Ирина ГОГУА: СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ

(отрывок из документальной повести «Песочные часы»)

Публикации

Ирина ГОГУА

СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ

Имя Ирины Калистратовны Гогуа мало кому известно, а между тем она прожила долгую, яркую жизнь, и к ее судьбе на протяжении нескольких десятилетий были причастны сотни людей, многие из которых стали фактом нашей собственной биографии — Максим Горький, Авель Енукидзе, Иосиф Сталин, Юлий Мартов, Мария Федоровна Андреева, Мария Игнатьевна Будберг и многие другие.

Сильной привязанностью всей ее жизни оставался сын Горького Максим Пешков, а с его матерью, Екатериной Павловной Пешковой, Ирину связывали тесные, почти семейные отношения, впрочем, как и с Ольдой Михайловской, дочерью писателя Н.Г. Гарина-Михайловского. С детства дружила она и с Надеждой Аллилуевой, будущей женой Сталина, а Авеля Сафроновича Енукидзе обожала — он крестил ее брата и считался почти что членом семьи.

Родители Ирины Калистратовны были меньшевиками. Её мать, Юлия Кольберг, выпускница Высших женских Бестужевских курсов, революционер-профессионал, в 1903 году оказалась в ссылке в Иркутской губернии, где встретилась с Иосифом Джугашвили. Сталин увлекся ею, но не смел даже глаз на нее поднять — так велика была дистанция.

В 1911 году во Франции Юлия Кольберг познакомилась с Юлием Осиповичем Мартовым и пережила глубокую личную драму, о чем свидетельствуют письма из семейного архива.

Судьба отца Ирины, меньшевика Калистрата Гогуа, сложилась трагически. Близко знавший Сталина по революционной работе в Закавказье, он много лет провел в тюрьмах и ссылке, а в 1937 году погиб в ГУЛАГе. Ирину Калистратовну арестовали в 1935 году по известному «кремлевскому делу», поводом для которого послужило «разоблачение» группы лиц, якобы готовивших покушение на Сталина. Из лагеря она вернулась через 21 год.

С Ириной Гогуа меня познакомили в 1987 году, и судьба ее так поразила меня, что я сразу предложила записать ее воспоминания на магнитную пленку. Она согласилась на запись лишь через год, а еще через год в возрасте 85 лет Ирина Гогуа умерла. После ее смерти я расшифровала все восемь кассет — получилось 157 страниц машинописного текста. Для печати они не предназначались, записи я делала для себя, для сына. Но когда два года назад перечитала их, мне показалось, что они могут быть интересны более широкому кругу людей.

И последнее. Если бы Ирина Калистратовна писала воспоминания сидя за столом, они получились бы совершенно иными. Но она наговорила свои монологи на пленку и в живом разговоре, обуреваемая страстями, буквально взрывала синтаксис, что, в свою очередь, приводило к стилистическим шероховатостям и к нарушению норм русского языка. И тем не менее я не «причесала» ее истории и представляю их в том виде, в каком они легли на магнитную пленку.

История жизни Ирины Гогуа в восьми кассетах, письмах и комментариях полностью будет опубликована в четвертом и пятом номерах журнала «Дружба народов» за этот год.

Максим ПЕШКОВ

Ирина Гогуа: «Когда мы жили в Париже, мне было шесть лет, Максим 1 на семь лет старше меня. Алексей Максимович водил нас в цирк. Ну, в общем, мы учились в школе Фидлера в Париже. В Москве было Фидлеровское реальное училище. Во время революции 1905 года там дислоцировались дружинники, а когда восстание подавили, то Фидлер эмигрировал, и под Парижем он организовал школу для детей эмигрантов. Там жила Екатерина Павловна 2, так как Максим там учился, а я жила в пансионе. Там учились все Семашки 3. Коля и Андрюшка Фейты 4 тоже там учились (замолкает, долгая пауза). Как это все далеко!.. (Пауза.) Так вот, Горький как-то повел нас с Максимом в цирк, мы попали ужасно — это была инсценировка боя быков, вокруг арены — решетка, метался весь перебинтованный, со следами крови матадор, помню, я от страха ткнулась в живот Алексею Максимовичу, и в утешение на обратном пути зашли и купили мне роскошный надувной — полоса желтая, полоса голубая — мяч.

Максим — это моя первая страстная любовь. Я все могла от него вынести. Он очень милостиво сажал меня на руль и катал на велосипеде. Потом я ему надоедала, он брал меня за шиворот, по дороге спускал в канаву с крапивой, говорил: «Подожди, я заеду», — и я честно сидела и ждала. Когда он увлекался теннисом, я была мишенью.

Эта дружба продлилась до 1934 года. Понимаете, в детстве семь лет разницы — это много. Вот 1919 год, Максим — первый комиссар военной школы. Это кожаные ремни, кожаная куртка, трубка, бакенбарды и мотоцикл. А я ходила в школу. Но он все равно говорил: «Садись, покатаю». Потом он меня где-то в конце Москвы вытряхивал, и я пешком бежала домой. А следующая встреча была в 1928 году, когда Максим приехал из Италии. Я уже вышла замуж и разошлась. У Максима были две девочки. Мы уже встретились на равных, и началась дружба.

— Он был талантливый человек?

— Я считаю, да. Я вообще считаю, что Максим — трагическая фигура, жертва разошедшихся, очень его любивших родителей. (Пауза.)

...Когда после революции Алексей Максимович без Максима отказывался ехать за границу, тогда Ленин вызвал Максима и сказал, что это партийное поручение. И Макс уехал с отцом. Вот почему я говорю, что он жертва своих родителей.

Максим был очень интересный художник. Он, например, рисовал тушью маленькие картинки. Вот как-то он мне принес серию рисунков — разрез гамбургских публичных домов. Представляете, на четверти, на половине листа, тушью, разрез шестиэтажного публичного дома со всякими ситуациями. Причем злейшая карикатура. Я Максу сказала, что если ты людей видишь такими, то как же можно жить? А он ответил: «Ты думаешь, они лучше?»

Очень страшными были похороны Максима. Я всегда считала, что начало всех моих трагедий в жизни — это смерть Макса. Очень тяжело ее пережила. Причем это случилось совершенно неожиданно.

У меня была грудная Танька, я ее кормила, когда заехал Максим. Это были первые числа мая 1934 года, как всегда у нас бывает — днем тепло, вечером холодно. Максим, до сих пор помню, был в белой рубашке в голубую клеточку с открытым воротом и засученными рукавами. Было прохладно. Он сказал, что он торопится, так как в машине сидит Буланыч, секретарь Ягоды Буланов, и что они едут в Горки. Я сказала: «Ты с ума сошел! Ведь холодно!» Он ответил: «Ты же видишь, что я слегка бухой. Я надеюсь, что меня проветрит».

Так они уехали. А через четыре дня — со мной работала невестка академика Авербаха, стенографистка — она звонит и говорит: «Ирина, говорят, сын Горького умер». Я ей: «Глупости какие-то». И положила трубку. И буквально следом раздался звонок Екатерины Павловны: «Ирина, Максим умер. И так как его хоронят завтра, а сегодня в «Вечерке» будет сообщение, а завтра воскресенье и не все смогут узнать, то извести, кого сможешь, но предупреди, что похороны будут на машинах, так как процессия будет такая...» (Замолкает, длинная пауза.)

Когда мы приехали на Никитскую — папа, мама, Андрюша Фейт,— то было страшно. Парадное было закрыто. Пускали через калитку, через сад. У дверей калитки стояли Иван Павлович Ладыжников 5 и какой-то чекист. Пропустили. Входная дверь — стоял Михаил Константинович Николаев, это последний друг Екатерины Павловны, и опять-таки какой-то чекист. Пропустили. В холле сидели Екатерина Павловна и Тимоша 6. Екатерина Павловна потрясающе держалась. А в столовой лежал Максим, суетились какие-то военные, в форме и без формы. Это были ведомственные похороны.

Вот так умер Максим. (Длинная пауза.)

Оказывается, в тот день, когда он был у меня, а потом уехал в Горки, то пошел на берег реки и часа два или три проспал на мокром песке.

— Один?

— Там был Крючков 7. У Максима было воспаление легких. Екатерина Павловна в это время с внучками отдыхала в Крыму, в Тессели, около Фороса. Она получила телеграмму от Крючкова, что у Максима воспаление, «срочно выезжайте». Воспаление чего — неизвестно. Но она рассказывала, что шофер мчал ее к поезду, что ее чудом посадили в поезд, и когда она вошла к Максиму в Горках, то он сказал: «Ой, мать, хорошо что ты приехала. Не давай меня колоть, заколют к черту».

Понимаете, как бы вам сказать, я не очень убеждена, что Алексею Максимовичу помогли умереть — он всю жизнь болел, умирал. А вот насчет Максима я почти уверена, потому что удивительно — воспаление легких! Конечно, тогда не было пенициллина, но элементарно воспаление легких лечится банками, компрессами, горчичниками. А его только кололи. 34 года... (Пауза. Конец пленки.)

Авель ЕНУКИДЗЕ 8

Он был великолепный мужик, очень обаятельный, ярко-рыжий, а благодаря седине сделался таким мягким блондином. Правда, лицо было изрыто оспой, даже, пожалуй, больше, чем у Иосифа Сталина. (Пауза.)

Когда мы приехали в 1923 году из Грузии в Москву, Авель мне сказал, что он дал распоряжение в Большой театр, чтоб меня пускали в ложу: «Будь любезна прослушать все оперы». А я терпеть не могу опер всю жизнь. Ни черта не играют, ручками машут, разводят их и сводят, в общем, не любила. Кроме того, я обожала драмтеатры. И «щелкала» на все. Тогда чего только не было! Я не говорю о Камерном театре, о студиях МХАТа — и первая, и вторая, и третья, и четвертая.

И однажды комендант нажаловался Авелю, что я не бываю в Большом. И Авель мне сказал: «Сегодня «Лоэнгрин», поют Собинов, Нежданова. Я тоже буду». Мне пришлось пойти. Авель очень часто бывал в театрах, очень любил, очень покровительствовал театрам, особенно Вахтанговскому. Кроме того, я знаю, что у Обуховой до конца дней ее жизни на рояле стоял портрет Авеля.

Вот, понимаете, парадокс. Его обвиняли в бытовом разложении, черт-те в чем. А он был очень теплый человек. У него было одно свойство — он не любил отказывать, помогал людям, независимо ни от чего. У него была одна беда: девушки, в которых он влюблялся, выходили замуж за его ближайших друзей. (Пауза.)

Когда я работала в отделе статистики, то весь аппарат ЦИКа — у нас заведующей секретариатом была Мария Станиславовна Черлюнчукевич, типичная классная дама, — она требовала, чтоб все мы ходили в черных сатиновых халатах. Это было скучно. И революцию провела Ирина Калистратовна Гогуа. Однажды я явилась в английском костюме с элегантной блузкой. Мария Станиславовна, увидев меня, спросила: «Что это такое? Где халат?» Я ответила: «Халат в стирке». Она: «Я не пущу тебя в зал». В это время шел Енукидзе: «Что такое?» Я говорю: «Авель Сафронович, Мария Станиславовна не пускает меня в зал, так как я без халата». Он говорит: «Слава богу, приятно посмотреть». Все. С тех пор все мы ходили в английских костюмах, отыгрывались на блузках, туфельках. Я, например, в театре бывала всегда после работы, поэтому мы шили к костюму две юбки — одна парадная, одна — на каждый день.

— А как вы попали в ЦИК?

— Как я попала? Это ведь был период безработицы, была Биржа труда, очень трудно было устроиться. Я разошлась со своим первым мужем, это 1926 год. И Авель взял меня в статистику. Шел съезд Советов. В аппарате у нас была такая дама, она была женой О-ва. Это единственная женщина, которую я могу как-то увязывать с Иосифом Виссарионовичем. Во всяком случае, ее боялись все — и Авель, и Михаил Иванович Калинин. Все. Она ведала составлением списков будущих членов ЦИК и взяла меня к себе в помощники. Я только начала работать, как-то вошел Михаил Иванович Калинин и с ним Авель. Калинин меня впервые увидел, посмотрел и говорит Авелю: «Все красивых набираешь?» Авель подошел ко мне, положил руку на плечо: «Михаил Иванович, это дочь Калистрата». Позже у меня с Михаилом Ивановичем были натянутые отношения. (Конец пленки.)

Иосиф СТАЛИН

Я говорила, что Леонид Борисович Красин 9 устроил Аллилуеву 10 заведование подстанцией. Была эта подстанция в Петербурге, четверо детей, уютный дом, но без ванной. А у нас трехкомнатная квартира с ванной, и все четверо ребят Аллилуевых каждую субботу у нас купались. Все старше меня.

Никогда не забуду свое первое сознательное впечатление об Иосифе Виссарионовиче. Это Пески, мы у Аллилуевых, вечер, очень уютный стол, над ним лампа, очень весело, все смеются, четверо их, нас двое 11, Ольга Евгеньевна 12 поит нас чаем. И вдруг в дверях появляется фигура в расстегнутой косоворотке, зыркает на нас, проходит, а в углу стоял сундук кованый. Ну, Ольга Евгеньевна говорит: «Сосо, давайте чай пить». А он отвечает: «Там». И показывает на сундук. И все. Смех кончился, какая-то глыба над головой повисла. Вот это мое первое воспоминание.

И однажды прибежал Сергей Яковлевич страшно взволнованный, сказал, что он увез Надю. Наде, кажется, не исполнилось и 16 лет. Это было, по-моему, после октябрьского переворота. На фронт он ее увез... (Остановка записи.)

— Значит, у вас со Сталиным было какое-то общение?

— До смерти Нади — да. Я постоянно бывала на даче в Зубалове, это за Барвихой. Это еще была чудная дача. По-моему, 1927 или 1926 год. Первый этаж занимал Бухарин, тогда говорили Бухарчик, со своей первой женой. Второй этаж — Иосиф с Надей. Был общий стол и все прочее.

— А почему вы говорите, что это была еще «чудная дача»?

— Просто после смерти Нади дача была за двадцатью двумя заборами, с комендантами, а тогда все было проще.

Помню, как-то мы сидели, пили чай, был, по-моему, Серго Орджоникидзе, кто-то еще из грузин, и на столе было печенье фабрики «Большевик», и кто-то из мужчин пододвинул его ко мне, а Иосиф говорит: «Она есть не будет, потому что там написано «Большевик», намекая на моих родителей — меньшевиков. А я отвечаю: «Если с этой точки зрения, то я их тысячами должна есть». Вот такими были отношения. (Смеется.)

Я очень хорошо помню одну «чудную» встречу после его статьи «Головокружение от успехов». Когда Иосиф Виссарионович появлялся у нас в коридоре наверху, тогда уже Политбюро переехало в Кремль, было распоряжение, когда он появлялся, не выходить из кабинетов. А мне надо было кое-куда. Я выскочила, пробегаю мимо секретной части, Коля Обухов был начальником, он в щелку говорит мне: «Ты что, с ума сошла?» А навстречу шел Иосиф, который сказал мне: «О, ты что так похудела?» Я отвечаю: «Я болею». Сталин: «Но ты так похудела, наверно, головокружение от успехов?» Дверь в секретную часть закрылась. Я всегда вела себя так... Зато потом сделали из меня... Еще немного, и я бы фигурировала как лидер какой-нибудь оппозиции...

Выключайте, хватит. Не могу... (Остановка записи.)

— Когда папа кончал срок в Суздале в 1926 году, Екатерина Павловна — а мы тогда жили у нее — приехала и сказала, что дали справку, что отца направляют в распоряжение Ташкентского ГПУ. Тогда мама позвонила к Сталину, сказала Наде, что ей надо с Иосифом поговорить, что она протестует против Ташкента, потому что мама была туберкулезницей, я была туберкулезницей и что Калистрату Ташкент не по плечу.

Но Иосиф Виссарионович всегда говорил, что сам он ничего не решает, что он посоветуется с товарищами. И вот я помню, как в два часа ночи Екатерина Павловна влетела к нам в комнату в ночной рубашке страшно взбудораженная. А у мамы была такая металлическая кровать с шишечками, оперлась вот так на спинку и сказала: «Юлия, по-моему, вас Сталин просит к телефону». И Сталин веселым голосом спросил: «Юлия, Курск вас устроит?» Мама сказала: «Да». Он: «Ну так вот, я сказал товарищам, что так как ребята не сразу смогут повидаться с отцом, то пусть Калистрат три дня побудет в Москве».

Но Калистрат, крепкий орешек, заявил, что один не хочет, а он сидел с Григорием Лордкипанидзе, и их обоих выпустили. И они три дня были в Москве, а через три дня уехали в Курск. Там их... (Пауза.) Жизнь — интересная штука... (Длинная пауза.)

Между Енукидзе и Ягодой шла распря из-за комендатуры Кремля. Власть Ягоды у стен Кремля кончалась, ибо комендатура подчинялась Енукидзе. Но это был период, когда все вожди жили в Кремле. Все они получали обязательный экземпляр всего, что издается. У них у всех были тысячные библиотеки. И у них были частные библиотекари, которым Енукидзе давал пропуск в Кремль, и они там работали. Об этом я рассказывала. Но один из доводов Ягоды заключался в том, что он не может отвечать за целостность вождей, когда табун каких-то баб ходит по Кремлю.

Я ведь говорила, что в библиотеке работала бывшая княжна Урусова, Раевская, Муханова, дочь меньшевика Калистрата Гогуа. Это Енукидзе в актив не записывалось. Кроме всего прочего, у нас в аппарате было очень много беспартийных. И Енукидзе пришлось Ягоде уступить.

— А все разговоры о разложении бытовом...

— Авель Енукидзе никогда не был женат. Во время следствия мне говорили о его бытовом разложении. Я спрашивала, почему вас это занимает? Енукидзе никогда не изменял никакой жене, не бросал никаких детей. Слава Богу, я могу перечислить многих руководителей, у которых много семей и много детей. Так что давайте оставим его в покое. Тем более что вы хватились тогда, когда у него уже было кровоизлияние в глаз, и вряд ли его сейчас этот вопрос интересует, а меня и подавно. Я уже говорила, что дело Енукидзе — это дело смерти Нади Аллилуевой.

(Конец пленки.)

Надежда АЛЛИЛУЕВА

— Надежда Сергеевна Аллилуева сначала работала в секретариате Ленина, а затем... Она ведь кончила Промакадемию. Откуда взялся Хрущев? Когда зашла речь о том, что нужен толковый парень, она сказала, что у них в академии есть толковый парень. И порекомендовала Хрущева. Вот откуда взялся Хрущев. А ее специальностью была вискоза, но вот где она работала, я не помню.

— Она была красивой женщиной?

— У Надежды были очень правильные и очень красивые черты. Но вот парадокс. То, что она красивая, разглядели, когда она умерла. Она неброская была.

Я уже начала говорить, что Надя в присутствии Иосифа напоминала факира, который в цирке выступает босиком на битом стекле с улыбкой для публики и со страшным напряжением в глазах. Она никогда не знала, что будет дальше, какой взрыв. Хам он был совершенно законченный. Единственное существо, которое его умиротворяло, — это Светлана. Когда она обхватывала его мягкий сапог, он угомонялся. Васька его раздражал всегда.

Я знаю обстоятельства самоубийства Нади. Дело было, кажется, в ноябрьские праздники 13, я всегда путаю. Они все были у Ворошилова. И Надя сидела напротив Иосифа Виссарионовича. Он, как всегда, ломал папиросу, набивал трубку и курил. Потом скатал шарик, стрельнул и попал Наде в глаз. И вот Надя, при ее очень большой выдержанности, что-то резко сказала ему об азиатской шутке. Он вскочил, обхамил ее по первому классу, тут же позвонил по телефону, заказал машину, а позвонил Леле Т. А Леля Т. работала у нас в аппарате, заведовала протокольным отделом. Говорят, во время гражданской войны, где-то на фронте, у нее были какие-то отношения с Иосифом. Леля была единственным человеком, у которого стояла вертушка. И иногда раздавался звонок, Леля бежала к Авелю и исчезала.

И Сталин уехал. Надя какое-то время побыла и ушла.

В два часа ночи к Авелю пришел Ворошилов и сказал, что ему очень не понравилось лицо Нади, когда она уходила. Авель говорит: «Пойдем лучше утром, я буду идти на работу, зайду обязательно». Няня детей рассказывала, что Надя пришла, прошла в детскую, разбудила детей, плакала, потом сказала, что идет спать, чтоб до восьми утра ее не будили. Выстрела никто не слышал, а когда пришли, она была мертва.

Вот все дело аппарата Енукидзе — это дело смерти Нади Аллилуевой, потому что первое заключение медицинское о ее смерти было такое, что выстрел произошел из браунинга, впритык приставленного под левую грудь, так, что от этого получился ожог, и смерть была моментальной. Гроб стоял в зале заседаний в здании ГУМа, там, где сейчас демонстрируют моды. Когда я пришла, стояла очередь для прохода туда и каждый спрашивал, что дают. Потом вышел помощник коменданта, а комендантом Кремля был Петерсон, помощником — Озеров, увидел меня, позвал, дал пропуск и сказал: «Тебе просили передать — аппендицит».

— Это как бы официальная версия?

— Да. И основания для нее были. Наша последняя с Надей встреча была за несколько дней до всего в Кремле. Мы с ней встретились, она сказала: «Ой, Ирина, нам привезли электрическую плиту, пойдем посмотрим».

А дело в том, что над Луначарским когда-то потешались, потому что он поселился в Кремле в Потешном дворце. Так вот, в последние годы Иосиф Виссарионович сам жил в Потешном дворце. Когда мы шли по коридору, Надя вдруг схватила меня за руку и толкнула в «подворотню». Я удивилась, а она говорит: «Видишь, Канель идет. У меня был приступ аппендицита, мне велели лежать».

Понимаете, тут произошла поразительная вещь. Первый акт, констатировавший смерть, подписали Канель и Левин, где четко было сказано, что смерть произошла от выстрела браунинга. Енукидзе на нем написал «в архив», но не написал «секретно». Поэтому через час это стало достоянием всего нашего аппарата. И дело Енукидзе — это дело смерти Нади Аллилуевой. Все вопросы, в основном, вертелись вокруг этого дела.

Говорили тогда, что Сталин хотел, настаивал на том, чтобы было объявлено, от чего она умерла. Но решили этого не делать. Очень интересно, что «Социалистический вестник», издававшийся в Берлине социал-демократами, выпустил траурный номер, где черным по белому было написано, от чего она умерла и как. (Пауза.)

Я очень хорошо помню похороны. Похороны были на Новодевичьем, пешая процессия, масса народу. Мне почему-то запомнилось, что, когда процессия двинулась, между Кремлевской стеной и Историческим музеем вприпрыжку бежал Сольц, что-то поправлял, у него сваливались сандалии. Он спешил догнать процессию.

Иосиф Виссарионович шел за гробом от Красной площади до Новодевичьего. (Конец пленки.)

------------------------------------------------------------

(1) Пешков Максим Алексеевич (1897 — 1934) — сын Е.П. Пешковой и А.М. Горького.
(2) Пешкова Екатерина Павловна (1876 — 1965) — жена А.М. Горького, с 1918 по 1937 год — председатель Политического Красного Креста.
(3) Вероятно, И.К. Гогуа имеет в виду детей Николая Александровича Семашко (1874 — 1949). Профессиональный революционер, он работал врачом и воспитателем в Новой русской школе в Фонтэнэ-о-Роз под Парижем. С 1918 года нарком здравоохранения.
(4) Дети Андрея Юльевича Фейта (1864 — 1926) и Анны Николаевны Фейт (1867 — 1929). А.Ю. Фейт — народоволец, с 1905 года — политический эмигрант. Врач-диагност.
(5) Ладыжников Иван Павлович (1874 — 1945) — издатель, издал первое полное собрание cочинений А.М. Горького.
(6) Тимоша — Пешкова Надежда Алексеевна (1901 — 1971) — жена Максима Алексеевича Пешкова.
(7) Крючков Петр Петрович (1889 — 1938) — с середины двадцатых годов секретарь А.М. Горького.
(8) Енукидзе Авель Сафронович (1877 — 1937) — в 1922 — 1935 годах секретарь Президиума ЦИК СССР, крестный отец Льва Гогуа, брата Ирины, и Надежды Аллилуевой.
(9) Красин Леонид Борисович (1870 — 1926) — инженер, революционер, дипломат, в революции 1905 — 1907 годов руководил Боевой технической группой при ЦК партии, убедил миллионера Савву Морозова делать регулярные взносы большевикам, организатор экспроприаций. С 1920 года — нарком внешней торговли, одновременно полпред и торгпред в Англии. Умер в Лондоне.
(10) Аллилуев Сергей Яковлевич (1866 — 1945) — член партии с 1896 года, один из первых российских рабочих социал-демократов, в июле 1917-го в Петрограде на квартире Аллилуева скрывался В.И. Ленин. Отец Анны, Федора, Павла и Надежды Аллилуевых.
(11) Ирина и Лев Гогуа (1906 — 1964).
(12) Аллилуева Ольга Евгеньевна (1877 — 1951) — жена С.Я. Аллилуева.
(13) Дата смерти Н.С. Аллилуевой 9 ноября 1932 года.

Оформление М. Шамоты