О, СВАЛКА! ТЫ НАШЕ ВСЕ!

На международном конгрессе «Человек в большом городе XXI века» выступил Лужков. И заявил, что множество наших сограждан страдают раздвоением личности — мечтают о тихой жизни на лоне природы, продолжая при этом с удобствами жить в мегаполисах. Правительство Москвы полагает, что будущее человечества вырисовывается отнюдь не в виде сельских пасторалей, а как раз в виде сверхбольших городов. Мы компактно заселим мегаполисы, предоставив природе жить спокойно без нас на всей остальной планете. Природа будет самовосстанавливать то, что еще способно восстановиться: лес, воду, воздух.

А у нас останется проблема — как не завалить себя собственными отходами.

Чтобы избежать этой беды, необходимо усовершенствовать сбор и утилизацию мусора.

По уму, отходы нужно начинать перерабатывать прямо дома — прессовать на маленьких домашних прессах (их уже начали серийно выпускать за рубежом). Это избавит от возгораний мусора на свалке, грызунов и зловония. Растительные остатки и органические отходы надо отделять, компостировать и использовать для получения биогумуса с помощью дождевых червей.

Но это все в будущем. А пока...

Москва только-только задумалась о своем мусоре.

ХОРОШО В КРАЮ РОДНОМ!

«А над ними гордо кружатся бакланы...» (Из песни.)

Представьте, на свалке тоже есть охранники. «Охраняют мусор, чтоб не украли», — подумала я и тут же поняла абсурдность этой мысли. Ну конечно, не охраняют. А следят за порядком, чтоб на халяву посторонние грузовики свою дрянь не сбрасывали (за выброс мусора предприятие должно платить); чтоб не загорелось случайно; чтоб «подопечные» не подрались. Подопечные — это сгорбившиеся россияне, копошащиеся на огромном мусорном полигоне. Их человек триста. И у охраны свалки с ними удивительно теплые человеческие отношения.

— Вон тот, видите, в спартаковской шапочке, — говорит мне сопровождающий охранник дядя Саша. — Он самый шустрый. Его так и зовут — Шурик. У него родители — алкоголики, и отец, и мать. Он их кормит.

Шурику лет четырнадцать, по «земле» (на самом деле здесь земли не видно совсем) за ним ползет пластиковый мешок размером с Шурика.

— Что собираешь?

— Да банки, дядь Саш.

— Ну расскажи корреспондентке, зачем работаешь?

— Чтобы деньги зарабатывать, — Шурик хотя и улыбается щербатым ртом, но откровенничать явно не желает. Потом, в сторонке, я спрашиваю дядю Сашу: Шурик не сопьется тут?

— Ну что вы! Шурик — такая голова! Он коммерсантом будет...

Мы идем дальше, я перепрыгиваю особенно отвратительные места, дядя Саша взволнован: не дай Бог, упаду, поранюсь. Над нами летают чайки.

— Я раньше думал, — смущенно улыбается дядя Саша, — что чайки — чистые птицы, благородные, пока сюда не пришел.

...На двух креслах под широким зонтом умещаются пять человек. Отдыхают. У них «пляжный», но... очень испитой вид. При виде фотографа одни разбегаются, а двое с гордостью позируют, беззубо улыбаясь. Дядя Саша кивает одному:

— Ну что, Олеж, сколько сегодня?

— Мы, дядь Саш, два контейнера стекла сделали.

— Молодец, Пупок, только во что ж ты себя превращаешь, красоту свою зачем уродуешь? Ну откуда эта тюбетейка у тебя?

— Да я ее за папаху выменял... — Пупок застенчиво улыбается.

— Здесь без чувства юмора нельзя, — объясняет дядя Саша. — Вот они, бывает, найдут какую-нибудь табличку, допустим «Улица Ленина», и повесят на контейнер... Они хорошие ребята, умные. Жаль, спиваются...

Кто-то из «ребят» и живет здесь. Не на мусорных горах, конечно, где ветер свищет, а в низинах свалки. Но таких немного. Большинство обретается за территорией свалки. Кто-то приезжает сюда на своей машине, кто-то приходит пешком, переодеваются и идут работать. Когда выходят со свалки, снова переодеваются, умываются — и идут жить. Таких можно сразу отличить от коренных обитателей — мужчины хорошо выбриты, женщины в перчатках. Они деловито укладывают жестянки или картон в мешки, не особо отвлекаясь на журналистов и ни в коем случае не соглашаясь фотографироваться.

— Я вообще-то инженер и провожу здесь отпуск, — говорит мужчина интеллигентного вида. — Моя зарплата — восемьсот пятьдесят, а здесь я могу заработать четыреста-пятьсот в день. Выбираем сырье, которое можно сдать за деньги.

— А мы сюда приходим, потому что не можем прожить на пенсию в двести сорок рублей, — это уже рассказывают две седые женщины. — Внукам же подарки нужны.

— А ваши дети? Они знают, что вы здесь?

— Что вы! — на меня смотрят с ужасом, одна нервно закуривает. — Как бы мы им сказали? Мы говорим, что идем на базу...

В принципе, курить на свалке нельзя. Штраф 50 рублей. Загоревшаяся свалка хуже извержения вулкана. Я напоминаю об этом дяде Саше, он обижается: «Что же мы, не люди, что ли?» Когда разговаривали с Пупком, его сосед бросил окурок на «землю». «Земля» тотчас вспыхнула, загорелась ножка стула, на котором он сидел. Дядя Саша нахмурился. В момент, конечно, все затоптали, показали мне полную бочку воды — техника противопожарной безопасности...

Я направляюсь к окраине свалки.

— Да зачем туда идти? — в голосе дяди Саши явное неудовольствие. — Там лентяи. Те, кто на самом деле хотят работать, здесь, наверху, — ждут машин.

Но я все-таки иду на край Ойкумены. Там тоже живут люди. Но это уже совсем другое племя. Это «аборигены». Вот первая из них — женщина средних лет с опухшим лицом и трясущимися руками.

— Я приезжаю сюда за продуктами, чтоб детям отвезти! Ничего на этой свалке не заработаешь!

Мне становится жутко за ее детей, но дяде Саше еще хуже, он ранен в самое сердце: его свалку охаяли!

— Да ты хоть пыталась работать-то? Ты хоть контейнер-то один загрузила?

— Пыталась-пыталась, — ворчит женщина. — Если контейнер будешь грузить, то деньги получишь, а домой из еды ничего не привезешь!

— Ты прекрасно знаешь, как заработать! Можно собрать банки, тряпку, картон — только поворачивайся! — горячится дядя Саша. — Вон стеклобой дети собирают — за день контейнер на 120 тысяч рублей. Ты до 85-го где работала?

— В горкоме партии... Суки, продали Россию за иностранные упаковки! — женщина зло пинает кучу мусора.

Эта женщина — «свальщица» — из тех, кого сломала перестройка, выгнав на свалку. Но есть и те, кто всю жизнь связан с нею.

Фунтику пятьдесят четыре года, сорок из них он провел тут. Не то, чтобы ему не нравилась цивилизованная жизнь, но к душу он не приучен, в ванной боится утонуть — топили его в детстве, а прочих благ цивилизации ему и на помойке хватает. Из дома Фунтик ушел в десять лет, когда папа достал из кладовки топор... Потом мелкое воровство — не по огородам, а так, из касс таскал купюры по двадцать пять рублей, потому что фиолетовые были — его любимый цвет. Ну и прочая ерунда... Отбили почки в милиции — с тех пор чужого не берет, боится.

Эти сорок лет он не бедствует. Как раньше сдавал бутылки и бумагу во всякие пункты, так и теперь сдает. Расходов на жизнь никаких: свалка обеспечивает своих обитателей по всем статьям. У них, здешних жителей, вообще к свалке отношение чуть ли не мистическое. Мифы складываются и живут очень долго, гораздо дольше, чем те, кто их придумал.

Рассказывают, например, о Полосатом (он был покрыт татуировкой, а издали казалось — тельняшка), тот якобы умер лет десять назад совершенно глупой смертью: на него вывалили мусор, когда он спал, зарывшись в коробки. Фунтик знает, что на самом деле его зарезали чужие в пьяной драке в пятистах метрах от свалки. Если бы он закричал, его спасли бы свои. Но он не закричал. И Фунтик с Буслаем зарыли его тело неподалеку, потому как, если б его нашли менты, устроили облаву. Так Фунтик и Буслай спасли колонию.

Их раньше — давно — было около сорока. Остальные — приблудные, паслись некоторое время, а потом попадали в какую-нибудь переделку и исчезали. Здесь главное — чтобы было тепло, а еды хватает на всех.

— Во-от, блин, — пыхтит Фунтик, — думают, на свалке живешь, блин, значит, жрешь любое дерьмо, что в кучу попало. Да у нас тут все есть — консервы, сигареты. Чего хошь...

Фунтик добрый. Его подруга умерла в клинике не то от туберкулеза, не то от цирроза. А Фунтик, преодолевая отвращение к воде, мылся два раза в неделю и приносил ей гостинцев со свалки. «Тушенку», например. «Тушенка» — это когда все мясные и колбасные куски собирают вместе и варят два часа, чтоб микробов убить. Был когда-то и свой самогон — из подручных средств умелец Попрушко собрал адскую машину. Гнали из фруктов и овощей. Теперь фрукты-овощи почти и не выбрасывают. Зато стало много импортных цветных банок и другого-прочего. У каждого времени свои приятности. Так что сейчас по утрам, кто не похмеляется, тот ест йогурт.

Главное, во что верят все безоговорочно: когда что-то очень нужно, свалка тебе это даст.

ЭТО КТО ЗДЕСЬ НАВАЛИЛ?

У природы нет плохой погоды. И природа не терпит пустоты. Про пустоту — в отношении свалок — аксиома верна до боли. Везде, где возникает пустое место, начинается мусор. Пустое место — это когда хозяина нет или он не очевиден. Например, отдадут территорию под какой-нибудь проект, и, пока нет денег на проект, вырастает гора мусора. Любая официальная городская свалка требует денег за выгрузку чего-там-у-вас. Денег жалко. Вот и подъезжают вонючие оранжевые машины к какому-нибудь пустырю, вываливают мерзкие потроха и, оставив кучу, сматываются. Если подъезд к этой территории не отличается особой колдобойностью, а экологическая милиция не караулит «рыжих» в кустах, стало быть, куча будет расти. Пока запачканное место не превышает половины гектара, а высота наслоений — одного метра, считается, что это просто насорил кто-то нечаянно. А если показатели выше, говорят о несанкционированной свалке.

Правительство Москвы, допустим, мечтает о Чудо-граде с развлекательными аттракционами и выделяет под него некоей Ассоциации делового сотрудничества 328 га на зюйд-ост от Нижних Мневников. Проходит полгода — территория в глубоком ауте. Когда еще будет это Чудо, а свалка — вот она. Хозяин вроде как бы есть, да где он...

И таких безхозных, безымянных свалок — двадцать пять по Москве. Их общая площадь — почти 33 га. Да ладно двадцать пять, пять лет назад сто одиннадцать было! Сократили.

С помойками этими экологическая милиция разбирается. Придет на место, рассмотрит, оценит по четырем измерениям (длина, ширина, высота и время существования) — и пошли искать виноватого. Дальше — письма и факсы: территория, находящаяся в вашем ведении, так и так, очень грязная... Не убрали? Пошли штрафы — в 1997-м так 3,5 миллиарда рублей наварили. Это в плюс. А в минус... Одна пальчиковая батарейка заражает солями тяжелых металлов 20 кубометров почвы. Считайте сами...

Фото А. Басалаева