«МОЙ «ПИЛАТ» — В КОЛЛЕКЦИИ ВОЛАНДА»
Личные вещи
Владимир НАУМОВ:
— Владимир Наумович, если вспомнить начало, киевский период вашего творчества, «Тревожную молодость», «Павла Корчагина»...
— Тогда в Киеве мы жили в доме, где первый этаж занимала столовая. В одной квартире — Борис Барнет, в другой — Марк Донской, а в третьей — мы с Аловым занимали по комнате. Так вот, квартира наша была обставлена мебелью из «кабинета Гитлера», которая до этого «снималась» в фильме «Третий удар».
— Бутафорской мебелью?
— Ну что вы! Это были мощные деревянные (скорее всего — дубовые) кресла и круглый стол. Если честно, то я даже не знаю ее точное происхождение. Сейчас я даже сомневаюсь: уж не настоящие ли они вообще были. Эту мебель вполне могли привезти из Германии. Тогда много трофейных машин приходило. Так, например, огромная двенадцатицилиндровая машина «Майбэх-цепелин», на которой мы ездили во время съемок «Тревожной молодости», также была привезена из Берлина, прямо из гаража Геббельса... Это было какое-то сумасшедшее сочетание: совершенно невероятные массивные гитлеровские кресла, а рядом обычная железная койка больничного типа и сковородка, на которой мы обычно готовили все: и суп, и яичницу, и украинскую колбасу, прыгающую при приготовлении до потолка.
— Какие вещи того времени у вас остались?
— Папаха осталась.
— Из какого фильма?
— Это не из фильма, это — из жизни: уши сильно мерзли. Когда мы снимали свою первую картину («Тревожная молодость». — С.Т.), я взял ее из костюмерного цеха. И ходил в этой папахе. Она пережила несколько стадий... Сначала она была собственно папахой, то есть головным убором. Через несколько лет она превратилась в предмет для чистки мебели, затем — обуви. В конце концов от нее остались лишь какие-то отдельные фрагменты.
Еще у меня сохранилась трость Игоря Андреевича Савченко (известный советский кинорежиссер, в его мастерской во ВГИКе учился и В. Наумов в 1947--1951 гг. — С.Т.). Тогда трости были в моде. Все — и Пырьев, и Луков, и Савченко — ходили с такими тросточками.
— Скажите, пожалуйста, что за картины висят здесь у вас? (Мы беседуем в кабинете Владимира Наумова, руководителя творческой студии «Союз», в котором в свое время работали Барнет, Хуциев, Самсонов, Карасик, Тарковский, Швейцер, Басов. — С.Т.)
— Это — великолепные копии Питера Брейгеля Старшего, сделанные маслом: «Детские игры», «Пословицы» и «Битва Поста и Масленицы». Они «снимались» в «Легенде о Тиле» .
— Вы ведь сами рисуете. Какая живопись вам нравится? Что висит на стенах вашей квартиры?
— Коллаж Параджанова, последний коллаж, который он сделал перед смертью. Это изумительной красоты произведение. В нарочито безвкусной золотой раме заключено зеркало с протертой амальгамой, а на нем — граненый бокал, в котором — букет цветов из битого стекла... Еще дома висят мои любимые рисунки. Иногда — даже просто любимые рамки. Кстати, у одного рисунка есть просто мистическая история.
Некоторое время назад также проводился аукцион рисунков и мой друг — Николай Александрович Иванов, руководитель Кинофонда, попросил мои работы. «Возьми», — сказал я. Он захотел взять «Пилата». «Нет, — сказал я. — Пилата я не отдам». Не знаю, почему не хотел отдавать этот рисунок. Он был моим первым рисунком Пилата (с тех пор я рисую его все время), и здорово получился, очень легко с руки сошел. Хотя в тот момент я и сам не знал, что нарисую. Одним словом, этот рисунок пришелся мне по душе. А тут Николай пристал: давай выставим, и все тут. «Ты, — говорит, — просто назначь такую большую цену, чтобы рисунок не купили. И он останется у тебя». Слово за слово, он меня убедил. За свой рисунок на обычном машинописном листе я назначил цену в двадцать раз большую, чем тогда брали за хорошую работу маслом.
На том аукционе в Белом зале Дома кино я не был. Но там произошла странная вещь. Когда ведущий аукциона, называя лоты и цены, дошел до моего рисунка, случилось нечто необъяснимое. Когда объявили: «Наумов --«Пилат». Тушь» и огромную цену, и вышел человек с обычным белым листком бумаги, все начали хохотать, потому что из зала не было видно даже самого рисунка, и многие приняли это за розыгрыш. И вдруг из глубины зала поднимается человек и объявляет о покупке рисунка. Заплатил деньги, ничего не оформил, взял рисунок и ушел.
— Не Воланд ли?
— Нет, конечно, не он сам. Уверен, что это был его посланник. Он сам вряд ли опустится до такой мелочи... Я попросил описать внешность человека, купившего «Пилата»: он был в черном свитере, с длинными волосами и узким худым лицом. Я тогда сказал Иванову: «Найди мне этого человека, я сделаю ему еще десять рисунков бесплатно». Но его найти не смогли. Так что сейчас, думаю, мой «Пилат» находится в коллекции Воланда... Вот такая произошла история. Я сделал уже много рисунков Пилата. Когда-то мы с Аловым собирались поставить фильм по «Мастеру и Маргарите», сделали много эскизов, разных персонажей нарисовали.
— А как вообще вы относитесь к вещам? Любите и бережете или вам все равно: сегодня эта вещь есть, а завтра нет?
— Если говорить о каких-то конкретных вещах, то я сразу вспоминаю любимую рубашку. Обычную рубашку, которая была со мной долгое время. Когда я ее надевал, то ощущал что-то родное. И в то же время чувствовал, что она ко мне тоже очень расположена. Однажды я поехал на фестиваль и, конечно, взял с собой эту рубашку. Летели мы через Сингапур, и в этом городе-государстве какой-то паразит в отеле украл ее у меня. Не могу, конечно, сказать, что она представляла большую ценность. Но мы так привыкли друг к другу, что я все время думал не столько о себе, сколько о ней: что ей так скучно без меня, что она так страдает сейчас где-то... Я вообще люблю старые вещи и не люблю новые.
— Есть ли вещи, увидев которые, вы сразу же вспоминаете о каких-то близких вам людях?
— Мне трудно сказать. Все близкие мне люди сейчас рядом. Слава Господу, мы каждый день видим друг друга и каждый день вместе.
— Сохранилось ли у вас что-то от ваших предков?
— Дома у меня стоят две скульптуры моего деда — Соломона. Он был краснодеревщиком у польского пана. Однажды хозяин зашел к деду в мастерскую и среди кресел и стульев увидел гипсовую голову. «Откуда у тебя Антокольский», — спросил он. Дед ему сказал, что это его работа, но тот не поверил. Тогда дед взял эту голову и разбил: «Приходите через неделю». Когда хозяин пришел через неделю, в мастерской деда стояла такая же голова, выполненная даже искуснее. После этого хозяин отправил деда учиться в Париж в мастерскую Бурделя, ученика Родена... И до октябрьской революции он там жил и учился. После октября 1917-го, когда уже за учебу деда никто не мог платить, он вернулся в Россию.
— И что это за скульптуры?
— Их осталось всего две. Деревянные скульптуры, сантиметров 50 — 60. «Скрипач» — очень тонкая, изящная вещь, и — «Алчность», там три сидящих человека, похожие на обезьян, жадно запустившие руки в груду денег (очень, кстати, современная скульптура). Остальные скульптуры как-то разошлись: что родственники забрали, что ушло в музеи. А эти две вещи мне очень нравились, и я их никому не отдал. Они сопровождают меня всю жизнь.
— Что за пластмассовые сферы стоят в разных местах вашего кабинета?
— Это — из картины «Белый праздник»... Сфера — вообще сама по себе интересный объем. В них очень занимательно смотреть. Я люблю это делать. Они создают некую загадочную иллюзию реальности, сна наяву... И сейчас они просто здесь ожидают, когда я вновь позову их сниматься.
— Вы много лет дружили и работали с Александром Александровичем Аловым...
— Да, видите, на столе стоит старая гильза. Это — аловская гильза. Он ведь воевал. Я думаю, что эту гильзу он притащил с фронта. И оставил, как память о войне. Она с нами еще с Киева. И когда Алов умер, гильза осталась в этом кабинете. Может быть, она даже в некотором роде символична. Я иногда в нее ставлю цветы без воды. Вот эта палка с шипами — бывшая роза — стоит очень давно. И будет стоять, пока не разрушится...