Предчувствие бойни

"Ряды длинных столов и скамей тянулись во всю длину площадки и ровными ступенями восходили к шатру, атакованному накрахмаленной кавалькадой кельнерш. Скамьи были залеплены гостями, как сучья одинокого дерева налетевшей стаей грачей. Столы сплошь уставлены глиняными пивными кружками. Дебелые кельнерши, подняв над головами нанизанные на пальцы кружки, протискивались к шатру, укрывавшему бочки с пенистой влагой".

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Предыдущая фотография

Следующая фотография

1 / 2

Фото: AFP

"Он выбирал цветок из подсунутого ему лукошка, запечатлевал на нем поцелуй и отправлял с цветочницей своей даме. Потом подымал над головой пивную кружку и опоражнивал ее в несколько глотков. Девушка принимала цветы, подносила их к лицу и неприметно бросала лукавые взгляды на студента. Тот мгновенно перехватывал их и выражал свой восторг мимикой и жестами, которые смешили ее.

— Весело, честное слово, весело! — засмеялся Курт.

— Посмотрите на его фигуру,— закричал студент,— ведь он страшен! Попробуйте помешать ему, отвлеките его на одну минуту, ведь он обрушится на вас с остервенением скотобойца, он изомнет вас! И испытает при этом величайшее наслаждение, потому что через край переполнен величайшим нетерпеньем.

— Вы говорите об этом бурше?

— Я говорю обо всех!

— Вы с ума сошли!"

Это Константин Федин, "Города и годы". Будущий советский классик был в 1914 году как русский студент интернирован в Германии. В уютной, дружелюбной, старомодной Германии, с началом войны обернувшейся к чужакам своим потайным, пылающим ненавистью лицом.

Это могло бы быть началом сценария "Пражского студента" (1913) Стеллана Рийе. А студент, заподозренный в "остервенении скотобойца",— Паулем Вегенером, гигантом с монгольским лицом, сыгравшим Балдуина, лучшего фехтовальщика Пражского университета, от безденежья и страсти заключившего сделку с дьяволом.

Неважно, что великий Гвидо Зебер, пионер операторского искусства в Германии, снимал фильм в Праге — Золотая улочка, Еврейское кладбище,— а не в захолустье, описанном Фединым. Австро-венгерская Прага — вполне себе германский городок.

Неважно, что действие романтической баллады, сочиненной модным Гансом Гейнцем Эверсом, датировано 1820-ми годами. В экранизации 1926 года оно перенесется в 1860-е, в версии 1935 года — в начало ХХ века, но вещная среда ничуть не изменится за столетие. Те же студенческие фуражки на тех же буршах с физиономиями, исполосованными дуэльными шрамами. Тот же грохот тех же пивных кружек о те же дубовые столы. Вечная Германия. Точнее говоря, Германия, казавшаяся себе вечной.

Премьера "Пражского студента" состоялась 22 августа 1913 года. Той Германии остается жить меньше одиннадцати месяцев. Тем буршам — чуть побольше: кто-то, отравленный газами, покрытый уже не шутейными, а осколочными шрамами, доживет до капитуляции рейха в ноябре 1918 года.

"Студент" считается — в этом сходятся историки кино — первым достойным внимания немецким фильмом.

Велико искушение увидеть в "Студенте" первое произведение экспрессионизма. Но даже мудрая Лотта Айснер в "Демоническом экране" мельком упоминает об определенном влиянии работы художников Клауса Рихтера и Рохуса Глизе на авторов "Кабинета доктора Калигари". А некоторые скептики считают эффекты света и тени в фильме не столько влиянием сценических опытов великого Макса Рейнхардта, из школы которого вышли все немецкие актеры и режиссеры, сколько ранами, которое время нанесло пленке. Ужимки уже утратившего актуальность стиля очевидны лишь в версии 1926 года, поставленной Хенриком Галееном с иконой экспрессионизма Конрадом Фейдтом в роли Балдуина.

Считается "Студент" и первым в истории фильмом ужасов. Это несправедливо: в тени остается "Другой" Макса Макка, первая вариация на тему доктора Джекила и мистера Хайда, вышедшая на экраны 13 февраля 1913 года,— ну да бог с ним. Говорить об "ужасах" можно тоже лишь в условном наклонении, хотя тот же Зебер постарался. Сатана-Скапинелли входит в комнату Балдуина в буквальном смысле слова "через дверь", а прикупленное им отражение студента зловеще выходит из зеркала.

Эверс, как ему было свойственно, смешал мотивы легенды о Фаусте, Гофмана, Шамиссо, Андерсена, Эдгара По и Оскара Уайльда. Балдуин получал от Скапинелли 100 тысяч золотых монет и любовь графини Маргит, но ожившее отражение разрушало его мечты, убив на дуэли жениха Маргит. Обезумевший студент стрелял в своего "допельгангера" — злого двойника,— но кровавое пятно расплывалось на его рубашке.

Страх внушает не сам фильм, а год его съемок — 1913-й.

Федин врезал в бюргерскую идиллию картины анатомического театра. "В сундуке валялись человеческие ноги и руки с содранной кожей, куски посиневших мышц, белые кости с раздерганными, как мочало, сухожилиями, багровые, черные, сизые внутренности — кишки, печень, легкие. В уголке сундука, освещенные дневным светом, проникшим через дверь из сада, прижались друг к другу две головы".

Но и этот гран-гиньоль, и студент-скотобоец — все это написано в 1924 году, с высоты опыта немецкого лагеря, анатомического театра Вердена и Галиции, гражданских войн в Германии и России. Это предчувствие задним числом. Есть ли что-то подлинно зловещее в "Студенте" — или желание разглядеть в 1913-м тени 1914-го, 1918-го, 1933-го и 1945-го с дистанции времени привносит ужас истории в невинный фильм?

На непредвзятый взгляд — ничего там особенного нет. Вызывает подозрения разве что внешность Скапинелли. Видели мы таких итальянцев. Ну цилиндр нацепил — все равно сюртук сидит на нем как лапсердак. А ужимки, а семенящая походка? Того и гляди — пустится фрейлехс плясать. Одним словом, "Проклятый жид, почтенный Соломон".

Как ни странно, в "нацистском" "Студенте", не говоря уже о фильме Галеена, никаких семитских акцентов пластике Сатаны не придано. Хотя Скапинелли у Галеена — великий Вернер Краус, в 1940 году сыгравший аж трех "проклятых жидов" в юдофобском эталоне — "Еврее Зюссе" Файта Харлана.

Зигфрид Кракауэр в "От Калигари до Гитлера" пишет о фильме в главе "Мрачные предчувствия": "Студент" открыл тему, "превратившуюся в наваждение немецкого кино — тему глубокого, смешанного со страхом самопознания". Да, но эта тема пришла на экран из литературы: приговор "от Шамиссо до Гитлера" вряд ли прозвучит убедительно. В "Студенте" (1935), снятом уже при нацистах Артуром Робисоном, никакой немецкой романтики и дьявольщины вообще не останется: непонятно, как вообще эти здоровые, плотские, туповатые люди, которые ходят по экрану, угодили в мистическую западню.

Кракауэр велик и прекрасен, но прямолинеен: убедил весь мир, что Калигари, Мабузе и Носферату — предчувствие Гитлера. Но вот по поводу "Студента" он, мягко говоря, не внушает.

"Космическая двойственность, приданная в фильме внутренней жизни Балдуина, отражает отчаянное нежелание мелкой буржуазии в Германии связывать свои психологические проблемы с собственным двусмысленным положением в обществе". Что нам до униженного положения мелкой буржуазии в рейхе феодальной аристократии — нам катастрофы подавайте.

Тень реальной, а не привнесенной потомками катастрофы на фильме все-таки лежит. Точнее говоря, на титрах фильма.

Жизнь и судьба любого — тем более немецкого — кинематографиста первой половины ХХ века — штука посильнее "Фауста" Гете.

Писателя и режиссера Рийе вывез из Дании сам Эверс, и тот честно обслуживал автора "Паука", "Альрауне" и "Вампира": из 16 фильмов, снятых Рийе, восемь — по сценариям Эверса. А в 1914 году гражданин нейтральной Дании за каким-то чертом вступит в немецкую армию, будет ранен под Ипром, попадет во французский плен и умрет в мучениях в ноябре 1914 года. Откроет мартиролог немецкой режиссуры, в котором и повесившийся в гестаповской тюрьме Герберт Зельпин, и убитые в лагерях Курт Геррон и Ганс Берендт, и погибший на Восточном фронте Вальтер Руттман, и разбившийся на самолете вместе с кучей эсэсовцев, убегая из рушащегося рейха, Ганс Штайнхофф.

Скапинелли неслучайно гляделся натуральным Соломоном. Этой ролью дебютировал несчастный Йон Готтовт, уроженец Лемберга-Львова, переигравший множество фантастических персонажей, включая Алгола с планеты Алгол в диковатом "Алголе" (1920) Ганса Веркмейстера. От нацистов он спасался сначала в Дании, где, пожалуй, и выжил бы, а потом — в родной Польше. Его убьют в гетто Величка 27 августа 1942 года.

Эверс в 1917 году собирал среди германоамериканцев средства в пользу немецкого Красного Креста. США вступили в войну, и писатель на четыре года угодил в лагерь по подозрению в шпионаже. В деле мелькали какие-то его зловещие спутники, фальшивые паспорта, нелегальная переправка добровольцев в Германию. Поговаривали, что он ездил к вождю мексиканских повстанцев Панчо Вилье — заключать союз против США. Пожалуй, что и ездил, пожалуй, что и шпионил. Эверс, путешественник, денди, бисексуальный декадент, ввязывался во многие авантюры. Последней его авантюрой стал нацизм.

В НСДАП он вступил в 1931 году и вскоре получил партийный заказ на роман о Хорсте Весселе. 22-летний штурмовик Вессель был смертельно ранен в бытовой ссоре, глупой, но вполне романтической — в духе Фассбиндера — в январе 1930 года. По стечению обстоятельств убил его коммунист: Весселя объявили мучеником идеи и иконой национал-социализма. Когда Гитлер взял власть, Эверс написал о нем еще и сценарий для фильма Франца Венцлера — кстати, фильма отнюдь не топором деланного, а вполне оригинального. И тут-то что-то не заладилось. Фильм сначала не выпустили в прокат, потом выпустили, но под названием "Ганс Вестмар, один из многих". Книги Эверса оказались под запретом, потом — после множества жалоб, адресованных верхушке рейха — их разрешили: во всяком случае, некоторые. Роковую роль сыграла то ли бисексуальность Эверса, то ли расправа со штурмовиками в "Ночь длинных ножей", то ли личная ненависть Альфреда Розенберга. Низвергнутый король беллетристики умер в 1943 году.

Одна деталь. Когда Эверс писал сценарий о Весселе, его лучшего друга, писателя и революционера Эриха Мюзама, штурмовики пытками заставляли петь свой гимн "Хорст Вессель" — положенные на музыку стихи самого Весселя,— но слышали в ответ "Интернационал". Звезда Эверса закатилась примерно тогда же, когда смерть избавила Мюзама от страданий.

Гротескного Куприкоффа, кровожадного московского эмиссара, похожего на Орсона Уэллса, в "Гансе Вестмаре" сыграл не кто иной, как Вегенер. Достойное продолжение галереи сыгранных им монстров и магов, самый знаменитый из которых — Голем в трех фильмах 1915-1920 годов. И одновременно — начало карьеры в нацистском пропагандистском кино. На диво, после войны Вегенер никаких невзгод не испытал, а, напротив, стал советником советского коменданта Берлина и играл Натана Мудрого в пьесе Лессинга с такой филосемитской страстью, что на шестидесятом представлении лишался на сцене чувств.

Художник Клаус Рихтер тогда же, при оккупационном режиме, вернулся во главу Берлинского союза художников, хотя возглавлял его именно при нацистах (1937-1940), и остался в истории как автор портрета Гитлера. Другое дело, что это был портрет неофициальный, потаенный — хоть и с натуры, бесконечно далекий от патетической околесицы, авторы которой живописали фюрера в доспехах. В 1941 году свой портрет заказал Рихтеру рейхсмаршал Геринг. Рейхсмаршалу, как всегда, было некогда: художник делал наброски к портрету в ресторане "поезда N1", мчащегося к гитлеровскому "Волчьему логову" — чуть ли не в преддверии 22 июня 1941 года.

В разгар творческого процесса в ресторан зашли Гитлер и Муссолини. По легенде, Рихтер украдкой, поглядывая через плечо рейхсмаршала, лихорадочно набрасывал лицо фюрера. Портрет вышел даже чем-то напоминающий живопись Хаима Сутина: Гитлер — ничуть не величавый, какой-то смятый, болезненный, желчный. Картину действительно не стоило выставлять при его жизни.

Режиссер, сценарист, художник, исполнители двух главных ролей — вот кто стали настоящими героями сказки о самопознании германской души. Все-таки страшный фильм этот "Пражский студент".

Михаил Трофименков