Тбилиси — Москва — Тбилиси
— Софико Михайловна, я слышала, что у вашего тбилисского дома удивительная история, могли бы вы хотя бы вкратце ее поведать?
С.Ч. История нашего дома скорее романтичная: он стоит на Пикриз-горе, что в переводе на русский означает «Гора раздумий», и до 1935 года это было необжитое место в центре Тбилиси, где рос лесок, куда приходили гулять влюбленные, среди которых были и мои родители. И именно там у них произошел первый поцелуй. Тогда отец пообещал маме, что на этом месте он построит ей дом. Обещание свое он сдержал — построил двухэтажный дом, на первом этаже которого была его мастерская, а на втором — три спальни. После того как моих родителей не стало, я решила устроить на первом этаже их музей. Но так как в свое время, не от хорошей жизни, мама продала второй этаж и там живут люди, то мы с Котэ решили надстроить третий этаж. Сейчас у нас на первом этаже музей и театр, на втором живут люди, а на третьем — наша семья.
— Софико Михайловна, ваш отец вышел из простой крестьянской семьи, но тем не менее был талантлив во многих направлениях: режиссура, театр, скульптура, живопись...
С.Ч. Да, это так. Он родился в простой крестьянской семье, и у его родителей не было денег на учебу, поэтому он смог окончить только ремесленное училище. Потом он самостоятельно занялся скульптурой, стал учеником известного грузинского скульптора Якова Николадзе. Папа был действительно очень-очень разносторонне одаренный человек, кроме того что вы перечислили, у него был прекрасный голос, он пел романсы, организовал Тбилисский театр музыкальной комедии.
— Может быть, именно его таланты и покорили сердце аристократки Верико Анджапаридзе?
С.Ч. Такой человек, как папа, разумеется, не мог оставить маму равнодушной, несмотря на то, что они были из разных сословий. Кстати, говоря о нашем доме, то сегодня это не только пространство для житья-бытья, но и театр, и музей.
— Это театр Софико?
В разговор вступает Котэ Махарадзе.
К.М. Нет, это театр Котэ, к сожалению. Софико стала в нем участвовать совсем недавно, сыграла спектакль «Мать королева», мы его привозили в Москву, скоро поедет на гастроли в Париж.
С.Ч. Театр Котэ возник в 1987 году. И сейчас уже есть договоренность с телеканалом «Культура», что с сентября из нашего дома-салона будут каждый месяц транслироваться передачи.
— Софико Михайловна, как вам жилось в эти тяжелые времена?
С.Ч. Было очень тяжело, особенно в 1990 — 1991 годах, тогда началось самое страшное — гражданская война. Это было очень тяжело морально и опасно чисто физически. В те дни я не находила себе места, выходила на балкон с биноклем, как полководец князь Багратиони, и искала в толпе своего сына, который был в пекле событий.
— Софико Михайловна, ведь тогдашний президент Грузии Звиад Гамсахурдия, интеллигентный творческий человек, почему же грузинская интеллигенция приняла его в штыки?
С.Ч. Не интеллигенция приняла его в штыки, а он сам отверг интеллигенцию. И вообще это долгий отдельный разговор.
К.М. Наш принцип — каждый должен заниматься своим делом. И вообще творческие люди должны стоять в стороне от политики.
— Вы перестали часто приезжать в Москву, на какое-то время осели в Грузии?
К.М. Хо! Естественно, реже. Мы одно время даже думали, что может так случиться, что мы больше вообще никогда не приедем к вам. Вся моя молодость прошла в Москве. Я жил здесь и был спортивным комментатором Центрального телевидения и Всесоюзного радио, равно как и грузинского. Может быть, меня чуть больше привечали, чем других моих коллег.
В 90-е годы, когда все изменилось, я почувствовал, что меня вычеркнули из списков, голос Махарадзе исчез из эфира. Когда начался итальянский чемпионат мира, мне приходит бумага, что меня приглашают в запас. То есть если кто-то заболеет, тот, кто еще не нюхал пороха, то Махарадзе будет на подхвате. Едут пять комментаторов и я в резерве. И я послал в ответ телеграмму, что не привык быть в резерве.
— Котэ Иванович, раньше наверняка вас знали в лицо все стюардессы рейсов Москва — Тбилиси?
К.М. И сейчас знают! Это приятно, конечно, но я никогда не козырял, не кичился своей популярностью и своим именем. Зачем, а?
— Как по-вашему, можно ли сейчас говорить о том, что Грузия возрождается?
К.М. Безусловно.
С.Ч. После того что мы пережили, да, конечно. И это очень радует и обнадеживает. Но самое главное, что связи у нас все-таки не потеряны, и в свои последние приезды я чувствую эту ауру любви и дружбы.
— Софико Михайловна, а как давно вы не были в Москве?
С.Ч. После тех страшных событий начала 90-х годов мы не приезжали сюда года три-четыре. И я никогда в жизни не забуду, когда первый раз приехали в Москву, я встала под душ и часа два стояла под струями воды. У нас там не было горячей воды. А тут... Это незабываемое, непередаваемое ощущение. Я стояла и думала о том, что вот вы, москвичи, не знаете, что такое остаться без газа, света, тепла... Это страшно, я такого никому не пожелаю.
— Как же вы жили?
С.Ч. Выживали. Изобретали что-то. Представьте себе: света нет, горячей воды нет, жгли костры прямо на улицах. Газовые баллоны тогда еще к нам не завезли, я каким-то чудом, по случаю, купила генератор, и жители нашей улицы приходили ко мне вскипятить воду для своих детей. Тем не менее мы выжили. Я думаю, что это за счет нашего юмора, без юмора грузину никуда.
— Вас во всех поездках сопровождает Котэ Иванович?
С.Ч. Да. Но в прошлый приезд он мне изменил, из Тбилиси вылетел в Киев на 70-летие киевского «Динамо», а через день уже прилетел ко мне в Москву.
— Котэ Иванович, как вы познакомились с Софико Михайловной?
К.М. Знаете что, Тбилиси — небольшой город. Особенно в те времена, когда мы были молоды. Софико — это же дочь Верико Анджапаридзе и Михаила Чиаурели, которого знали даже больше, чем Верико. Это был человек фантастического дарования. Она у них была единственной дочерью. А с братом ее мы были вместе в детском саду, мой однолетка. Мне Софико всегда нравилась. Потом мы пришли в театр Марджанишвили и сыграли вместе в одном спектакле: я — Уриэля Акосту, она — Юдифь, именно тогда и завертелось колесо. И вот вертится уже более четверти века.
— У вас была творческая конкуренция внутри семьи?
К.М. Никогда. Ну как это может быть?
С.Ч. Мы никогда не воспринимаем себя, как что-то такое... ах! Мы нормальные люди, крепко стоящие на земле и все прекрасно сознающие. Я никогда в жизни не играла сказочных каких-то принцесс, а всегда играла реальных героинь с непростой судьбой. Да, у меня были такие родители, у меня в детстве были гувернантки, я объездила весь мир, встречалась с замечательнейшими людьми нашего времени, но я никогда этим не гордилась и всегда любила все делать сама. И сейчас все делаю сама — шью, вяжу, готовлю... Я люблю порядок, чистоту, чтобы все было на месте. Я не живу жизнью звезды или примы, я живу обычной нормальной жизнью, такой, как живет любой человек любой профессии.
— А Котэ Иванович ревновал вас, вы это ощущали?
С.Ч. Конечно. Бывали у него такие моменты. Причем иногда он выбирал такой объект для ревности, что это просто было для меня оскорбительно, чтобы за мной такой ухаживал. Меня оскорбляло это жутко.
— Как вы полагаете, что же вам помогло столько лет быть вместе, у вас обоих прежде уже были семьи...
С.Ч. И в первом браке я прожила почти столько же, сколько сейчас с Котэ. Я вообще однолюбка, знаете ли. Если влюбляюсь, то никого другого для меня уже не существует, не существует мимолетных увлечений. В любви я очень преданна и требую к себе такого же отношения. Мы с Котэ однолюбы. Мы всегда друг друга очень поддерживаем во всем.
— Котэ Иванович, грузины говорят, что мужчины не плачут, а мужчины огорчаются. Вам приходилось когда-то плакать?
К.М. Когда отец скончался. Мне было не так уж мало лет, 29. Но вот это был первый такой удар. Но когда через 20 лет мама скончалась, я это еще тяжелее пережил, но слезы никакой не было. Вот слезы радости очень часто бывают. Иногда мы смотрим с Софико кинофильм какой-то, скажем, дешевую какую-то мелодраму, и оба пускаем слезу, растрогавшись.
...Недавно я очень тяжело переболел, даже операцию делали в Лондоне в прошлом году летом. Такую операцию, от которой в Москве отказались. Представьте себе, когда в Москве говорят, что не берутся делать, с каким настроением мы поехали в Лондон. И вот, после возвращения у меня много запретов. Чисто медицинских — это нельзя, то нельзя, больше двух килограммов в руки нельзя...
— А выпивать немного? Вы же тамада...
К.М. Да, я тамада, и был после операции еще раза два тамадой, но с таким исходом, что чуть не попрощался со всеми вами. Сейчас воздерживаюсь. Хотя в самом институте застолья и в институте тамады (я не говорю о пьяницах, пьяница есть пьяница, он пусть на вокзале пьет и потом валяется под лавочкой, это другой ранг) — но когда ты хочешь расслабиться, когда хочешь получить более тонкие ощущения от этого же процесса — пития, — я не вижу ничего плохого. А институт тамады я, знаете ли, просто обожаю, потому что нигде я не вижу грузинский народ таким организованным, каким он бывает при умелом тамаде в хорошем застолье. Там такая дисциплина. Какая Дума может сравниться с этим?! Если ты настоящий мужчина, а не тот, кто себя зовет настоящим мужчиной, то он будет культуру тамады держать на высоте очень. Если ты с этой точки зрения можешь смотреть на события, на жизнь, то ты хороший мужик.
— А какой бы тост вы подняли за Софико Михайловну?
К.М. Очень бы хороший. Это был бы особенный тост. Так, сходу это не бывает, к этому надо прийти, подготовиться душевно, это внутренняя подготовка всего психофизического аппарата.
— У вас когда-нибудь была проблема отцов и детей?
К.М. Нет, совершенно нет, никогда и нигде. По-моему, поколения должны входить в творческие, в умственные конфликты. Это не драка, это необходимость. У меня две девочки и один сын.
— У вас с Софико Михайловной?
К.М. Нет, у нас общего ребенка, к сожалению, нет. Нашей любви не хватает этого фактора. У Софико двое детей от первого брака: два сына. И у меня дети от первого брака.
— Котэ Иванович, вы сейчас спортом занимаетесь?
К.М. Нет, сейчас совершенно не занимаюсь. 30 лет, даже почти 40, я был спортивным комментатором, когда после всех этих наших событий я решил оставить это дело — старый, годы уже не те, — и Софико мне тогда не возразила, а через полгода сказала: «Знаешь, ты постарел. А когда ты был там, то ты был молод, та среда тебя омолаживает, она делает тебя таким, в которого я влюбилась. А сейчас что? Ты сидишь дома и читаешь серьезные книжки. Браво!».
Я хочу сказать, что сейчас институт спортивных комментаторов не сделал качественного скачка вперед.
— По-моему, расцвет спортивного комментаторства пришелся именно на вас с Николаем Озеровым.
К.М. Я не могу так судить. И не мне судить. Но по многим показателям, наверное, именно так и было. И вот что я хочу сказать: недавно московский «Спартак» чуть было не вышел в финал Кубка УЕФА, и вся пресса, начиная от старых «Известий» и до «Новых известий», все каналы телевидения и радио говорили, что это будет первый случай, когда наша команда вышла в финал. А когда тбилисское «Динамо» вышло, не только вышло, а выиграло вообще Кубок кубков, чего ни одна команда московская не сделала, то радости было гораздо меньше. Если «Спартак» выиграет, то это ваш праздник, а если киевляне выиграют или тбилисское «Динамо», то это не ваши?
— Вы хотите сказать, что вся страна поделилась на «наших» и «ваших»?
К.М. Всегда так было. Кроме как, может быть, до войны.
С.Ч. Хватит политики. Я хочу сказать, что сейчас не могу представить свою жизнь без Котэ. Я вообще верю в судьбу. Не скажу насчет Бога, но в судьбу очень верю. Верю, что все в жизни нам судьбой заранее уготовано. И я, значит, должна была с ним встретиться.
Фото М. Штейнбока и из архива Софико Чиаурели