На знаменитых лондонских аукционах «Sotheby's» и «Christie's», а также французском «Drouot» строгий автограф «ММ» — Маргарита Макарова — знакомая многим визитная карточка русской художницы. Там ее картины быстро уходят с молотка. Хотя у нас она почти никому неизвестна. А недавно в Тушино, где проживает Макарова, пришло письмо из Букингемского дворца! Принц Эдвард, младший брат Чарльза, заинтересовался ее работами. Однако ловкий Мохамед аль-Файед (отец Доди аль-Файеда, погибшего вместе с принцессой Дианой) опередил его и, не раздумывая, купил всю серию картин, посвященных принцессе Диане.
Философия будуарного живописца
— Почему именно Диана? Или это то, что называется конъюнктурой?
— Какая конъюнктура? Принцесса — наваждение всей моей жизни. Ее смерть потрясла меня, и я должна была как-то высказать свое отношение к происшедшему. Диана, впервые появившись на нашем телеэкране, заинтриговала меня, тем более что мы ровесницы. В 19 лет я постриглась, как она. Когда у меня начался первый после замужества роман, вышла книга Джеймса Хьюита «Любовь принцессы». И я невольно примеряла ситуацию на себя.
Она самая обольстительная женщина нашего века. В ней все — роскошь. Ее капризы, ее любовь, ее туалеты и драгоценности, ее отношение к больным, ее доброта и искренность. Леди Ди всегда понимала, что в королевской семье она белая ворона, что законы Дворца предписывают вести себя по-другому. Но Диана осталась верна себе. И это убило ее. История принцессы Уэльской — досказанная печальная сказка о Золушке. Она меня захватила. Я прочла все, что было написано о ней и ее окружении, и узнала, что невеста принца Эдварда как две капли воды похожа на Диану. Это натолкнуло меня на мысль, что он был влюблен в леди Ди. И я решилась написать ему письмо о том, что делаю серию картин, посвященных погибшей принцессе. На ответ не надеялась. Но он пришел! Принц заинтересовался моими работами и просил прислать их фотографии. Вслед пришел положительный ответ и с «Sotheby,s». Но в итоге все купил Мохамед аль-Файед и выставил в собственной галерее «Харрод».
— Значит ли это, что твои картины рассчитаны на дорогие частные коллекции иностранцев? Или же ты работаешь на наших?
— Ну какой с наших спрос? «Новым русским» моя живопись «до фонаря». А у эстетов, у интеллигенции нет денег. Другое дело — Европа. Там каждый мало-мальски добротный дом должен быть украшен картинами. Это считается хорошим тоном. А поскольку мои работы идеально вписываются в интерьер и создают домашний уют, то их с удовольствием берут галереи Швейцарии, Испании, Германии для дальнейшей продажи.
Хотя, конечно, интереснее продавать картины дома. Мне любопытно наблюдать, что движет моими покупателями, как эти картины воспринимаются ими, что они видят в них. Я, например, поняла, что у мужчин отправной точкой при покупке служит цвет стен, на которых эти картины будут висеть, у женщин — разноцветье души, созвучие картины с их мироощущением, какие-то только им ведомые ассоциации. Очень люблю, когда картины заказывают: приходят, но среди предложенного не находят «своего» и делают заказ. Их свежий взгляд открывает и для меня какие-то вещи, они дарят мне новые идеи. Например, одна клиентка пожелала, чтобы на столе среди античных безделушек в небольшой барочной рамке стоял ее портретик. Московские заказчики привозят семейные реликвии, милые им вещицы, чтобы я «увековечила» их в натюрмортах. Иногда привозят кусочки обоев, ткани, чтобы показать цветовую гамму комнаты, иногда вазы, которые должны стоять по соседству с картиной.
Приятно, что сегодня идет переоценка ценностей. В 80-х годах меня презрительно называли «будуарным» художником и не допускали до выставок. По сей день я не принята ни в какой союз, ни в какое общество. В прямом смысле — свободный художник.
— И все же «новые русские» делают тебе заказы?
— Один из них даже пробовал сделать меня придворным художником. Привез в свой роскошный пустующий загородный дом, показал, какой он богатый. Потом и говорит:
— Хочу сделать тебе предложение: поживи здесь зиму, а то у меня собак некому кормить. Заодно и картинки свои будешь рисовать. Потом он отважился меня учить живописи. «В живописи нужно хулиганить, — сказал он. — Возьмем для этого политическую тему...» Взяли. Но с каждым его визитом — новая идея, приходится все переделывать. Переделаешь — приходит пространный факс с новыми скрупулезно пронумерованными идеями. А перед «приемкой» неожиданно просит сделать по фону крылышки. «Какие, — спрашиваю, — крылышки?» — «Те, которые будут означать, что в жизни иногда нужно «отрываться».
— Что на западных аукционах для тебя любопытнее: выставленные работы или потенциальные покупатели?
— Когда я впервые оказалась в Лондоне, мне сказали, что на аукцион нужно идти в вечернем туалете. Денег у меня не было, и моему спонсору-банкиру ничего не оставалось, как купить самое скромное вечернее платьице. Потом меня с этим бизнесменом связали не только деловые отношения. Но по приезде в Москву, целуясь, он напомнил, что платьице следует вернуть. Я была шокирована, потому что он на мне погрел не только руки. Ну да ладно. Это смешные мелочи из жизни все тех же «новых русских».
А если о деле, то на аукционах удивительно отношение людей к покупкам. Здесь царит настроение. Продавалась, например, коллекция рядовой служащей, одинокой женщины, которая доживала свой век в доме престарелых. Всю жизнь она ходила по барахолкам и покупала какие-то безделушки. Но в этом хламе чувствовалась такая романтичность и эмоциональность, что цены в десять раз превысили обычную стоимость подобных вещей. Люди покупают не вещь, а ауру, настроение. Там я впервые видела ожерелья и браслеты, сплетенные из натуральных волос еще в XIX веке. Тогда модно было делать их из волос любимой. Неудивительно, что есть фанаты этих мероприятий. Для них аукцион — своего рода наркотик. Они должны туда идти, чтобы глотнуть этого воздуха.
— Что для тебя твои полотна: мечта, реальность, картинка из прошлого или придуманное будущее?
— Каждая работа — это идея, которая, родившись, гоняется за мной повсюду, не дает спать, есть, жить. Это мучительно. Это как роды, которые нельзя отложить.
Однажды заказчица попросила в натюрморт включить ее портрет. Тогда я подумала: «наполеоновский комплекс». Но потом поняла, что это мечта о сказочном пространстве, где, к сожалению, людям нет места. Поместив ее в несуществующий мир, я как бы заглянула в бездну ее души. Это так интересно!
— Многие, кто далек от этого ремесла, прочитают и подумают, что художники — богатые люди. Так ли это?
— Это неверно. Те картины, которые продаются, скромно кормят меня и мою семью. Живопись — это ведь не соль и сахар, которые можно продавать оптом. Купили одну картину в месяц — и я уже рада. Единственная звезда художника — звезда дурака. Удачливых среди нас единицы. Сегодня всех «заслуженных» и «народных» сняли с государственных дотаций. Они бедствуют. Живут тем, что сдают свои мастерские, которые все время пытаются у них отобрать. Круг художников стал замкнутым. В Манеже можно встретить только художников и искусствоведов. И все это напоминает мне секс в презервативе: все чем-то активно занимаются, но ничего не рождается.
— Интересно, о чем ты думаешь, когда пишешь картины?
— О любви. Я ведь сутками, неделями сижу за мольбертом. А когда выхожу в свет — влюбляюсь. До сумасбродства. Это становится трагедией. Верно ведь говорят: у художника всегда в жизни должна быть трагедия. Если ее нет — сказать нечего, нечего на холст выплеснуть. После многих лет верного супружества я вдруг лишилась комплекса Золушки, ждущей принца. Принцем мог стать любой. Я в какой-то степени стала даже развратна. И это было до тех пор, пока не поняла, что все мои принцы — в лучшем случае кучера. Но иногда события развивались очень романтично. Например, с испанцем Хавьером. С ним мы познакомились на нудистском пляже в Коста-Брава. Как-то в ночи сочинились строчки:
Каталония, Испания, Мадрид...
Говорим на третьем языке.
И родной язык совсем забыт,
Когда ты во мне, а я в тебе.