Чудные люди

Фотограф Борис ПОКРОВСКИЙ ровно тридцать лет и три года проработал в журнале «Советская женщина». Семь лет назад, уйдя на пенсию, распродал всю аппаратуру, не оставив себе на всякий случай даже примитивной «мыльницы». Чем живет он теперь? Лежит на диване, смотрит телевизор, из дому почти не выходит (продукты приносят соседи или двоюродная сестра), телефонные звонки редко нарушают тишину его квартиры, а уж о гостях-то...

«СНЯЛ Я КАК-ТО ПЛИСЕЦКУЮ...»

Шрамы на сердце

Я не услышала от него сожалений о чем-либо, жалоб на жизнь, на наше «нелегкое время». Живет спокойно и самодостаточно.

Казалось бы, человек, всю жизнь работавший с женщинами, умеющий их расковать перед фотообъективом, спровоцировать нужное для снимка настроение, должен страдать комплексом Казановы. Ничего подобного — все «с точностью до наоборот»:

— За свою жизнь я шесть раз влюблялся очень сильно. И если бы кто-то из этих женщин меня в свое время подобрал, то я был бы лучшим на свете мужем, клянусь вам! Но так уж получилось, что я все время нарывался на особ, которым нужно было заполнить внезапно образовавшийся вакуум: одна развелась с мужем, у другой тоже какие-то душевные переживания... А фамилия-то моя Покровский, фамилия духовная, и характер такой, что священником впору быть. И вот я принимаюсь этих женщин утешать, приглашаю на выставки, в театры, рестораны. Милые мои отогревались у меня на груди, а потом, отряхнувшись, начинали... с кем-то другим любовь крутить. А у меня на сердце появлялся еще один шрам...

Несколько месяцев назад в отшельнической жизни пенсионера Покровского появилась еще одна, быть может последняя, Прекрасная Дама. Он предложил ей поселиться в меньшей из двух комнат его квартирки в панельной многоэтажной «коробке», на свободу ее не посягая.

На мой приход юная особа отреагировала с нескрываемым недружелюбием.

— Не обращайте внимания, — выручил меня и ее Покровский, — она ко всем незнакомым так относится. А вообще-то она мой единственный собеседник и благодарный слушатель. Я ей всю свою жизнь рассказываю...

Кое-что о чердаке

— Женщины, с которыми мне привелось работать, были очень разные. Кто-то шел на съемку охотно, а с кем-то, напротив, были сложности. Вот однажды был случай. Замминистра здравоохранения назначили одну женщину, и мне надо было ее фотографировать. Договорились. Приезжаю. Навстречу вышла не женщина — деятель: «Проходите, у меня для вас пять минут. Начнем». Как с такой работать? Я усаживаю ее в кресло, разговариваю с ней, разговариваю, а сам «фотографирую» — без пленки. Через пять минут она говорит: «Что-то вы долго щелкаете, сколько там у вас кадров?» «Ой, — говорю, — я забыл пленку зарядить!» Тут она рассмеялась, а я ее «купил»: «Когда вы улыбаетесь, — говорю, — на щеках у вас ямочки появляются, как у артистки Веры Васильевой». Она — ну просто растаяла, и я начал снимать по-настоящему. Потом сидели, кофе пили...

Или еще была — художница. Маленького росточка, белые вытравленные волосы, нос картошкой... Как снимать? Делать крупный план нельзя. Я снял ее работы, потом выпили по паре рюмок водки, закусили «одесской» колбасой, и только тогда я начал фотографировать. Она встала у мольберта, поставила ногу на маленькую скамеечку, и тут я вспомнил тост: «Одного художника попросили написать портрет императора, который был кривой на один глаз, и одна нога у него была короче другой. Художник нарисовал все как есть — и ему отрубили голову. Другой художник попросил императора посмотреть вдаль и поставить ногу на пригорочек... Так выпьем же за социалистический реализм!» Ну, тост этот, понятно, я вслух не произнес...

«Куда вас отнести?»

— Снимал я как-то Майю Михайловну Плисецкую на репетиции. Какой балет — не помню, но постановка Григоровича. Она танцует, а я стою за кулисами, там свет интересно падал, снимаю. И вдруг прямо со сцены на меня обрушилось что-то влажное и тяжелое. Плисецкая! Я подхватил ее. «Ой, извините, — шепчет, — не знаю, кто вы, извините, я только дух переведу...» Она, бедняжка, так устала, что сил не было дойти до кресла, которое стояло здесь же, за кулисами. Я смотрел на нее еще минуту назад — такая легкая, вся соткана из воздуха и света... Никогда бы не подумал, что она столько весит... «Куда вас отнести?» Она ничего ответить толком не может, только шепчет: «Отпустите... Извините...» Донес я ее до кресла, тут уже к ней кто-то подскочил из помощников, а я пошел заниматься своими делами...

Раз уж мы заговорили о балете, не могу не рассказать о Галине Сергеевне Улановой. Мы встречались не один раз. Первый раз — когда я еще учился в школе, был солистом самодеятельного танцевального ансамбля. Однажды на конкурсе, где мы выступали, в жюри сидела Уланова. И мне потом передали, что она меня отметила, спрашивала, откуда этот мальчик. А я делал 64 пируэта в гопаке! Лично с Улановой мы тогда не познакомились, а мне, конечно, польстило, что великая балерина меня заметила, я был просто на седьмом небе. И как-то, через много-много лет, я пришел к ней домой, уже как фотокорреспондент, и напомнил ей, что когда-то мы встречались на конкурсе. Уланова меня вспомнила, всплеснула руками: «Неужели это вы?»

Гавкающие фотомодели

— А началось-то все случайно: в детстве я очень увлекался изобразительным искусством. Вместо того чтобы идти в школу, прятал портфель под лестницу и ехал в Третьяковку. Там пристраивался к какой-нибудь экскурсии и бродил часами по залам. Семья бедная: ни кистей, ни красок у меня не было. Зато все это было у соседа Артура. У него я пропадал часами. Отец Артура занимался фотографией, он нам показывал, как снимать, печатать. Меня и затянуло. Через какое-то время у меня появился фотоаппарат «ФЭД».

И тут еще одна «случайность». Дело в том, что всю жизнь я занимался собаками, даже был общественным инструктором по служебному собаководству. И дома у меня постоянно были собаки, преимущественно овчарки. С их портретов началась моя карьера фотографа. Как-то через знакомых меня как знатока собачьих дел попросили помочь одному человеку, который обзавелся псом породы боксер. Этим человеком оказался Игорь Николаевич Селезнев (кстати отец актрисы Натальи Селезневой), работавший в журнале «Советское фото». В квартире на улице Москвина Селезнев с собакой жил на кухне, где у него была устроена фотолаборатория.

Узнав, что я фотолюбитель, Селезнев сказал, что научить меня этому искусству он не может, но один бесплатный совет все-таки дал: «Снимай каждый день пленку, каждый день ее проявляй и тут же печатай карточки». Так я и стал делать — и видите, что из этого вышло...

Скажи: «Боря»

Все-таки Покровский покривил душой, заявив, будто юная соседка — единственная его собеседница и благодарная слушательница. Не так уж он одинок.

— В начале прошлого лета шел я домой, а на дороге, прямо передо мной, лежит вороненок. «Упал, — думаю, — из гнезда, разбился». И пнул его слегка ногой в сторону. А птенец запищал, жив оказался. Нельзя же на погибель оставлять — я его подобрал, принес домой, выкормил с пинцета. Переваривает ворона, между прочим, все молниеносно, и чем больше ест, тем больше, извините, гадит. Загадила мне всю комнату, просто сил никаких уже нет, честное слово.

Когда я к ней поговорить подхожу, она начинает крыльями махать, клюв разевает, орет. Я ей: «Скажи: «Боря», а она в ответ: «Ка-а-аррр!» Так мы и беседуем.

Каркуша моя очень любит купаться. Когда ей поставишь мисочку с водой, она попьет, а потом залезает туда, как в ванну. Поэтому я опускаю ее в ванну, слегка намыливаю и душем поливаю — наслаждение да и только!..

Посторонних она не воспринимает совершенно: вытянется в струнку, насторожится, а то и наскочить может, клювом тюкнуть. Она у меня девушка с характером. Вообще, вороны живут долго. Каркуша точно меня переживет. Что с ней делать дальше, я не знаю... Могу вам завещать. Хотите?