Новобранцам осеннего призыва и всем сбежавшим из армии посвящается
Как-то еще в пятилетнем возрасте мой младший сын Алеша вдруг стал приносить из детского сада различные игрушки: солдатиков, машинки.
— Откуда у тебя это? — поинтересовался я.
— Мне их дают ребята.
— Вы что, меняетесь? Или ты отбираешь у них?
— Нет, — невозмутимо отвечал ребенок, — просто дают и все...
Я привлек к разбирательству старшего сына Максима — уж он-то более чем кто-либо в курсе личных дел своего брата. И он разъяснил:
— Понимаешь, просто Алешка у них — командир. И поэтому они дают ему свои игрушки.
Ни черта не поняв в этих объяснениях, но заподозрив что-то неладное, я строго попросил сына отдать все игрушки хозяевам и больше ничего подобного домой не приносить.
...Другой случай произошел три года спустя. Однажды около полудня позвонили в дверь. Я никого не ждал, дети должны были прийти из школы значительно позже. Однако на пороге стояли оба сына, младший, первоклассник, как-то в отдалении, скрываясь за старшим.
— Пап, Алеша сильно ушиб руку. Он не может писать, и учительница отпустила его домой. А мне разрешили его проводить, — объяснил ситуацию Максим, пятиклассник.
Рука у Алеши действительно распухла, и по первому взгляду понять, что с ней, было невозможно.
— Как это произошло?
— Я упал... Мы бегали, я подскользнулся — и рука попала в решетку стенки игровой комнаты.
Старшего я отправил обратно в школу, а младшего — в ванну: остужать руку холодной водой. Весь день я то и дело возвращался к происшествию:
— Ну как же можно так бегать — чуть ли не до перелома рук? Что за игры такие?..
На что сын только потуплял взор и ничего не возражал. И в один из моментов старший, Максим, не выдержав, видимо, отцовского занудства, вдруг вступился за брата:
— Ну не пили его. Он ведь не сам упал. Его толкнули большие ребята...
Я осторожно начал выяснять подробности. И вырисовалась следующая картина.
На переменах ребят из старших классов назначают дежурить — следить за порядком. Несколько человек находятся на этаже первоклашек. Уж не знаю, какие инструкции получают они от учителей, но порученное им дело исполняют оригинально: ловят не в меру разрезвившихся малышей и в качестве наказания заставляют их... приседать чуть ли не до упаду.
Причем делают это, насколько я понял, не только назначенные дежурные, но и подключающиеся к ним желающие поразвлечься соратники по учебе. Если же пойманный первоклассник заупрямится, его могут наградить подзатыльником, надрать уши или потаскать за волосы. Леша отказался приседать — и его за это старший мальчик толкнул. Да так, что он полетел на стенку...
Я представил своего сына, в общем-то покладистого и послушного, но могущего в какие-то моменты становиться тверже гранитной скалы, в этой унизительной ситуации. Представил этих старшеклассников, начинающих садистов, испытывающих удовольствие от власти над слабыми, от унижения их... Представил, как нелегко было моему Леше стоять перед верзилой, требующим повиновения на потеху себе и окружающим. Откажешься — неизвестно какой неприятностью и болью это для тебя обернется. А согласишься, присядешь десять-двадцать раз — ну, что от тебя убудет?
И я посмотрел на своего ребенка совсем другими глазами. Я зауважал его. И сказал ему:
— Молодец, сынок! Ты поступил правильно.
...А потом вдруг по стране покатилась волна страшных событий, происходящих одно за другим в доблестной Советской (а потом в Российской) Армии — расстрелов солдатами своих товарищей по службе. Причем не одного-двух, а целыми караулами, иногда число жертв измерялось чуть ли не десятками...
И я вспомнил происшедшее с моим ребенком, не имеющее вроде бы отношения к этим кошмарам. И задумался.
Я не служил в Советской Армии — только проходил двухмесячные сборы вместе со своими однокурсниками по университету. Такие воинские игры — курорт по сравнению с тяготами двухгодичного срока для рядового. Но никогда не забуду гнетущего ощущения подневольности, зависимости от людей, которые, мягко говоря, не могут быть авторитетом ни для кого. И их торжествующую бездарную власть над тобой.
Вчерашний мой сокурсник и даже приятель, а в более далеком прошлом — демобилизованный из армии сержант, был назначен командиром нашего отделения. С первых же дней я ощутил его злобное отношение к моему свободолюбию и прямо-таки благоговейную любовь к установленным в армии порядкам и обычаям, в том числе и к абсолютно дурацким. Антагонизм наш доходил до такой степени, что я, случалось, терял власть над собой и готов был броситься на него с кулаками. Но я же оставался подчиненным, обязанным выполнять любые команды командира!
Относительное спокойствие я обрел только после того, как в кармане у меня завелись три боевых патрона от автомата Калашникова, который я чуть ли не ежедневно получал перед выходом на полевые занятия. Бездушный свинец, покоящийся в кармане гимнастерки, придавал силы терпеть моральные тяготы и грел руку всякий раз, когда у меня возникала очередная напряженная ситуация с командиром. Я не знаю, догадывался ли он об имевшейся у меня теперь защите или я сам чувствовал себя более уверенно, но к реальному загону этих патронов в пустой обычно магазин моего оружия — для предполагаемой где-то в глубине сознательного-бессознательного отправки их по заранее намеченному адресу — даже близко не подходило.
Потом, по прошествии времени, я вспоминал об этом со смехом, а порой — даже с удивлением. Но тогда... Тогда мне было не до смеха. Эта странная система самозащиты существовала всерьез и, случись что-то сверхординарное, готова была сработать.
Происходящее в отдаленных гарнизонах, на богом забытых погранзаставах, часто походит на бред. Вот что по долгу журналистской службы стало мне известно о буднях одного армейского гарнизона в Бурятии.
...В голой степи, посреди которой 15 блочных пятиэтажек, народ тупел и дурел очень быстро. В помещении клуба зимой — 30 градусов мороза, так что тут ни до кино, ни до концертов, а единственная общедоступная форма досуга — выпивка. Технического спирта, который постоянно остается у авиаторов, — хоть залейся. Результат — каждый месяц кого-то отвозили в психбольницу Улан-Удэ с белой горячкой.
У каждого она разная. У одного вдруг из электрических розеток начинают лезть черти. Другого какая-то нечисть в степи «опутывает проволокой», и он в этой степи так и стоит «опутанный», без движений. К третьему после отъезда жены начал являться... белый медведь.
А среди старших офицеров авиабазы возникло тайное общество экстрасенсов. Они начали выходить на контакты с нематериальной субстанцией — духами — и общаться с ними. Одну женщину объявили... ведьмой. И когда она пришла к полковнику устраиваться кастеляншей в гостиницу, этот верзила — под 130 килограммов веса — с дикими воплями от нее убежал.
Два активиста-экстрасенса работали в штабе дивизии. Один уже законченный псих, со справкой. А другой, техник по самолетам, пока еще нормальный. Оба регулярно выходили на связь с духами. Не вовлеченные в тайное общество начальники сначала только посмеивались над ними. Когда один из них зачем-то вызвал этого техника, а тот, войдя, прежде всего перекрестил все углы в кабинете — изгнал нечисть, опять посмеялись: каждый по-своему с ума сходит. А потом, когда безуспешно пытались «распутать» того, «опутанного» нечистью в степи, и ради смеха позвали этого техника, — он в два счета его освободил. Попрыгал, пошаманил вокруг — и пострадавший спокойно пошел домой.
Но вот как-то по вечеру в эту часть прибыл командир дивизии с проверкой жилищных условий в казармах. Входит в них, а там 4 градуса тепла, кругом — полный кавардак. Кинулись за командиром базы. Проходит полчаса — его нет. Обратились к коменданту: где? А тот отвечает:
— У вас в штабе служит капитан, техник. Они из одной компании. Позвоните — он должен знать.
Позвонили:
— Где?
Он отвечает:
— Там.
— Где это «там»?
— Да там, наверху. Вышел в другое измерение...
Тут комдив взбесился:
— Значит, так. Одна нога здесь, другая — там, в иных сферах. Скажи ему, что у него на базе тревога.
Только таким образом и смогли командира вернуть...
Понятно, описанные заскоки — привилегия офицерского состава. Но можно представить, что в таком случае творится в солдатской среде!
В одной из подобных частей в Забайкальском военном округе произошло ЧП.
Сергей Н. стоял ночью на посту у склада полка. Он уже отбарабанил положенные ему два часа, но никто его не сменил. Прошли еще два часа — и снова караульная машина с положенным ему сменщиком проехала где-то вдали.
От двадцатиградусного мороза у него окоченели ноги и руки, а от бессонной ночи сильно болели глаза. В очередной раз машина проехала по другим постам и, поменяв на них смену, возвратилась к караулке. Он остался на четвертую смену.
Позади были шесть часов на холоде, без горячего чая и без сна. По караульному уставу его могли в исключительных обстоятельствах оставить лишь на вторую смену... Проходив по инерции еще минут двадцать и окончательно удостоверившись, что до него никому нет дела, он двинулся в сторону караулки.
Впустивший его караульный удивленно спросил:
— Ты что пришел?
— Замерз очень. Погреться...
Пока он наслаждался в коридоре теплом, караульный нырнул обратно в столовую.
— Молодой с поста пришел, — послышался оттуда его голос.
Из столовой тут же появились несколько человек во главе с ефрейтором Никитиным, который и был сменщиком Сергея.
— Молодой, ты какого х..а здесь? Ну-ка, давай на пост!
— Не пойду! — вдруг неожиданно для всех ответил парень. — Вы давно должны были меня сменить. Я не нанимался подряд четыре смены...
— Что?! — взвился ефрейтор. — Я тебе сейчас такую смену устрою, повесишься, скотина.
На шум из столовой высыпали остальные.
— Молодой совсем от рук отбился... Ушел с поста... Видно, давно не воспитывали... Ну сейчас ты поучишься... Кто будет воспитывать первый?..
Одуревший от ужаса Сергей начал пятиться к двери. Он помнил о недавних «воспитаниях» в казарме, после которых долго болели скулы, почки, уши. Пятясь от надвигающейся толпы, он уперся спиной в дверь. Она была заперта. Он сорвал с плеча автомат.
— Не подходите, убью!
Жаждавшая представления компания ответила смехом. Сергей увидел занесенную над ним руку и... нажал на спусковой крючок.
За полторы секунды оживший в руках солдата автомат выплюнул в стоящую перед ним в коридоре толпу весь магазин. И все было кончено.
Сергей стоял, судорожно сжимая в руках оружие. А перед ним лежала гора недвижных людей. Первым — ефрейтор Никитин.
Трудно даже предположить, что в тот момент было у парня в голове. Однако достоверно известно, что он направился к начальнику караула, комната которого была в конце коридора.
Тут его ждал очередной страшный сюрприз: когда Сергей открыл пробитую в двух местах дверь, то увидел раскинувшегося в неестественной позе у своего стола лейтенанта. Начкар был мертв, одна из Серегиных пуль пробила ему голову.
...Через несколько минут один оставшийся в живых тяжело раненный сержант, истекая кровью, подполз к телефону и сообщил о случившемся в часть. Сказал, что Сергей забрал зачем-то все бывшее в караулке оружие и ушел.
...Позже, когда все было кончено, попытались оценить его шансы на настоящий побег. Выяснили, что они были. Но для их реализации прежде всего нужно было поставить перед собой конкретную цель, разработать план, а главное — быть в ясном сознании. А у обезумевшего беглеца прояснения явно чередовались с состояниями психического ступора. В нем он забрал оружие из караулки, в сознании — выбросил часть его в укромном месте. В ступоре — начал бессмысленно петлять по долине, в сознании — достал где-то теплый полушубок. Возможно, выменял у местных, среди которых немало бывших зеков и которые ценят оружие. В состоянии аффекта он совершал бессмысленные поступки, но как только возникала проблема биологического выживания, принимал верные решения.
К концу дня его засекли-таки с вертолета и погнали, как бешеного зверя, наведя на него всех, поднятых по тревоге людей, технику. Он бежал вдоль берега реки, а за ним — БТРы, вертолет. В конце концов, прижатый к реке, он спрятался между бетонными опорами моста. Уйти отсюда он уже никуда не мог.
А когда непонятно зачем по бетонным опорам ударили из крупнокалиберного пулемета, с Сергеем приключилась последняя истерика. Он выхватил пистолет и выстрелил себе точно в сердце. На пути пули оказался спичечный коробок, и выпавшие из него окровавленные спички веером окружили упавшее на светлый лед тело восемнадцатилетнего паренька. Он успел прослужить полгода...
Подобных отчаянных кровавых расправ несчастных жертв со своими обидчиками, думаю, можно насчитать по России десятки. Только на Дальнем Востоке в течение одного года их случилось три (две — на погранзаставах на Южных Курилах, одна — в армейской части под Владивостоком). Во всех случаях, как правило, одна суть и один сценарий. Отличия — в орудиях убийства и количестве жертв.
Нет нужды что-то дополнительно говорить о мотивах, заставивших молодых ребят решиться на такой страшный шаг, — трудно их не видеть и не понимать, хотя армейское руководство всякий раз перво-наперво заявляет, что неуставные взаимоотношения тут ни при чем. Меня интересует мышление «дедов», которые позволяют себе бесконечные издевательства над молодыми солдатами, оскорбления и унижения их человеческого достоинства. Нет, не причины или цели их садизма, порой перехлестывающие все понятия о человеческом существе. Меня интересует другое. Почему они не боятся?
Ведь прекрасно знают, что рано или поздно их жертва получит в руки оружие! Знают — не могут не знать — о происшедших уже ЧП! Но и это их не останавливает. Почему?
Быть может, дело тут в садистском упоении своим превосходством над другими, патологическом наслаждении от чужих мучений? Или просто мозг у большинства — как правило, недалеких людей — устроен так, что вытесняет неприятное. Такой человек не может поставить себя на место другого, не хочет верить, что с ним может произойти подобное.
Рассказанные мною вначале две истории с моим маленьким сыном имеют прямое отношение к главной теме этого очерка. Потому что в первом случае я в зародыше детских отношений явственно увидел формирование того, что впоследствии может сделать его мишенью. А во втором — незаконным судьей с оружием в руках. Ни то, ни другое меня не устраивало.
Понятно, детский сад или школа принципиально отличаются от армейской действительности, поскольку даже при самых острых конфликтах они остаются открытыми системами. Возможен уход от сгущающихся обстоятельств и разрядка где-то на стороне. Но в том, что именно в подобных событиях следует искать корни многих будущих трагедий, я не сомневаюсь.
И потому я решительно пресек попытки сына корыстно использовать его возвышение в детской среде в садике. А узнав о безобидном на первый взгляд происшествии в школе и похвалив сына за мужество, в тот же день пошел в школу и потребовал от учителей вмешаться в происходящее. Кажется, меня там поняли. В школе.
Но в то же время я с ужасом думаю, к чему могут привести в нашей чудовищной армии — окажись он там — столь рано проявившиеся в сыне чувство собственного достоинства и готовность терпеть боль ради защиты своей чести. Ибо развитый человек этими своими качествами может дорожить больше всего, в том числе и жизни. А уж чьей — своей или чужой, — это как там разложатся карты обстоятельств...
Меняться надо обществу.
Валерий ШАРОВЭтот очерк войдет в книгу «Шаг в сторону» — о поведении людей в экстремальных ситуациях. Автор готовит ее к печати.
На фото:
- «В подобных событиях следует искать корни многих будущих трагедий».
- «Я, случалось, готов был броситься на него с кулаками. Но я же оставался подчиненным, обязанным выполнять любые команды!»
- Рано или поздно каждая жертва дедовщины получает в руки оружие.
- Типовые сценарии «дедов» разыгрываются в традиционных интерьерах...
- «Никогда не забуду гнетущего ощущения подневольности...»