Отечественные записки
Ролан БЫКОВ, актер, режиссер:
Я вот написал сценарий о кошке. Жена увидела у меня глаза, полные слез: «Почему?» «Котенка, — говорю, — пишу и то с себя». Потому что только про себя можно писать.
Там есть такая сцена. Котенок, спасаясь от смерти, оказался в калоше: грянул гром, пошел дождь, а он не смог вылезти. Перепугался, впервые оставшись без мамы-кошки. Только что был в помойке, ел первую самостоятельную пищу, и вдруг все закончилось такой трагедией. Канава наполнилась водой, и калоша поплыла, а тут еще ее затащило в канализацию. И так проплыл котенок под целой улицей и выплыл с другой стороны, где кончается город. Тут и дождь прекратился, и калоша плывет уже по реке, заросшей травой, и кузнечик прыгнул в калошу. И котенок стал играть с кузнечиком — он опять счастлив и весел, ему опять интересно.
И это чисто моя судьба. Мое легкомыслие.
Александр МЕЛИХОВ, писатель:
В одной теледискуссии я услышал ссылку на академика Сахарова: нравственные критерии в конечном счете и есть наиболее целесообразные с прагматической точки зрения. Иначе говоря, самое полезное — держать свою совесть в чистоте. Не могу утверждать, что Сахаров этого не говорил. Но лично мне из его воспоминаний запомнилось нечто иное: социальные процессы слишком сложны для научного анализа, а потому прагматические критерии не работают — остаются нравственные. Остаются, так сказать, в силу печальной необходимости.
Однако развитая чуткая совесть всегда влечет к нескольким равно справедливым, но отрицающим друг друга целям: интересы ближних противоречат интересам дальних, интересы сегодняшние — завтрашним, даже одного и того же человека раздирают влечения взаимоисключающие. Именно из-за этой трагической противоречивости бытия совершенно чистую совесть может иметь лишь тот, у кого ее нет совсем, ибо любой выбор причиняет вред людям или, в идеальнейшем случае, несет в себе такую угрозу. Если прагматические критерии недвусмысленно указывают на опасность, то и нравственные не могут говорить ничего другого: принимать решение в зоне неустранимого риска и иметь при этом спокойную совесть по плечу лишь глупцу и ханже. Либо «праведнику», лишенному элементарной честности по отношению к себе. Прагматизм, отстаивающий наглядные ценности, попирая незримые, бывает ужасен, но далеко не так отвратителен, как претензия на невозможную в этом мире праведность. Ибо никто не бывает так респектабелен, как люди с безмятежной совестью, а респектабельность — всегда клеймо тупосердечия.
Григорий ОСТЕР, писатель:
Я не думаю, что про взрослого человека можно сказать «стал». Инженером или рэкетиром. Проходит время, и он может сделаться совершенно другим. Это особенно хорошо видно на политиках. Но политик ничем не отличается от остальных. Просто он на виду, и мы знаем, что он говорит, что думает. А про других мы знаем меньше. Если близкие люди разлюбили друг друга и расстались, то однажды, встретившись, говорят: «Я тебя не узнаю!» И это искренне. Они сделались другими.
Елена ИВАНИЦКАЯ, литератор:
Лесков писал, что женскую эмансипацию выдумали мужчины, которые ленились работать и кормить семью, поэтому захотели взвалить эту обязанность на женщин. Сейчас скорее скажут, что эмансипацию выдумали женщины, которые ленятся выполнять свою ежедневную женскую работу и поэтому решили увильнуть куда-нибудь в юриспруденцию или журналистику. Когда вслед за Достоевским над женщинами презрительно смеются за то, что «рассудку мало, мяса много», то это еще презрение самое добродушное. Куда сильнее станут смеяться над той, у кого, напротив, окажется «рассудку много, мяса мало», но самый страшный и неприемлемый для хозяев жизни вариант, если вдруг и «рассудку» будет много, и «мяса» тоже.
И не хочется впадать в феминизм, но иногда он взыгрывает, как конь вороной из казачьей песни. Ведь что происходит обычно и привычно? Берутся некие неприятные, мелочные, пошло-смешные, гадкие человеческие качества, убедительно изображаются, а затем называются женскими. И спорить против этого, особенно женщине, как-то странно и нелепо: а что, нет, что ли, вот таких женщин? Но если именно таким оказывается мужчина, то с легкой руки Вейнингера все неприемлемое в нем объясняется внутренним женским началом. Если же достойнейшая женщина и умом, и волей, и талантом добилась всеобщего уважения, то лучшее в ней объясняют внутренней мужской тенденцией. Как же тут не взыграть феминизму?
Фото Л. Шерстенникова