КОМЗЕТ И ИКОГ
75 лет назад был создан Комитет по земельному устройству трудящихся евреев (КОМЗЕТ).В переводе на современный русский — началось великое переселение «малых народов», которое наш большой великий народ расхлебывает поныне
Идея новой «черты оседлости» в Кремле созрела не сразу. И автор идеи не установлен. Известно, что вскоре после смерти Ильича «Всероссийский староста» Калинин сказал на каком-то собрании: «У нас давно возник вопрос, где организовать Еврейскую область, и я дал задание найти такое место...»
У всех на земле место было, а у евреев — не было. Нехорошо, батенька...
Поначалу Еврейская республика проектировалась в Крыму, там собирались организовать сто еврейских колхозов, об одном из первых писал Маяковский. Но что-то у них в Крыму не вышло. В 1926 году КОМЗЕТ снарядил экспедицию: 180 человек искали «Землю Обетованную» на равнинах Смоленщины, в горах Алтая, в степях Северного Кавказа. Отчет составил несколько томов. Общий вывод: для переселения евреев ни один район в европейской части СССР не подходит.
Отправили новую экспедицию, в Сибирь, — это уже было местечко «потеплее»; потом — на Дальний Восток. Руководил экспедициями академик Вильямс, автор знаменитой «травопольной системы», поисками в бассейне рек Биры и Биджана командовал профессор Брук, преподававший впоследствии математику в биробиджанской школе № 1. Вряд ли не понимали профессора и академики, что это за место. Муссонные дожди, гнус, морозы ниже 50 градусов...
Дед говорил, что видит как сейчас таежный переезд, где остановился их эшелон. Еврейка на станции переводила стрелку, мой молодой дед спросил: «Мумонька, вос герцех? (Тетенька, что слышно?)» — «Зол зэй брехен зесрэ копе! (Пусть они себе голову ломают!»
Кто — они? Московское начальство! Не для того тащилась она за десять тысяч верст, чтобы стрелки переводить...
О них будут писать в газетах, поставят спектакль в театре имени Кагановича (наркому постановка не понравится: «Издевательство над социализмом»). Снимут жизнерадостное кино «Искатели счастья».
Шестьдесят лет спустя на севере Израиля в кибуце «Лахомей ха-гетаот» («Узники гетто») я смотрел другое кино. Палатки, лопаты, кирки. Болото, не уступающее биробиджанскому. Такие же симпатичные ребята, в жизни не имевшие дела с сельским хозяйством. Ничего, освоили...
На Дальнем Востоке в 1928-м тоже был кибуц. Назывался «ИКОГ» — международная коммуна. Туда приезжали не только из Бобруйска и Житомира, но и из Германии, Румынии, Америки, Аргентины... В начале 30-х некоторые сообразили, к чему дело идет, и — пока еще можно было — уехали. Остальные исчезли после 1937-го... Рассказывают, еще несколько лет назад в районе знаменитой Волочаевки видели деда библейского вида. Говорил по-русски, но с диким акцентом. Последний осколок «американского десанта»...
ЕАО и ПМЖ
Среди заснеженных болот — подмороженная дорога, совершенно пустая. Не автомагистраль Тель-Авив — Иерусалим, прямо скажем, не похоже...
Да и все прочие сравнения с Израилем... начиная с названия. Во всей ЕАО 200 тысяч человек, евреев по переписи 1989 года было четыре с половиной процента — девять тысяч. Но за восемь лет именно столько переехало на ПМЖ в Израиль. «Получается, в Еврейской области ни одного еврея?» — задает мне провокационный вопрос замглавы администрации Биробиджана Давид Вайсерман. «Ни одного?» — удивляюсь я: дескать, а вы кто будете? «На самом деле, — таинственно сообщает Давид, шелестя бумагами, — в прошлом году из Биробиджана в Израиль выехало еще 1473 человека, с ними 604 ребенка. Откуда могли взяться, как вы думаете?» — «Не знаю». «Вот список, — торжествующе заявляет замглавы, — Нащекин, Горлов, Долгий, Мищенко... Ольга Александровна Мищенко репатриировалась в Израиль — как вам нравится?»
Ольгу Александровну не видел, а Давид мне положительно понравился. Редчайший во властных структурах тип: фанатик-архивист, историк-исследователь. Пользуясь служебным положением, проник в архивы Госбезопасности, переписал и переснял восемь тысяч документов, издал книгу «Как это было?» — об истории области до 1937 года. Хотел продолжить свою хронику, да нет спонсора.
Странная хроника. В ней ничего еврейского — только советское.
— Смотрите, — показывает Вайсерман. — 31 декабря 1952 года сидели люди, встречали Новый год, и один поднял тост не за Сталина, а за государство Израиль. Его расстреляли, а всех, кто слышал и не донес, посадили. Или вот — сажают человека, а жену вызывают — даем 24 часа: или отказываетесь от него, или по этапу. Но у меня, говорит, двое детей. Ваше дело. 24 часа. Она плюнула им в рожи... Я разыскал ее сына, показал ему этот документ. Он плакал: «Ты должен опубликовать это...»
«Из-за чего выезд? — спрашивает будто сам себя Давид. — Из-за того времени, которое не захотело стать прошлым. Журнал закрыли. Театр закрыли. Школы закрыли. И это продолжалось сорок лет...»
Сейчас все опять открыто.
Словарь издан, выходит газета.
Читать некому.
«ВАЛДГЕЙМ»
В Израиле я спросил одного основоположника, что такое кибуц. «Молодой человек, — объяснил он, — это коммунизм. Только без коммунистов...»
В Биробиджане все было наоборот.
В отличие от живших здесь с середины ХIХ века забайкальских казаков и корейцев (первых раскулачили, вторых просто выселили) у евреев-переселенцев нечего было коллективизировать. Даже еврейство свое они оставили на прежних местах обитания. Разве что «Интернационал» пели на идиш.
Газеты писали: «Особая Дальневосточная армия послала на подмогу колхозникам, «на бирофельдский фронт», сто красноармейцев...» А вот о чем не писали: партийцы заехали на болото зимой и указали — здесь быть колхозу имени Кагановича. Партийцы уехали, колхоз построили, а летом болото растаяло...
Но кое-какие колхозы в болото не канули.
Борис Рак, последний председатель самого знаменитого колхоза «Валдгейм», — человек небольшого роста. Можно сказать, маленький человек. Я допытывался у него, в чем была причина их успеха, и он по-сталински отвечал: «В кадрах». «А может, это миф?» — спрашивал я у людей. «Нет, --говорят, — было...»
На месте «Валдгейма» теперь АО «Родина», носящее следы не то пожарища, не то массированной бомбардировки. «Тут было норвежское телевидение, — говорит Рак. — Не поверили, что мы своими руками такое сотворили».
Когда «все это началось», из председателей ушел, остался рядовым колхозником. Когда землю стали делить те, кто к ней никакого отношения не имел, стал фермером. Растит капусту, возит «на севера». Его поле — два куска земли, а посередине... ракетная позиция. «А эти откуда здесь взялись, Борис Ехилович?!» — изумляюсь я. «Сказали, вроде аренды, на время, я и пустил, — вздохнул Рак. — А теперь говорят — не думай, мы отсюда не уйдем».
Простились у ракеты. На вышке сообщили: «Едет Рак на белой «Ниве»...
ГУЛЖДС
Мой дед Герцель Гутман, по паспорту Григорий, построил в Биробиджане первый кинотеатр. И железную дорогу рядом со знаменитым Транссибом. Та магистраль была проложена при царе и называлась «первые пути», а эта, дедовская, — «вторые». Зачем они понадобились, новые пути, толком никто не знал, пока не пошли по железной дороге новые грузы. Назывались «зеки». Дед был среди них дважды, один раз до строительства дороги, другой раз — после.
Совсем недавно дед был еще жив, в свои девяносто в здравом уме и ясной памяти, только по ночам не спал: перед глазами, говорил, жизнь разматывается, как кино... Он помнил начальника ГУЛАГа Матвея Бермана — их в НКВД было несколько, братьев Берманов, и все кончили одинаково. Матвея незадолго до ареста назначили наркомом связи. Он вызвал к себе моего деда и сказал: «Я бы взял тебя с удовольствием, но ты же знаешь: я жду».
«Чего?» — не понял я. «Смерти, — объяснил дед. — Если человека назначали наркомом связи, значит, собирались расстрелять». «И он понимал?» — «Понимал». «А зачем они это делали?» — с ужасом спросил я. «А черт их знает... — сказал дед. — Указание Сталина...»
С какой стороны ни посмотришь на Дальний Восток, от лагерной темы не уйти. В Хабаровске остановка автобуса: «Гупровский город», все сходят, не задумываясь, что это сокращенное «Главное управление принудительных работ». В Биробиджане видел тюрьму, на тюрьме выложено кирпичом: «Слава КПСС!»
Непосредственным начальником деда в ГУЛЖДСе был Френкель, которого Солженицын в «Архипелаге» называет автором идеи использования в СССР массового труда заключенных. Дед с Солженицыным не согласен: «Сделал из Френкеля чудовище». «А он кем был?» — «Заключенным на Соловках».
До Френкеля, по словам деда, люди не были обеспечены даже в лютые морозы едой и одеждой. А благодаря Френкелю зеки могли в ы ж и т ь. «Он не гробил людей, — говорил дед. — Человека гробят окончательно, когда оставляют его без работы...»
Френкель был до того требовательным, что измерял толщину лагерного пирога. На особо ответственных участках, когда мороз доходил до сорока градусов, каждому заключенному выдавался горячий пирог с картошкой. Перед выдачей Френкелю приносили этот пирог — и не дай Бог, если он видел, что тот короче или тоньше на сантиметр...
Тут бы мне вспомнить лозунг на воротах Бухенвальда, но я молчу. Какое право у меня — судить их? Френкеля, деда... Что я понимаю в Аду, где были свои театры и изостудии, мастерские для починки обуви, наилучшие портные, краснодеревщики и слесаря. «Вот замок, — говорил дед. — Он, помнишь, стоял на старой квартире, я его снял и сюда переставил. Крепкий замок. Его сделал один мастер оттуда. Ты не знал?»
Мне плохо. Прожил жизнь и не знал, что дверной замок в доме, где я родился, из ГУЛАГа. И бабушкины туфли оттуда же...
ЗЭ-СЭ-ЭР
На соросовских курсах учителя из Еврейской области обучались «валеологии» — здоровому образу жизни. Группа, закрыв глаза, повторяла за преподавателем: «Я спокоен. Мне хорошо. Все прекрасно...»
В санатории, где проходят курсы, тепло, вкусно кормят, как в старых домах отдыха. Никто никуда не спешит, можно кого-то выбрать в собеседники — и часами гулять по лесным дорожкам. Тишина, снежные еловые лапы. Что-то из детства 50-х — Новый год, бой курантов по радио, «Чук и Гек»...
Доценту-филологу из Биробиджанского пединститута моя ассоциация нравится. «Это потому, — говорит, — что Дальний Восток — самый настоящий СССР. Дальневосточник — самый советский человек...»
В Октябрьском районе, говорят, снег выпал — дети не пришли в школу. Не в чем. Как полтораста лет назад. А учителя... «Чем меньше, — говорят, — нам платят, тем больше ковыряемся». А что еще делать на границе отчизны? Ах отчизна, родина, куда ни ткни, ощущение конца, края и одновременно бескрайнего пространства — это, наверное, наше самое советское. «На что живем? На картофельные, на детские, «смертные», — объяснила Мария Григорьевна Лисова из села Екатерино-Никольское. — Не слышали, что это? Коэффициент пограничный. Мы его «смертными» зовем. Если что, мы даже эвакуации не подлежим. Своими же ракетами накроют».
Рассказ учителей из Ленинского района на границе с Китаем. «Выживаем только за счет армии или колонии. Идут туда контрактниками и мужчины и женщины. На любые солдатские должности — писарем, надзирателем... Дети стоят с котелками в очереди после солдатского обеда. Если бы не армия — нам конец».
А вы как думали? Ничего же другого не построили, ничего, кроме э т о г о, нет. Э т о и подкармливает.
Называется, между прочим, не только ЕАО, но и Зэ-Сэ-Эр. Соответственно, все местные жители — «засранцы». Ни за что не догадаетесь, что такое ЗСР. Зона свободного экономического развития. Опять, заметьте, з о н а...
— За счет чего живем? — весело переспрашивает философ Илья Ривич (новый вопрос, наряду с «Быть или не быть?» и «Что делать?»). — За счет дач. Я на даче фотографию увеличенную повесил — Пастернак на огороде, в сапогах, с лопатой. В качестве высокого, так сказать, примера...
Биография Ривича обычна для его круга. Вернулась семья после эвакуации в Крым, а дом их занят. В Березовке, бывшем еврейском «соцдорфе» («социалистической деревне»), колодцы забиты трупами. Мысль: уехать! Куда? Тут как раз говорят: есть чу-удный край... Наших там — то есть евреев — как в Израиле... В общем, подались из Крыма с коровой Белкой в «Валдгейм». В первый год собрали сорок мешков картошки. Рыба на перекате, кета вот такая, можно ловить наволочками. Воспряли духом.
А в городе — общество, букет актеров, музыкантов, писателей из Москвы, Ленинграда, приехали по зову сердца. Ну и загремели все в лагеря. Кто выжил — вернулись в начале «оттепели». Году в шестьдесят седьмом, говорит Ривич, он с друзьями, тогда школьниками, захотели, чтобы в Биробиджане был университет, обратились к власти. Там их встретили дружелюбно: «Еврейский университет? Хорошо, подумаем...»
Подумали — и стали по одному таскать в КГБ, шить национализм. И все кануло в болото. «Я знаю наших человек сто по всему миру: в США, в ФРГ, в Израиле...»
В Кремле, считает Ривич, сидели люди, понимавшие, что самый надежный способ скрыть следы преступлений — разорвать связь поколений. Ведь преуспели! «Мой дед — голос на магнитофонной пленке, — загибаю пальцы, слушая Ривича, — моя старшая дочь — в Иерусалиме, младшая — в Москве, сам я — мотаюсь по стране, ища единомышленников... Попробуй восстанови связи...»
«Может быть, нужны коллективы, пронизывающие всю Россию? — загорается философ. — Может быть, — бежит он за мной по узкой лесной тропинке, — нужна установка на творческий молодняк? Москва — Дальний Восток — температурное коромысло. Мы недееспособны без Москвы, но и вы без нас... вы не будете услышаны! Не знаю, как вы, а мы тут засиделись. Мы, как Иван-дурак, — он на печи сидит, у него уже, извините, яйца перевешивают...»
Есть разные версии происшедшего в нашем веке в окрестностях Биробиджана. Одна — лакированная открытка с надписью: «Жемчужина таежного края».
Но есть и другая версия — что это был просто «сталинский эксперимент». Во всем мире, как услышат «Биробиджан»: «А, — говорят, — гетто!» «Почему гетто? — обижаются биробиджанцы. — Мы там прожили жизнь...»
Мы прожили жизнь. Гордиться особенно нечем. Но и самоуничижение не к лицу. Построили то, что могли. Колхоз на болоте под названием «Валдгейм». В переводе на русский — «Дом в лесу»...
Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ