ЗАПРЕЩЕННЫЙ МАТЧ

Сентябрь 1984 года. Донецк. Матч с Израилем. Это финал зоны, другими словами — матч за выход в высшую лигу, где играют шестнадцать сильнейших команд мира. Мы выиграли предварительно в своей группе, они в своей, вот и встречаемся в финале зональных соревнований. Сложность проведения матча в том, что с Израилем у СССР отсутствуют дипломатические отношения. В Донецке не игрались национальные гимны, не поднимались флаги. К тому же в городе училось много студентов-арабов, все боялись провокаций. Подключился КГБ, нагнеталась обстановка, везде твердили: «Проиграть нельзя». Наша команда — это Чесноков, Зверев, Борисов и Леонюк. Команду Израиля представляли Гликштейн и Перкис. Оба по рейтингу стояли значительно выше наших игроков. Гликштейн — в мировой десятке (4), Перкис — в сотне (73), а наших и близко там не было.

Меня вызвали к руководству Спорткомитета, поинтересовались, что за команда такая из Израиля, так как в озникло «мнение», может, вообще играть с ней не будем. Я объяснил, что сборная Израиля — это сильная команда, но все же шанс выиграть у нас есть. Вот тут я сам чуть было не «закопал» матч. Начальники были уверены, что Израиль — это слабая команда. Кто-то из сыновей кого-то сказал: Израиль — это несерьезно. И когда я к ним пришел, меня так утвердительно спросили: «Надеемся, проблем не будет?», а я все испортил, ответив: «Проблемы будут, потому что вот их рейтинг, вот наш, мы же нигде не играем. (Команда стала уже невыездной.) Стопроцентных гарантий, что мы победим, нет. Я считаю, что преимущество на стороне израильтян, у нас народ необстрелянный». Повисло молчание.

...Я увез команду на сбор, тут и началась такая свистопляска вокруг матча, что ребята стали просто бояться играть. Одно только сообщение, что запрещено руки пожимать перед матчем, уже выбивало игроков психологически. Запретили обмениваться и вымпелами. Всем, наверное, казалось, будто успех израильтян приведет к победе мирового сионизма.

Буквально накануне матча мы играли в футбол. Играли всерьез. Вплоть до того, что у меня выскочило колено. Колено вылетело и, кстати, встало потом на место. Но я оказался в гипсовой лангетке. Все боялись, что я не выйду на корт, у меня вроде появился хороший повод соскочить. Но я, подпрыгивая на своих костылях, появился на стадионе.

Подготовкой кортов я занимался сам, и очень внимательно. На то были веские причины. Гликштейн — тяжелый игрок, весом за сто килограммов. Значит, нужен вязкий корт, потому что, если матч затянется, людям с таким весом тяжело долго играть.

Перед матчем прорвало где-то в коммуникациях трубу, и на кортах исчезла вода. Я в лангетке приковылял в свой номер с тренировки, звоню Приклонскому: «Виктор Васильевич, беда у нас». — «Что такое?» — «Воды нет, а надо корт поливать, чтобы он был мягкий». Буквально через несколько минут после того, как я приковылял в номер, звонит мне секретарь Куйбышевского райкома города Донецка: «Что мне полагается сделать?» Я никаких дел от секретаря райкома не ожидал, сам у него спрашиваю: «А что произошло?» — «Позвонил Приклонский, говорит, если не сделаете что скажет Тарпищев, завтра в девять утра с партбилетами ко мне». Откуда такая сила была у начальника железной дороги? Шахтерский же город, все от него зависело. Он член и горкома, и обкома, и депутат. Сумасшедшая власть. И страстная любовь к теннису. Не раз он ездил на турниры с командой как руководитель делегации. На чемпионат Европы в Марибор мы опоздали из Америки на пару дней. Захожу в гостиницу, беру ключ, поднимаюсь в свою комнату... а там накрыт стол и сидит во главе его Приклонский в вышитой украинской рубашке. Молча наливает мне стакан горилки, отрезает шмат сала. Чокаемся, выпиваем, после этого он говорит: «Привет, Шамиль». И мы обнимаемся.

А закончил свою жизнь Виктор Васильевич печально. Подвел ее итог самоубийством. Он немножко ходил барином, но при этом был очень сильной личностью, крепко держал в своих руках Донецкую железную дорогу. Но у него в семье не ладилось, а тут еще пришло известие, что его снимают с работы, он вышел на кухню... и ударил себя ножом. Умирал мучительно...

Существовало всего две точки на карте страны — Донецк на Украине и Юрмала в Латвии, где можно было контролировать качество кортов. В самой России таких баз никогда не было. Можно устроить земляной корт и в зале, но это стоит приличных денег. Но вернемся в Донецк. Атмосфера уже накалена так, что я решил обратиться к шахтерам, которые и прежде помогали мне в Донецке. Те, кого я называю «шахтеры», это не обозначение местных болельщиков, это действительно настоящие шахтеры. У многих мои рассказы часто вызывали недоумение: «Неужели шахтеры ходили на теннис?» Не то слово! Они специально приезжали в Донецк из Горловки, из Макеевки. Билеты в кассе отсутствовали, они с ума сходили, спали на стадионе. Моя команда шахтеров-добровольцев выполняла обязанности дежурных, охраны, курьеров.

За пару дней до матча я «обрезал» телефоны в номерах, чтобы ребятам не звонили. Потому что в любом тексте все равно возникает вопрос: «А как с Израилем? Как вы с ним сыграете?» Мои шахтеры выполняли роль охраны, никого не подпускали к ребятам. Такую «наэлектризованность» до матча я ни на каком другом соревновании не наблюдал. Сутки до жеребьевки никто из команды не хотел показываться мне на глаза, чтобы лишний раз о себе не напоминать: надеялись, что его не поставят играть. В компании с опытными находился и молодой Чесноков, который в то время считался пятнадцатым в Союзе, он тоже на тренировках нервничал, бросал о землю ракетку: «Я не попадаю, что такое?» Я потихоньку его настраивал, что он может играть матч.

Перед матчем для зрителей выпустили специальную инструкцию, как себя вести на стадионе!.. Всех израильтян поселили на одном этаже. Кроме израильской команды, там никто больше не должен был находиться. А гостиница забита до отказа. Заодно почему-то запретили селить в гостиницу советских евреев. И тут произошел совершенно анекдотичный случай — приехал из подмосковного Жуковского мой друг, летчик-испытатель, космонавт Игорь Волк с тремя приятелями. Как назло, все евреи... Игорь Волк — председатель федерации тенниса СССР. Он появился за день до соревнований, а в гостинице мест нет! В конце концов Алик Нейланд, он был начальником сборной команды, уговаривает директора гостиницы, чтобы председателя федерации с друзьями разместили на закрытом от всех этаже. Получили на это разрешение КГБ — «разместить четырех человек». Но когда в гостинице открывают паспорта и видят, что с Волком заселяются евреи, поднимается новая волна возмущения. И под личную ответственность Алика Нейланда и мою — евреев из Жуковского прописывают в гостинице с условием, чтобы они не общались с евреями из Израиля.

Дальше — больше. Руководитель нашей научной бригады Анна Скородумова сыграла (вот ужас!) в теннис с председателем теннисной федерации Израиля. Мы ее разыграли: все, отныне ты невыездная. Она... поверила. Бред? Но очень похожий на правду. Но это еще не весь маразм. Контролировали даже то, кому какие билеты на стадион давать. Словом, кошмарная обстановка.

Все понимали ответственность наступающего момента: конец советскому теннису или нет? Если мы и так невыездные, то что нас может ожидать после проигрыша главному врагу Советского Союза — Израилю? Ничего, пустота. Теннис как вид спорта будет похоронен.

Внутри у меня все больше зрело убеждение, что надо ставить Чеснокова, хотя та же Таня Наумко тихо возражала. Понять ее можно, все боятся, чтобы его ученик проиграл, тем более такой матч. Но в день жеребьевки я уже точно решил: будут играть Чесноков и Зверев.

На жеребьевке, когда я объявил, что играют Чесноков и Зверев, и открыли конверты, я, наблюдая за капитаном команды Израиля, увидел, что он решил — мы заранее сдались. Некое самодовольство на его лице промелькнуло. Что же еще он мог подумать, если я не выставляю ни первого номера — Борисова, ни даже третьего — Пугаева. Справедливости ради нельзя стопроцентно уверять, что Борисов первый, а Зверев второй, они менялись ролями.

Перед торжественным открытием донецкие студенты-арабы пытались израильтян закидать мандаринами или какими-то другими фруктами. Начинается матч традиционно, с обмена капитанами вымпелами команд. Советский, красный с гербом, я передаю капитану израильской сборной, он в ответ мне — белый со «звездой Давида». На выходе с корта у меня израильский вымпел отобрали сотрудники КГБ — изъятие вражеского знамени. Я не сопротивлялся, но так его было жалко. Ведь все вымпелы со своих Кубков Дэвиса я собирал и хранил. Правда, через два года мне вымпел вернули, отдал по знакомству приятель из Донецкого управления КГБ, зажал вымпел у себя и дождался, пока я вновь приеду в Донецк: «Я тебе его возвращаю только потому, что понимаю, что это для тебя значит». У меня где-то журнал есть «Теннис де Франс», который опубликовал десятка два фотографий с этого матча, и среди них — как держат старушки, человек восемь, шланг и поливают корт. Они и не подозревали — это главный снимок репортажа. Недавно кто-то из моих ребят принес еще одну старую фотографию с этого матча. Кубок стоит на столе, последняя встреча, пятое решающее очко! Через кубок видно табло: 2:6, 7:5, 10:8, 6:4! Сумасшедший дом!

Первый матч. Я Андрею даю установку. Чесноков тогда еще «с лета», по моим понятиям, играть совсем не умел. Говорю: «Перкис уверен, что сейчас тебя «снесет», он играет стандартно, длинными мощными ударами»...

Почему я все же поставил Чеснокова? Чесноков цепкий игрок и очень хорош на задней линии. Оттуда он почти не ошибается. Тогда Андрей был никому не известен, а комплекс новичка у него отсутствовал. Психологически ему всегда было все равно, с кем играть. Абсолютный пример «темной лошадки». Я знал, что Андрей будет бороться за каждый мяч, он будет биться до тех пор, «пока не умрет». Если говорили, что Чесноков здоров как лошадь, то, на мой взгляд, это большой комплимент лошади. И еще один козырь Чеснокова: в трудных ключевых ситуациях он играет на подъеме. Эту способность я наблюдал в нем еще тогда, когда он находился в совсем юном возрасте, она у него присутствовала изначально.

Я смотрел на тренировки Перкиса и понял, что Чесноков Перкиса может обыграть, тот приехал не в лучшей форме. И оказался прав. Чесноков вышел с таким настроением и так начал молотить, что шансов Перкису не оставил. Один только раз Перкис вел в сете 5:4, у него был сетбол, но Чесноков выиграл три гейма подряд.

Вторая игра — Зверев против Гликштейна. Я вообще и не надеялся, что Зверев сможет завязать борьбу против игрока первой десятки, а матч получился запутанным и сложным. Вышло, что там, где, мне казалось, мы не имели никакого преимущества, могли и выиграть. Гликштейн — хитрый, быстрый теннисист, Зверев так быстро не играет и заметно уступал противнику в скорости полета мяча. Но Зверев так «вцепился» в Гликштейна, что проиграл ему только в пятом сете 8:6! И это, кстати говоря, нам здорово помогло в последний день, когда Гликштейн вышел против Чеснокова.

Счет после первого дня — 1:1.

Весь штат ресторана, где мы обедали, за нас страшно болел, когда мы входили в зал, они заводили песню «Москва златоглавая», сделав ее гимном команды. Израильтяне, наверное, эту песню выучили наизусть, мы же жили в одной гостинице. Единственной приличной в городе. Называлась она «Шахтер» и стояла прямо у теннисного стадиона. Из окон номеров корты видны.

Второй день. Пара Борисов — Леонюк против Гликштейна — Перкиса. Я рассчитывал на победу в паре, но мы ее проиграли, и проиграли только благодаря Борисову. Первые два сета Борисов с Леонюком выиграли, третий уступили и в четвертом вели по геймам 3:1. Тут пару обидных мячей «с лета» Борисов смазал и, естественно, начал все валить на Леонюка, махать на него ракеткой, микрокоманда испарилась на глазах. В общем, и себя утопил, и партнера. Ничем невозможно было на них повлиять. Счет в матче стал 1:2.

Ребята из КГБ мне сказали (наверное, «слушали» израильские звонки, непонятно только, кто в Донецке знал иврит), что в конце второго дня израильтяне сообщили в Тель-Авив, что выиграли матч. Нас «похоронили» даже самые преданные друзья и оптимисты. Надежд никаких. От Грамова, председателя Спорткомитета, мне постоянно звонили и до матча, и в ходе первого дня, пока я собственноручно не отключил у себя телефон, говорить все время одно и то же уже сил не было.

Я сидел, считал варианты... Может ли Чесноков «убрать» Гликштейна? Зверев может у Перкиса выиграть... но может и проиграть. То есть два висячих матча, гарантий на победу ни в одном. Я больше был уверен в Чеснокове, понимал, что Гликштейна на долгий матч не хватит, пять сетов в первый день, пять сетов в паре, тем более что вес у Гликштейна очень приличный. Надо лезть к сетке через пятый-шестой удар. Лишить Гликштейна запаса времени перед ударом, что для тяжелого теннисиста — дополнительная трудность. При такой игре Гликштейн должен пробежать в два-три раза больше, чем обычно.

Чесноков выигрывает первый сет 6:0!

Гликштейн не ожидал такой прыти от молодого. При счете 1:0 во втором сете я говорю Андрею, что надо дальше делать, а он вдруг мне в ответ: «Шамиль Анвярович, а он что, играть не умеет?» Я чуть со стула не упал. «Подожди, он сейчас оклемается, тогда узнаешь, умеет или не умеет». Так и вышло. Гликштейн выигрывает второй сет 9:7, потом третий 6:1, и по всем внешним признакам он уже сломал Андрея. Значит, проигрываем весь матч без вариантов.

Приходим в раздевалку, ракетки летят в разные стороны, Андрей орет: «Что такое, мой же матч, почему я все ему отдал?» Я попросил всех выйти из раздевалки, налил ему чаю, он говорил, говорил минут пять-шесть, остановиться не мог.

Тогда еще существовали перерывы между третьим и четвертым сетами. И когда Андрей уже остыл, тихо спрашивает: «И что мне теперь делать?», а я отвечаю: «Давай пей чай спокойно, а когда пойдем на корт, я тебе все расскажу». В Донецке идти от раздевалки до центрального корта минуты полторы-две. Он пришел в себя, а по дороге на корт я ему почти шепотом: «Андрей... — мне надо было на что-то опереться, я знал, что Чеснокова можно было и «убить» словом, но можно было найти какой-нибудь верный «крючок», за что он мог бы зацепиться — ...Андрюха, знаешь что? Если ты выиграешь первый гейм, то все, ты выиграешь встречу». Он: «Как так?» Я: «Первым подает Гликштейн, а он страшно устал. Ты проиграл третий сет только потому, что сам себя раскочегарил, разум ушел. Сейчас ты остыл, все можешь сделать как надо, а Гликштейн считает, что ты готов, — я, конечно, рисковал в своих предположениях. — Он будет подавать и тут же идти к сетке. Чтобы тебя сразу добить. А так как он «с лета» часто укорачивает, тебе надо вот что сделать: первый мяч не принимай в обводку, первый мяч закинь ему в ноги и входи на два метра в корт, он укорачивает, ты достал и обводишь». И в первом же гейме — 0:40. Игра. Андрей повел 1:0. Сет закончился — 6:2, а последний — 6:1. Было ощущение, что Гликштейна никогда не было в первой десятке.

Счет в матче стал 2:2.

Когда Чесноков выиграл первый гейм на чужой подаче, его уже ничего не могло остановить. Он опять начал бегать, как бегал в самом начале, а для Гликштейна — это приговор. Корты медленные, рыхлые, в перерыве их еще немного полили, а у него при росте под 180 вес за сто килограммов, теннисист он накачанный, много мышц. К концу Гликштейн не то что не бегал, ходил еле-еле, третий за три дня пятисетовый матч!

Последний матч Зверев — Перкис. С публикой что-то страшное творится. Зверев в игре, как паук, вяжущий бесконечные сети, в которых путаются его соперники. В современном теннисе место для него вряд ли нашлось бы, мяч у Зверева быстро не летал. Саша не мог разорвать соперника в один-два удара: «бац-бац» и готово! Но он замечательно соображал и попадал именно туда, куда надо, но вымучивал выигрыш очка.

Перкис провел матч со Зверевым так же, как и с Чесноковым, то есть мощно бил и не держался за очко. Если Чеснокову хватало моторности противостоять сопернику, то Звереву ее явно недоставало. В третьем сете произошло что-то страшное, чего не должно было случиться. 4:2 ведет Перкис, и его подача, счет в гейме 15:40. Длительный розыгрыш очка. Перкис играет косой мяч, идет к сетке. Зверев достает этот мяч, но нога у него подворачивается, он падает, получив надрыв связок голеностопа. Лежит. 30:40. Положено три минуты перерыва, но касаться игрока нельзя. Я обратился к судье, бригада была из Франции, спрашиваю: «Можно подойти, перевязать?» Судья: «Три минуты», у меня самого нога в лангетке, хромаю к Звереву. Стою рядом, на двоих две здоровые ноги. Смотрю, у него очевидный надрыв связок. Я говорю: «Саша, у меня есть швейцарские обезболивающие таблетки, но они начинают действовать через десять минут. Ты решай, будешь играть или нет? Если не можешь, ни у кого к тебе претензий не будет. Если выйдешь, надо сперва потерпеть. Но есть опасность, что ты порвешь связки еще больше, потому что не почувствуешь ногу после обезболивания». Он отвечает: «Буду играть». Я со своего колена, с лангетки сматываю бинт и перевязываю им ногу Звереву.

Израильский капитан к судьям подходит: «Время, уже три минуты истекли», а главный судья ответил: «Подождем, игрока необходимо перевязать». Я дал Звереву таблетки: «Саша, сейчас счет 30:40, — а сам думаю, если он сейчас гейм этот не выиграет, то ему уже можно дальше не играть. — Перкис знает, что ты готов, правая нога у тебя не действует, и первую подачу он будет подавать под право. Когда он подбросит мяч, ты готовься к приему справа и отмахнись. Попал — попал, нет — значит, нет». Но Зверев попал — 4:3. Молодец, выиграл подачу Перкиса.

Израильтяне совершили колоссальную тактическую ошибку. В чем она заключалась? Я предупреждал: «Саша, Перкис сейчас начнет играть на утомление... — и угадал, события так и развивались, много ударов через правую ногу Зверева, — Перкис не рискует, не идет на обострение, поэтому твоя задача — два-три удара, и иди к сетке, что будет, то и будет». Если бы Перкис продолжал играть так, как играл, он бы Зверева «смел». Но он посчитал, что лучше соперника утомить, что тот сам ляжет, что проще получить победу без риска, надежно. Тут-то он и промахнулся, потому что Зверев начал играть конкретно: несколько обменов ударами, и пошел к сетке. Счет становится уже по пяти, потом по шести. И тут наступают сумерки, матч переносится на следующий день. Все меня уговаривали играть при электрическом свете, от спортивного начальства до руководства местного КГБ, не знаю, кто только не высказался, может, израильтяне? При электрическом свете разрешалось играть лишь при обоюдном согласии капитанов. Израильтянин дал свое согласие, я — нет.

Электрический свет — дополнительные трудности для травмированного игрока, искусственный свет усугубляет травму. Второе — я не знал, до какой степени у Зверева повреждена нога, как он дальше протянет матч, а с переносом появлялся шанс что-то за ночь сделать. Еще когда Зверева после остановки игры уносили с корта, я говорил: «Не трогайте его, я сам разберусь. Ничего не делайте». Все-таки я врачебный контроль в институте сдал с седьмого раза, следовательно, знания у меня были более серьезные, чем у тех, что сдавали экзамены с первого раза.

В конце концов договорились, что матч переносим на следующий день на десять утра. Я пришел в номер к Звереву. Он уже принял душ, нога завязана. Снова развязали, сделали все что могли. Типичный надрыв голеностопа. Но за счет холода и повязки ногу раздуло не сильно. На следующее утро я Саше говорю: «С полдесятого разминаешься. Таблетки принимаешь без десяти и с ходу начинаешь играть. На полчаса таблетки хватит. Полчаса — вот твой шанс, других нет». Зверев волевой спортсмен, и когда решение принято, все, что задумано, он сделает на сто процентов. Саша начал разминаться, от боли искры из глаз. Мне это состояние знакомо, я сам со сломанным на ноге пальцем играл в открытом первенстве Италии...

Как у меня прошла ночь перед доигрыванием? Я думаю, и так понятно, какие переживания мучили, какая нервотрепка терзала. Полночи анализировал ситуацию. Все равно спать не можешь. Уснул в три, встал в семь, нервы же не железные...

Зверев действовал по намеченной программе, размялся, вышел на площадку. Игра — «качели». Прервали матч при счете в третьей партии 6:6, потом стало 8:8, игра идет с большим числом обоюдных ошибок, слишком велико нервное напряжение. Но когда что-то болит, спортсмен всегда играет чище, он подсознательно выбирает оптимальный вариант, понимая, в какую попал ситуацию. Главное, чтобы он не жалел себя. Но в данном случае Зверев себя не жалел, плюс его разминка с искрами из глаз, плюс таблетки. Он прекрасно понимал, что у него время ограничено, он играет аккуратнее, чем Перкис, у которого начинается мандраж: как же так, он «инвалида» обыграть не может? За счет этого мандража и число ошибок больше. Наконец Зверев выигрывает сет — 10:8. Повел в счете по сетам 2:1. Так на четвертый день появилась робкая надежда, что мы можем выиграть, до этого ее не было никакой. Матч продолжается в том же духе. Четвертый сет по геймам 5:2, ведет Зверев. И, как часто бывает, в этот момент Перкис начал играть так, как играл первый сет. Подобное нередко происходит от безысходности. Счет становится 5:4. Я сижу на стуле, который больше похож на орудие пытки, и понимаю, что если сейчас Зверев не выиграет гейм, мы проиграли матч. Я Саше на переходе говорю (а там всего несколько секунд есть): «Есть только один вариант, внимательно послушай меня и сделай то, что я скажу. Поскольку вы оба устали и Перкис будет играть так, как ему удобнее всего (в критических ситуациях игроки всегда бьют туда, куда они гарантированно попадают), я тебя прошу: подаешь первый мяч под право, идешь к сетке, держишь удар по линии, он туда пробьет. Вторая подача, то же самое, держи линию — это его второй удар, отвечаешь в другой угол. Два очка выиграл — выиграл матч». Он говорит: «Сделаю». 0:30, потом 15:30, 15:40 — и мы выигрываем матч!

Этот матч, вероятно из-за соперника, не вошел в историю советского тенниса. На телевидении, естественно, ничего не показывали, и видели игру только те зрители, которые сидели в Донецке на стадионе. Про нее и в прессе нельзя было ничего прочесть.

Приехали в Москву. Как будто матча не существовало, никто ни «спасибо», ни «поздравляем». Из-за того, что информации нигде о нем не давалось, многие считали, что нас обыграли. Только в местной газете написали отчет, который назвали: «Двадцать часов пятнадцать минут на электрическом стуле». И моя фотография на этом «стуле». За матч я потерял около трех с половиной килограммов, не двигаясь!

Шамиль ТАРПИЩЕВ
Записал Виталий МЕЛИК-КАРАМОВ
Фото Леонида ЗИНКЕВИЧА

Полностью рассказы Шамиля Тарпищева об истории нашего тенниса вы сможете прочитать в книге «Самый долгий матч», которая в конце года выходит в издательстве «Вагриус».

На фотографиях:

• Пятнадцать лет назад, когда состоялся этот фантастический по интриге матч, почти никто из советских любителей спорта о нем не знал. Хотя он имел для нас поистине судьбоносное значение. НЕ писали о нем и журналисты. Лишь французский журнал «теннис де франс» опубликовал о нем огромный материал с яркими цветными фотографиями. Вот так тяжело пришлось игроку первой десятки гликштейну в шахтерском донецке. Советская сборная: капитан тарпищев, леонюк, зверев, борисов и никому тогда не известный чесноков. Израильская сборная: гликштейн, мансдорф, огромный перкис, тренер рон стил, капитан стабхольц и другие...
• Андрей чесноков закончил выступать в сборной совсем недавно. Его большая карьера началась в донецке, 15 лет назад.
• Тарпищев спрашивает Зверева: «Будешь играть? Есть риск разорвать связку...» Зверев рискнул всей карьерой и выиграл.