ТИХИЕ ИГРЫ

Скоро кладбища заменят нам парки

774 300 москвичей отметили Пасху посещением кладбищ. Обычай этот, как известно, не религиозный и не старинный народный, а чисто советский. Истинно православные придут к своим усопшим, как и положено, на Радоницу, 20 апреля.

Нарядно. Весело. Празднично. Я еще шаркаю резиновыми сапогами через трамвайные пути, а из-за ворот Ваганькова уже слышится музыка. Играет оркестр.

Где-то за полкилометра до входа начались разнообразные женщины, торгующие цветами. Ирисы здесь можно купить по четыре рубля. Букетик подснежников — тоже за четыре. И несколько еловых веток обойдутся в четыре рубля. Все остальное немного дороже. У ворот женщины с цветами почему-то сменились женщинами с саперными лопатками. Лопатки также не очень дорогие. Но мне не нужно было никого выкапывать, и я не купила.

...Сосновый воздух, запах прелой травы, люди, бредущие с корзинками еды. Музыка. Как хорошо! Проходящие итальянцы заказывают оркестру итальянскую музыку. Они стоят, опершись на оградки. В национально-темных глазах видны светлая грусть, некоторая неуверенность и легкое томление по родине. Потом подходит наш человек и заказывает нашу музыку, удовлетворенно глядя на быстро удаляющихся итальянцев. Они — исключение, обычно здесь никто никуда не спешит.

Кладбищенские люди не похожи на москвичей. Они идут и строго наблюдают по сторонам. Поэтому мне пришлось нырнуть с главной аллеи вглубь: неловко как-то стало в резиновых сапогах на людях. Я-то думала, честно говоря, что на кладбище грязища по колено. А здесь все культурно, чистенько. Люди чинно шествуют, выпивают, закусывают.

Кладбищ в Москве мало — около шестидесяти, то есть к одному прикреплено в среднем примерно 150 тысяч людей — мы размахом берем. Отголоски социалистической гигантомании. Каждый год у нас в стране площадь кладбищ увеличивается на 2000 га. Это плохо, землю теряем. Зато по норме 40% их территории должны озеленяться. Это хорошо: мы вместо лесопарков приобретаем новые места для прогулок.

Сейчас Ваганьково практически бездействует. То есть хоронят здесь только "с подселением" к родственникам или по спецразрешениям. Старожилы говорят, что в ваганьковских родниках очень вкусная и полезная вода. Говорят даже, ее набирают жители окрестных домов.

С тех пор, как звезды опять сменили на кресты, последних сильно прибавилось. Могилы без оград, с облупившимися нимфами — это могилы прошлого века. А запрятанные в металлические каркасы, издали напоминающие трансформаторные будки — совсем новые. Скоро могилы придется прятать в вандалоустойчивые ракушки.

Повсеместно на жеваных целлофановых пакетиках разложена еда. Поминальный пикник в основном стандартен, как пайковый набор: яйца, вареная колбаса "Докторская", водка и "кола". Так я дошла до семейства Зябкиных. Семейство привлекало внимание своей множественностью и разношерстностью.

— А у нас тут есть маленький склепик! — похвасталась одна из представительниц семейства Зябкиных, как будто речь шла о маленьком сюрпризике,— на двенадцать человек! Два места уже занято, остальные вакантные. А вообще у нас на Ваганькове двенадцать человек лежит! Первую похоронили в 50-м году — маленькую девочку, мою двоюродную сестру.

На старых кладбищах теперь хоронят в основном кремированных — из-за нехватки места. Малогабаритные урны повели наступление на обычные гробы еще в 20-е. Тогда же появились первые крематории в России. Поначалу верующие косо смотрели на возможность огненной процедуры, но потом люди притерпелись, и сегодня кремируется около 40% умерших. Но нашему правительству этого мало. Согласно "Федеральной программе улучшения ритуального обслуживания России до 2000 года" Комитетом РФ по муниципальному хозяйству было предложено вовсе заменить традиционные способы погребения в землю кремацией. Основной аргумент — экономия площади. Предлагается строить крематорий в каждом городе с населением более 500 тысяч человек.

Зябкины пока ничего об этой программе не знают. Им просто хочется быть всем вместе. Хоть в гробике, хоть в урночке, лишь бы в склепике.

На кладбище я близко сошлась с Николаем и Робертом Ивановичем. Роберт Иванович умер в 1992 году. Николай жив, но мертвецки пьян. Правда, у него хватает сил протянуть руку:

— Пода-ате, ради Влад-димир Семеныча!

Я послушно выгребла мелочь и посеменила дальше, стесняясь резиновых сапог. А со всех сторон тянулись руки и слышалось: подайте ради великого художника, подайте ради Влада Листьева... Гуляющие люди на ходу стукались яйцами, жевали куличи и раздавали копейки.

"Вот и грязь", — удовлетворенно подумала я на узеньких боковых дорожках. Туман, сырость и хлюпанье под ногами тактично напоминают о бренности всего.

— А нас трое осталось,— меня утянула за свою оградку маленькая женщина, которая крошила хлеб на могилу. — Нас на земле намного меньше, чем под землей. Я вот не хотела идти — сегодня плакать нельзя. А потом подумала, что ему-то (Роберту Ивановичу, как значилось на черном камне) обидно станет... Ко всем пришли, а к нему нет.

И мы выпили за помин души Роберта Ивановича.

Говорят, что смертность у нас превышает рождаемость. В Москве за день в среднем умирает 315 человек. А кажется, что нас по-прежнему много. На Пасху через кладбище проходит около десяти тысяч человек.

...Около Булата Окуджавы стоят две девочки. Одной лет тринадцать, она объясняет маленькой, что Булат Окуджава был хорошим дядей, стихи писал. Я не выдержала и, пошаркивая резиновыми сапогами, спросила, к кому, собственно, они пришли.

— Да мы просто тут любим гулять, — сказали девочки и стали наблюдать позолоченного надгробного ангела.

А между прочим, жил уже однажды человек по фамилии Федоров и по имени Николай Федорович, который очень не хотел умирать. Вернее, очень хотел воскреснуть, но в Бога не верил. Поэтому он придумал философию, по которой основной задачей человечества стало воскрешение всех умерших, или, как он говорил, отцов. В том числе и его, Николая Федоровича, умершего в 1903 году. Он завещал строить школы на кладбищах, чтобы воспитывать в детях уважение и любовь к умершим.

Чудной был дядька. А на кладбище, и правда, очень здорово.