ЧЕЧЕНСКИЙ МИР

Тема номера

Последние полвека мир в Чечне казался не миром — перемирием.

В конце 50-х, когда Грозненская область вдруг стала Чечено-Ингушской автономией, а вернувшиеся из Казахстана чеченцы и ингуши, казалось, ходили тише воды ниже травы, в Грозном вдруг вспыхнул бунт. Говорят, чеченцы убили русского и возмущенная толпа «некоренного» происхождения разгромила здание обкома. Народ усмирили по-советски.

В 1971-м в одну ночь на центральной площади города соорудили трибуну, развели костры, и съехавшиеся со всей Ингушетии старейшины начали митинг за «возвращение» осетинских деревень. Спустя несколько дней, тоже ночью, с помощью брандспойтов митингующих загнали в машины и куда-то увезли.

В конце 70-х в городе появилось два круглосуточных милицейских поста. Первый — у памятника Ленину (по оперативным данным, его хотели взорвать). Второй — у бюста генералу Ермолову, покорителю горцев и основателю крепости Грозная (его взрывали регулярно, а чтобы прохожие не волновались, во внутреннем дворике стоял дубликат, на рассвете заменявший утраченный оригинал).

В 1981-м мои одноклассники-чеченцы вдруг начали изучать родной язык, доселе им неведомый, хотя это и не предусматривалось школьной программой. Спустя десять лет Дудаев школы распустил за ненадобностью. И о мире уже не вспоминали.

Сегодня о перемирии в Чечне говорят не с неловкостью, как тогда, — с радостью и уважением. Как развернутся события в отведенные для окончательного решения пять лет, не предскажет никто. На наш взгляд, одинаково вероятны четыре версии: усиление внутричеченских разборок, возобновление войны в результате провокации, вялотекущее восстановление республики руками России и, наконец, независимость...

ЧИСТКА

В Чечне играют свадьбы и празднуют победу. Но никому не известно, не закончится ли «медовый месяц» гражданской войной.

— Не отдадут, — сказал Гелани, вскрывая свежую коробку с патронами. Полупустой «цинк» валялся у его ног, ядовитой зеленью краски почти сливаясь с травой.

— А куда они денутся? — Асланбек щелчком загнал последний патрон в магазин, присоединил его к автомату и передернул затвор. — Они же знают, что мы просто так отсюда не уедем...

В крошечное село Дай, затертое в горах почти на самой границе с Дагестаном, боевики добирались почти четыре часа. Десять разномастных «жигулей» с зелеными ичкерийскими флагами, по самую крышу залепленные грязью, сбились в плотную кучу на узкой тропе перед домом командира отряда Руслана Рузаева. В родное село командир приехал жениться.

— Война кончилась, значит, пора создавать семью, — терпеливо объяснял мне заместитель командира Асланбек. — Сейчас все девушки боевиков ждут. Кто же согласится жить с человеком, который даже за родину не воевал?

Родители невесты мнения Асланбека, похоже, не разделяли. И отдавать свою дочь за первого встречного, пусть даже и воевавшего боевика, явно не собирались.

— Командир у нас молодой, нетерпеливый, — извинился за начальника Асланбек, — вот и забыл невесту предупредить. А с родителями ее он вообще не разговаривал.

Сам жених, по случаю свадьбы выстиравший камуфляжную куртку, заметно нервничал. Из грозненской комендатуры в Старопромысловском районе, где его отряд несет службу, Руслана отпустили всего на несколько часов.

— Лучше воевать, чем стоять на постах, — жаловался жених. — Когда воюешь — все понятно: вот ты, вот противник. А здесь и транспорт досматривай, и предателей отлавливай, а на рынках еще и водкой торгуют, приходится торговцев наказывать...

Победа, одержанная «чеченскими сепаратистами» после двадцати месяцев кровопролитнейших боев, вызвала настоящее замешательство в рядах боевиков. Тысячи людей, в последние два года не снимавшие камуфляж и не державшие в руках ничего, кроме автомата, вдруг поняли, что им предстоит мирная жизнь. Что на хлеб, который два года они получали бесплатно, теперь придется зарабатывать.

— Пусть о дорогах и заводах начальники думают, это не наше дело, — говорит Руслан. — Нам нужно еще порядок в республике навести.

Пусть это покажется спорным, но, уверен, боевики еще долго будут поддерживать состояние войны в Чечне. Хотя бы потому, что ничего другого большинство из них делать не умеет, а пока есть враг — жизнь проста и понятна. Победив российского, внешнего врага чеченцы сразу же нашли врага внутреннего. С полуоппозиционными или нейтральными селами вроде Ачхой-Мартана разобрались быстро: на третий день после подписания хасавюртовских соглашений в село приехали двадцать боевиков. Зашли к местному префекту и просто-напросто выставили его за дверь, объявив жителям, что с этого дня у них появился новый руководитель. Возражений перед дулами автоматов не последовало.

И если с южными районами Чечни особых затруднений не возникло (боевики установили там свою власть меньше чем за неделю), то с пророссийскими — северными районами — по словам полевых командиров, придется повозиться. Несколько рейдов в Надтеречный район, в села Толстой-Юрт и Знаменское пока никаких результатов не принесли.

— Мы приехали к ним по-хорошему, — рассказал сотрудник департамента госбезопасности Ичкерии Имран Дадаев. — Объяснили, что до двадцатого сентября их прокуроры, начальники милиции, префекты могут работать спокойно, а после двадцатого мы начнем суды. В Знаменском, похоже, нас не поняли. Выслали навстречу десять человек с автоматами. Пришлось им сказать, что мы два года воевали и с нашим боевым опытом всю их самооборону размажем по стенкам за полчаса. Обещали подумать...

Российские войска во внутричеченские дрязги предпочитают не вмешиваться. Совместные блокпосты, мобильные патрули объединенных комендатур — это так, для галочки в отчетах московских генералов. На деле же совместный блокпост выглядит так: десяток российских солдат где-то позади играют в карты, едят арбузы и читают древние газеты. Впереди — пятеро чеченцев, проверяющих документы, досматривающих машины.

— Лучше их не трогать, — ответил на мой недоуменный вопрос Витя, офицер ОМОНа из Липецка. — Они так скорее друг друга перережут.

Боевики забыли главный лозунг начала войны: «чеченец никогда не убьет чеченца». Получив реальную власть в республике, полевые командиры уже не расстаются с многостраничным списком «врагов чеченского народа». В нем — больше трехсот фамилий. Всех, сотрудничавших с режимом Завгаева, не говоря уже о помощи российским войскам, приказано расстреливать на месте. Причем границы между республиками для выполнения приказа не помеха. Машины боевиков с зелеными флагами и портретами Дудаева на лобовом стекле спокойно разъезжают по Дагестану и Ингушетии в поисках сбежавших сотрудников завгаевского ФСБ и МВД.

Для остальных меру наказания должен определить шариатский суд. Обычно приговаривают к ста ударам палкой.

На вопрос о том, будут ли мстить родственники расстрелянных, боевики предпочитают не отвечать. Говорят только, что настоящая война в Чечне еще впереди. И что на этот раз это будет война гражданская.

СНОВА ВОЙНА

Мир в Чечне настолько хрупкий, что нарушить его может любой случайный выстрел.

В Грозном почти не стреляют по ночам. Российские саперы ищут мины и снимают «растяжки» в грозненских дворах. Вместо бэтээров по улицам разъезжают аккуратные бежевые уазики с синим флагом и большими буквами «КС» на борту — совместные патрули, немедленно прозванные чеченцами «объединенным бандформированием».

Идиллия, в общем.

Нарушает ее только одно: по-настоящему в окончание войны не верит никто. Ни русские, ни чеченцы. В вооруженной до зубов республике достаточно одного-единственного прицельного выстрела, чтобы бойня разгорелась вновь. Не важно, кто нажмет на курок: перепивший российский контрактник или «независимый» боевик, верящий только в «кровную месть».

Этого выстрела боятся все. В крошечной республике невозможно по-настоящему развести войска. И в тех же Старых Атагах от «места дислокации» российской бригады, выведенной с гор, до базы «шалинского отряда» Асланбека Абдулхаджиева — расстояние едва ли в километр.

— Мы готовы к продолжению войны, — говорит подполковник департамента госбезопасности Ичкерии Магомет Галаев. — И если российская армия в очередной раз нарушит соглашения, то боями за Грозный, Аргун или Гудермес дело не ограничится. У нас есть проработанные планы совершения актов возмездия на российских железных дорогах, на атомных станциях и в городах.

Подобные разговоры в нынешней Чечне не редкость. О переносе боевых действий на территорию России боевики говорят уже второй год. Достаточно попросить, и вам покажут подробнейшие планы нескольких российских АЭС, схемы вокзалов в крупных городах, графики движения поездов. А блеф это или нет — кто знает...

Но если чеченцы готовы воевать, то армия продолжать боевые действия просто не хочет. Не видя смысла в этой войне, месяцами не получая зарплаты, неделями не видя горячей пищи, солдаты и офицеры за редким исключением стремятся скорее попасть домой.

Взорвать только наметившийся, очень хрупкий мир может многое. До сих пор не решен вопрос с военнопленными. Еще три недели назад замминистра внутренних дел России генерал-лейтенант Валерий Федоров и министр ичкерийского правительства Казбек Махашев обменялись списками «насильственно удерживаемых»: 1332 человека с чеченской стороны, 1500 — с российской. Пока освобождено едва ли два десятка. Сколько человек погибло в фильтрационных пунктах в Ханкале, Моздоке и Владикавказе, скольких в качестве рабов прячут в горных селах — не знает никто.

Войска, вывода которых в Чечне ожидают и боевики, и мирные жители, покидают республику медленно. Кроме двух бригад, которые остаются в Чечне в полном соответствии с договоренностями, остальные части и подразделения выведены из Грозного и из горных районов. Но не из Чечни. Они стоят у Старых Атагов, у Самашек и Ассиновской. Достаточно одной-единственной «независимой» и слишком уж нетерпеливой группы боевиков, чтобы война вспыхнула опять.

И наконец, развязать войну может и само правительство Яндарбиева. Люди ждут, что вернется мирная жизнь, заработают школы, в домах появятся свет и газ. Но ни средств, ни специалистов для этого в правительстве Яндарбиева просто нет. И не исключено, что через полгода-год в республике начнутся митинги протеста и Чечня вновь расколется на «проправительственные силы» и новую «оппозицию». И тогда придется прибегнуть к самому простому средству объединения нации: вновь начать войну.

Ведь и Джохар Дудаев, кто бы что ни говорил, не хотел войны. И создавал чеченские вооруженные силы вовсе не из любви к сражениям. Кадровый военный, генерал, он просто не умел ничего больше...

СВОБОДА

Валерий ТИШКОВ, директор Института этнологии и антропологии РАН и бывший министр по делам национальностей, считает, что Лебедь и Масхадов путаются в терминах.

— Меня настораживает жесткий, почти бескомпромиссный тон Анатолия Чубайса, когда он говорит о Чечне: «не может быть и речи», «только так...», «часть государства, неотъемлемая». Точно так же Николай Егоров нам названивал из Моздока во время первого раунда переговоров в декабре 1994-го: «Вы главное там запишите: что я наместник и что Чечня — субъект федерации».

Сегодня главное — выстроить параметры решения проблемы. Прежде всего четко объявить международному сообществу, что это внутренний конфликт, чтобы оно никогда не признало Чечню, если не будет достигнуто согласие между сторонами. Пусть будет принята формула взаимоотношений по типу Татарстана или даже более либеральная. Пусть у Чечни будет право не только на внешние связи, но и на внешние отношения.

Военная победа дудаевцев, как это ни парадоксально, ставит перед ними множество труднейших вопросов. Главная проблема в том, что практически вся управленческая, деловая, интеллектуальная чеченская элита не включена в процесс урегулирования и восстановления республики. Она разбрелась — кто-то в эмиграции, кто-то в Москве. Мне кажется неизбежным расширение круга участников переговоров о будущем Чечни.

— Поможет ли нам «заграница»?
— На парламентской ассамблее Совета Европы, куда приглашены Лебедь с Масхадовым, нельзя допустить, чтобы было зафиксировано что-то вроде мандата Совета Европы на Чечню, подобного тому, который имеет ООН в отношении Ирака. Я всегда был сторонником расширения международного участия в решении чеченского конфликта, потому что считаю: есть силы, заинтересованные нам помочь, не подрывая целостности России. Но опыт Ирака показывает, что здесь кроется опасность. Как только какая-то часть России окажется под международным контролем, может сложиться ситуация, как в Ираке, который был подвергнут обстрелу американскими крылатыми ракетами. А Россия чего-то подобного позволить не может.

— В тексте договоренностей упомянуто право наций на самоопределение...
— Боюсь, здесь существует путаница. В международно признанном принципе речь идет не о нациях, а о народах (нация — это, согласно международному праву, состоявшееся государственное образование). Но по советской традиции народ — это этнос, а не территориальное сообщество. В международном же толковании народ — это демос, то есть территориальное сообщество, которое и образует государство.

Кроме того, Лебедь ссылается на опыт Новой Каледонии, но не упоминает о том, что на референдуме о ее судьбе голосовали не только жители Новой Каледонии — колонии Франции, но и вся Франция. В международном праве, кстати говоря, право определять судьбу какой-то части страны чаще всего имеют все жители государства. Так что здесь необходимы консультации.

Попытка трактовать проблему Чечни в контексте деколонизации (а именно для таких случаев международное право предполагает самоопределение), на мой взгляд, не имеет под собой никаких оснований, если учитывать существование автономий и быстрый социальный прогресс чеченцев после 1957 года.

— Скажите как ученый-историк, отделение Чечни — это реально?
— Формально для этого достаточно принять поправку к Конституции, провести решение через парламент и международные организации. Но проблема не в этом.

С точки зрения интересов России мне трудно представить карту Северного Кавказа, где Чечня — независимое государство. Дагестан окажется в полной изоляции, и хрупкий межэтнический баланс в республике будет нарушен. Сейчас граница идет по хребту, и в случае отделения Чечни будут прерваны многие широтные коммуникации. Если только Чечня разделится по Тереку, то есть если Наурский и Шелковской районы отойдут к России... Но сегодня это нереально, потому что в районах, где до 1957 года было больше славян, сегодня уже преобладают чеченцы. Ингушетия запылает и расколется...

— Не могут ли в Москве выбрать курс на изоляцию Чечни внутри России?
— Россия в силу моральной, юридической и иной ответственности должна заниматься процессом восстановления. Но в политику восстановления должна быть внесена одна серьезная корректива — я считаю, все должно делаться руками жителей Чечни, а не заезжего персонала с юга России. Как молодых мужчин, которые почти два года наслаждались эстетикой войны (патронные ленты, черные очки, повязки), которые видели в ней рискованный, но достойный бизнес,— как их заставить класть кирпичи и разгребать завалы? Я сам наблюдал в Южной Осетии, как люди целыми днями сидели на завалинках и ничего не делали. Тем не менее есть меры и способы — экономическая, психологическая помощь.

— Может ли Чечня стать исламской республикой?
— Мне кажется, в представлениях о чеченцах есть много этнографического романтизма. Скажем, утверждения, что чеченцы не могут без оружия или что чеченцы — гордые, непобедимые... Это мифология. Никто еще не доказал, что существует на свете такая вещь как национальный характер. Наш анализ показал: риторика на тему тейпов и ислама используется для камуфляжа обычной политической и вооруженной борьбы. Я такие сообщества могу найти в Москве, здесь они называются фракциями и партиями.

Как-то Руслана Лабазанова спросили о роли старейшин, и он ответил: «Какая там роль, как скажу, так и сделают». Возьмите историю Чечни с 1991 года по наши дни: не было таких моментов, когда старейшины что-то определяли на политическом уровне. По крайней мере с начала XX века или даже раньше чеченцы жили по нормам современного права. Сегодня они вряд ли представляют, что такое суд шариата.

70 лет советской власти сделали все население Союза практическими атеистами. Тысячи мечетей, построенных в России в последние годы, фактически пустуют. Почти нет людей, умеющих читать Коран. Религия в Чечне — одно из средств политической мобилизации. Я сам во время переговоров мог убедиться, что многие чеченцы обрядов не соблюдают, употребляют алкоголь, не отказываются от буженины. Во многих чеченских домах держат собак.

Лозунг мусульманства нужен для того, чтобы обозначить дистанцию от русских, от православия, это некий культурный «маркер». Хотя, конечно, есть и верующие, и профессиональные служители, и суфийские братства...

Идея исламского государства нигде не прижилась — разве что в Иране. А в том же Пакистане действуют прежде всего нормальные светские законы, там больше кодекса Наполеона, чем Корана, адата или шариата. Почитайте дудаевскую конституцию. Я бы сегодня восстановил ее действие, за исключением преамбулы. А преамбулу сделал бы предметом консультаций между Москвой и Грозным. Там не упоминается никакой ислам, там нет никакого фундаментализма.

Конечно, Дудаев первым и погрешил против своей конституции — нарушил баланс властей, разогнал парламент, раздал оружие, изгнал часть населения русского происхождения. Но по конституции видно, что Дудаев старался построить не исламское, а демократическое, светское, подобно европейским, государство. И его наследники будут стараться сделать то же самое.

ВОССТАНОВЛЕНИЕ

В «скорейшем восстановлении народного хозяйства» республики заинтересованы не только в Грозном, но и в Москве: несколько коммерческих банков, уже сделавших на нем миллиарды, строительные и страховые компании. Правда, никто до сих пор не гарантирует, что полученные из бюджета деньги не уйдут в очередную «черную дыру».

Лидеры сепаратистов подчеркивают: из всей «марионеточной» завгаевской администрации только три министра — энергетики, строительства и дорожного строительства — могут претендовать на портфели в новом коалиционном кабинете республики. Критерий — их связи в Москве и способность пробивать деньги «на восстановление народного хозяйства Чечни».

После очередного штурма Грозного, в результате которого начавший отстраиваться город заново превращен в руины, упрочились позиции тех представителей российского правительства и Госдумы, кто противится выделению каких-либо средств для Чечни. Триллионы, выделенные в распоряжение «законно избранного» правительства Завгаева, пробив огромные бреши в бюджете страны, в итоге улетели в трубу. В принципе понятно, что платить так или иначе придется — тем более если правительство и в будущем собирается не поступаться принципом неделимости России. Однако замирившись с «незаконными бандформированиями» и задвинув на последний план Доку Завгаева, в Москве не понимают, кто будет получателем и распорядителем денег. Этого решения наверняка ждут сотни строительных организаций, «прикормившихся» в Чечне за последний год, и уполномоченные правительством банки, через которые поступали деньги правительству Завгаева. А поэтому потенциальные генеральные и субподрядчики не меньше сепаратистов заинтересованы в срочных выборах.

В бюджетном послании, переданном правительством в Думу, пока о целевых программах финансирования Чечни не говорится — к радости законодателей и лично председателя Комитета по бюджету и финансам Михаила Задорнова, выступающего против выделения каких-либо средств на восстановление республики до определения ее статуса. В Думе немедленно обнаружили заложенные в бюджет-97 «чеченские мины» — например, выделение 200 миллиардов рублей в дорожный фонд республики — и наверняка обратят внимание правительства на этот «недостаток». Скорее всего, встретит возражение и запланированное увеличение расходов на безопасность и оборону — не секрет, что два года военная кампания финансировалась за счет так называемых смет силовых министерств и ведомств.

— Я не могу связывать этот проект бюджета с какой-то внятной позицией правительства по Чечне, — считает Задорнов. — Наша же позиция, наверное, останется неизменной — мы едва ли будем финансировать программы восстановления Чечни.

Использованы фотографии:
В.Сварцевича, AFP