должен с ним разбираться.

Кожаная куртка Брандо, змеящаяся молниями в "Дикаре" (1953), уже являет собой нечто среднее между функцией и позой, подобно тому, как и сам герой есть помесь Гамлета с Терминатором. В принципе, перед нами вполне естественная по тем временам мотоциклистская униформа со своей квазиармейской логикой, однако она исполнена столь декоративной истомы, что бунт уравнивается в правах с жестом, кич — с шиком, а в результате, как и было замечено по другому поводу, остается один чистый гомосексуализм.

После Брандо молния естественным путем перекочевала в образную систему рок-музыки, примеров такой визуализации можно привести множество — от знаменитого уорхоловского оформления альбома "Sticky Fingers" (1971) The Rolling Stones до малоприличной оболочки диска группы Accept "Balls To The Walls" (1984).

Американка Эрика Джонг, сочинительница прогрессивно-растленных романов, в самой известной своей книге "Я не боюсь летать" (1973) придумала выражение "zipless fuck", обозначающее совсем уж спонтанный (и, по ее собственному признанию, сугубо фантазийный) секс с незнакомцем, своего рода форсированный вариант one night stand. В русском переводе, однако, собственно технологический элемент исчез, превратившись в "секс нараспашку", равно как пропала манерная, но впечатляющая метафора — по версии Джонг, в процессе искомого fuck звенья молнии осыпаются, будто лепестки роз.

В СССР молния тоже выполняла отдельные фетишистские функции, однако ассоциировалась она не с сексом, но с общим номенклатурно-импортным габитусом. Общеизвестная похвальба предателя из песни Галича "даже брюки у меня — и те на молнии" встраивала застежку в один ряд с цековскими пайками, дачей в Павшино и кино с Целиковскою (впрочем, молния фигурировала также и в далеких от элитарного ботинках "прощай, молодость"). Более молодое поколение, а именно подростки первой половины восьмидесятых, могут со смешанным чувством вспомнить ту модель джинсов Milton's, задние карманы которой были щедро снабжены порочными золочеными застежками.

В "Бриллиантовой руке" молния принадлежит миру несуразного криминала, она, вкупе с шампанским, знак аристократизма и дегенеративности одновременно — герой Миронова ходит по подиуму вполне как представитель первой группы, однако несрабатывающая застежка мгновенно выдает в нем игрока со второго поля. При этом антагонист вышеупомянутого несуразного криминала С. С. Горбунков ассоциируется, наоборот, с пуговицами, хотя и перламутровыми.

В вечном споре молнии и пуговиц в пользу первой говорит иллюзия непроницаемости — в самом деле, только резко и до горла застегнутая молния дает ощущение фанфаронской герметичности и отгороженности от всего мира (собственно, именно поэтому это порой и выглядит вызывающе). Однако эта непроницаемость имеет логическое продолжение: схожим резким движением застегивают и мешок с трупом, словно репетируя герметизацию высшего, гробового порядка — а впрочем, Варлей примерно так же застегивала спальный мешок с Шуриком у Гайдая.