СЕРГЕЙ БЕЗРУКОВ, ПАПЕНЬКИН СЫНОК

— Сергей, вы добились того, что не смог когда-то ваш отец, актер Театра Сатиры?
— У отца тоже был взлет. На его спектакли ходила вся Москва, когда он работал в Театре им. Пушкина. И были лестные отзывы в прессе, цветы, поклонницы... Пятнадцать лет назад он перешел работать в Театр Сатиры, но там ничего значительного, подобного прежнему, не получилось.

— Вы не боитесь через какое-то время тоже стать не таким громким актером, как сейчас?
— Нет, я чувствую, что моя карьера только начинается.

— А отец вас отговаривал идти по его стопам или напутствовал?
— Отец отнесся к моему выбору очень настороженно. Но, когда я участвовал в школьных спектаклях, он учил не играть, а проживать (!) жизнь на сцене. В 14 лет я играл Леонидика в спектакле «Мой бедный Марат», помню свои ощущения — голодно, холодно, неуютно, мерцает огонь печки-буржуйки... Чувствовать это научил меня отец.

— А сейчас отец наставляет вас?
— Да, мой отец ходит на каждый спектакль и сидит в первом ряду. Переживает так, будто сам играет. Самый любимый спектакль у него — «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..», где я играю Есенина. «Серега, — говорит, — я не понимаю, как это ты делаешь» — хотя сам когда-то мощно играл, на его Карла Моора сбегалась вся Москва. Он мне очень помог с «Есениным», давал очень ценные советы, не относительно даже роли, а чисто по жизни.

— Не тяготит ли вас эта опека, не хочется от нее освободиться?
— Нет. Я сам пытаюсь перенять от отца все, что могу. Его советы — не опека, скорее, напутствия.

Я прислушиваюсь к его замечаниям. Есть артисты, которым говоришь что-нибудь, а у них такая мощная «заслонка» — они в себе абсолютно уверены, — что ничего не воспринимают. Актеры ведь существа ранимые, поэтому «заслонка» порой действительно необходима. Правда, и у нее свои недостатки: человек иногда не слышит дельных советов.

— У вас с отцом возникали какие-то принципиальные разногласия?
— Да, спорили часто. Но серьезных конфликтов никогда не было. Был, правда, однажды, в школе еще, когда мы всем классом прогуляли урок физики. И за это я был наказан. Нет, он не бил меня, конечно, но разговор состоялся серьезный.

Мы с батей такими вещами делимся, которые могут сказать друг другу только мужики, да даже не каждому мужику расскажешь. Например, о женщинах.

— Наверное, девушки, забрасывают вас цветами, дежурят у подъезда?
— Бывает, конечно. Когда вижу, что девушка влюбилась в меня, героя, которого она увидела на сцене, и просто голову потеряла, мне ее жалко становится... И я начинаю говорить, что буду играть только для нее, отныне все свои роли я посвящаю ей и только ей... но в жизни люблю другую женщину. И потом, с ними опасно связываться. С одной подружишься сильно, другая захочет. Они же молоденькие, доверчивые, не хочется давать им надежду. Сказать же, что я человек не увлекающийся, не могу. Увлекаюсь. И многими. Но когда есть одна... то увлечения... увлечения, они бессмысленны.

— Когда все увлечения становятся бессмысленными, вы задумываетесь о женитьбе?
— Лет в девятнадцать хотел жениться, но отец мне не посоветовал. Просто нарисовал страшную картину: как уйду в быт, как нужно будет зарабатывать и я сам себя буду убивать тем, что начну ездить по концертам, сниматься в сериалах. Поэтому пока я свободный человек, а вообще, конечно, хочу иметь крепкую семью, детей.

— С той, единственной?
— Я мечтаю создать семью с женщиной, которая в первую очередь сможет полюбить меня. Лишь очень любящая и преданная женщина может все простить актеру и понять его. Ведь артисты не похожи на всех остальных — такая уж профессия. Ты выкладываешься на сцене, возвращаешься домой, и дома у тебя должно быть все благополучно. Если это не так, то на сцену вылезут нервозность, срывы.

— А ваша мама, она близка к идеалу жены актера?
— Да. Преданностью, умением обожать. По-моему, этих качеств сейчас днем с огнем не сыщешь. Но над этим надо самому поработать.

— Вот как?
— Да, я так считаю. Абсолютно. На сто процентов. Иначе ты получишь то, чего боится каждый мужчина, — предательство любимой женщины. Это всегда катастрофа. Бывают, конечно, те, которым все по барабану. Но если ты настоящий мужчина, то надо как Отелло...

— Душить?
— Не прощать.

— И испытывать мучительно сильные чувства?
— Да, меня первое чувство посетило в детском саду. И длилось это лет семь или восемь. Ее звали Катя. Я на лето приезжал к бабушке в деревню и встречался там с ней. Божественно красивая девочка. Я любил ее страшно и целый учебный год жил только мечтой о встрече. А потом встреча. Этот момент был чем-то таким... это невозможно передать, просто буря эмоций. Мы записки писали, потом мечтали на Волге пожить в палатке, я концерты ставил. Да я весь кипел...

...Театр считаю своей работой и отдаюсь ей без остатка. Может быть, поэтому и такие результаты — я лауреат Госпремии, лауреат премии правительства Москвы и премии «Кумир» 1997 года. Все это за роль Есенина, а не просто за то, что я актер Театра Табакова, хотя, да, это марка, фирма. И очень дорогая, между прочим. Олег Павлович дешево ни одного своего актера не продает, он считает, что если один раз продать своего актера дешево, то его и дальше будут так воспринимать. Вот так, хозяин — барин. А впрочем, он прав.

— А вы вообще по натуре лидер?
— Да как сказать. Я подвержен влиянию, мне очень не хватает уверенности в себе. На сцене — да, лидер. Безусловно. Я заводила, и в школе был таким.

— Каково вам играть в одних постановках с мэтрами вроде Олега Табакова, Ольги Яковлевой?
— Когда я играю, то чувствую, что за мной следят: выкладываюсь я или нет, и после сцены, если все в порядке, подходят ко мне и хвалят. Иногда это жутко мешает. Ты на сцене, играешь самозабвенно, вдруг взгляд падает за кулисы, а там он... Следит. Что поделаешь — мастер, учитель.

Причем выкладываться каждый раз очень важно. Если в «Психе» я не сыграю на все сто, не выверну душу, то получится легкая, водевильно-фарсовая вещь с нотками трагизма.

— А где вы набирались опыта, чтобы сыграть психа?
— В дурдоме я не был, если вы об этом. Не был в дурдоме и автор пьесы Александр Минчин. И дурдом у нас получился, конечно, условный: там же нет грязных простыней, заплеванных стен. Хотя я поначалу предложил режиссеру сделать все как в жизни. Но такое зритель выдержит минут пять, потом его ветром сдует.

— Если приходится раздеваться во время спектакля, это не смущает?
— Ну, во-первых, бесстыдство актерское на самом деле существует. И во-вторых... я об этом в такой момент не думаю. Хотя, когда мне предложили оголиться, было немножко не по себе, мало ли, в зале разные люди сидят. Но потом понял, что так надо, ведь человек, идя на смерть, об этом не думает.

— А сами стать режиссером не хотите?
— Идеи у меня есть. Когда-нибудь обязательно стану... когда солидности прибавится.

У нас, как, впрочем, и в других театрах, есть «Иудин день» — день открытия сезона, когда по окончании отпуска все приходят в театр, обнимаются, целуются... А еще непреложный закон — когда ты приходишь из отпуска, вводишься в спектакль, пусть даже на маленькую роль, должен обязательно «выставиться» — устроить банкетик в нашем клубе «Табакерка». О днях рождения я уже не говорю, это само собой.

Вообще, в нашем театре лукавства меньше, чем где-либо, и отношения достаточно искренние. Мы понимаем друг друга, нам очень приятно вместе работать, но это не дружба.

— Ваш круг — исключительно люди творческих профессий?
— В основном. Иногда встречаемся с одноклассниками, друзьями детства, но наши разговоры замыкаются на воспоминаниях детства, дальше этого не идет. Мы разные люди. Они воспринимают меня как человека, которого видят по телевизору, про которого в газетах пишут, я для них как из другого мира. Но на самом деле актеры не такие, какими кажутся публике. Так исторически сложилось, что актер избирает какую-то форму поведения, определенный имидж, и далеко не всегда оказывается, что он такой же и в жизни.

— Вы тоже?
— Я стараюсь быть веселым. Я по жизни веселый, хотя иногда бываю очень усталым и грустным.

— Скрываете это?
— Стараюсь скрывать, потому что люди должны видеть меня улыбающимся. Жизнь и без того грустная, а если еще рядом мрачные лица кумиров... Ну зачем это?.. Я человек очень занятой, много времени провожу за работой, поэтому скучать в какой-то компании не приходится. Могу вам сказать, что просто здорово и легко работать с командой, которая записывает «Куклы». Очень здорово, когда люди хорошо друг друга знают, когда понимают друг друга с полуслова — хохмы у нас рождаются с ходу, этакая тренировка остроумия происходит. И потом наши импровизации идут в эфир, их видит зритель. Например, «Эх, Русь, птица-тройка... семерка... туз». Или вот недавно: после урагана по лесу к бабушке пробирается Красная Шапочка (Кириенко), а на ее (его) пути лежит бревно (Березовский), и Кириенко ему говорит: «Не лежите у меня на пути, вы же не шахтер!».

— А что для вас самое больное?
— Во мне есть ранимость, знаете, как в Есенине, как в психе. Вранье, злословие, лицемерие — это очень больно, когда ты человека знаешь одним, а через какое-то время он как бы срывает маску и оказывается...

— А друзья у вас есть?
— Их не так много, как можно предположить. По-настоящему истинный друг — отец. Я его называю «батя». Батя очень ждал сына, и все свое внимание и время он дарил мне. Во время моих школьных каникул, где-нибудь за городом, мы с ним вставали в три часа утра и шли рыбачить. Причем он это делал ради меня — я просил. Я сидел с удочкой на берегу, а батя спал рядом. По большому счету это и есть настоящая мужская дружба.

На фото Льва Шерстенникова:

• «Я по жизни веселый, хотя иногда бываю очень грустным».
• «Хотел как-то жениться, но отец (на фото слева) мне не посоветовал».
• «Ты, батя, однозначно на все, понимаешь, руки мастер!»
• «Они же молоденькие, доверчивые...»
• «Заходите еще. Я вам про себя и не такое расскажу».