СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Бесстрашный Александр НИКОНОВ все глубже погружается в недра современного российского искусства

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Из трех богатырей нашего художества, с которыми я знаком — Глазунов, Шилов и Сафронов, — мне больше всего понравился Никас Сафронов. Во-первых, потому, что первые два оказались вовсе не теми овечками, какими прикидывались в разговоре со мной! Сафронов открыл мне глаза на их истинное лицо — они оказались мелкими интриганами и где-то даже завидовали настоящим талантам, строя им всяческие козни! А сами, оказалось, просто ремесленники... Во-вторых, Никас Сафронов настолько чист душой, насколько может быть девственен душою лишь ребенок. В этом он, правда, слегка смахивает на Глазунова. Да и на Шилова, признаться, кое-чем похож — например, своей любовью к фотографиям, на которых художник снят с известным лицом или политиком. Но Сафронов все же другой... Какое бы слово подобрать, чтобы вам понятно было? М-м-м... Вот, нашел... Сафронов — трогательный. Он меня за самое интимное место потрогал — за душу мою загрубелую.

Вообще художники — очень тонко организованные люди и с ними нужно обходиться бережно. Ругать их ни в коем случае нельзя. От этого художники портятся настроением и вянут душой. А кому нужен испорченный художник? Поэтому никогда нельзя обижать художника и писать про него ругательные статьи. Я — никогда этого не делаю! Зачем? Нужно просто разглядеть в самом знаменитом художнике что-то хорошее и показать это людям.

Вот, например, художник Никас Сафронов. Он чудесный, чудесный человек! Он настолько прост в общении (несмотря на то, что знаком с Софи Лорен), настолько добр (несмотря на жизненные обиды от других художников и Павла Бородина), что из глаз моих едва не текут слезы признательности... Никас подарил мне календарь со своими творческими работами (большой), потом альбом дал (маленький) и на третье — стеклянный сувенир из оптического стекла (у него два таких было). Еще предложил супу.

— Ты, наверное, голодный. У меня хороший суп есть. Там грибы, мясо... Будешь?

Жадно упаковывая подарки, я из вежливости отказался. Теперь жалею. Ограничился только чаем с шоколадными конфетами и коньяком, а супу-то не поел, дурак... Кстати, коньяк у Никаса непростой, несмотря на блеклую этикетку со смазанными буквами. Эту бутылку ему Гейдар Алиев подарил. Известный азербайджанский ценитель искусства рад был получить от Никаса свой портрет, устроил ему выставку (на открытии которой теплые слова о большом художнике говорил престарелый Полад Бюль-Бюль-оглы) и дал еще денег на альбом с репродукциями — около 45 тысяч долларов. В альбом Никас нарисовал виды Азербайджана.

Помимо Алиева, параллельно с Глазуновым и Шиловым Сафронов написал портрет Лужкова и подарил его мэру. И также как Глазунову и Шилову правительство Москвы решило выделить Никасу здание для галереи.

— Я сейчас как раз ищу, где мне галерею взять. Я смотрел на Таганке, на Старом Арбате. Пока нигде не нравится.

Сейчас у Никаса две мастерские. В большой он рисует больших начальников. А в маленькой — людей попроще и неодушевленные предметы. Большая мастерская как раз напротив мэрии, под окошками памятник Долгорукому виднеется. Наверное, чтобы Лужкову далеко ходить не надо было.

В мастерской Никаса очень интересно. Всякие штучки... Вот часы лежат очень красивые, золотые. Губернатор Аяцков подарил. Таких часов губернатор заказал всего трое. Одни у Ельцина, вторые у Черномырдина. А третьи я в руках держал в мастерской Сафронова. И это еще не все! Еще Карден Сафронову часы подарил!

— Карден посмотрел мой альбом в Париже и сказал: «Да вы гений!» Я ему: «Чем докажете!» Он снял часы золотые и дал мне.

Те часы вообще единственные в мире. По спецзаказу были сделаны. Жаль только их Сафронов не показал: завалились куда-то. Зато от щедроты душевной Никас вывалил на пол килограммов восемь различных фотографий.

— Это фотомодель голая... А вот Цой, — Никас показал снимок, на котором он стоит рядом с пресс-секретарем Лужкова. — Знаешь, я думаю, вся эта команда для Лужкова уже мало пригодна. Не помогают они ему. Я вот встречался с Цоем до выборов, предлагал ему проект по раскрутке Лужкова. Так Цой сказал: мол, у меня жена Анита — певица, ее нужно раскручивать. В общем, не до Лужкова...

Действительно, в непросвещенной России далеко не всегда встречи художника с властью заканчиваются так, как хотелось бы художнику. Вот, например, Павел Бородин Сафронова элементарно кинул.

— Бородин тоже из Ульяновска родом, как и я. И когда мне предложили с ним познакомиться, я согласился, зная, что он человек богатый — может дать заказы... Сначала он пообещал три миллиона на восстановление разрушенного кинотеатра «Рассвет» в нашем родном Ульяновске. Потом мне понадобилась квартира. Я сказал Бородину, что хотел бы квартиру метров 150 — 200. «500 устроит?» — спросил Бородин. «500 много!» — «Считай, 500 метров у тебя в кармане! Такому большому художнику надо дать...» Представляешь? Я ему одну картину дарю, другую, портрет его пишу небольшой. Жене его подарил картину... Раз человек так много обещает — большой ему портрет пишу! А потом вдруг Бородин перестает меня принимать. Я через жену пробую, говорю ей: у меня вот есть портрет Бородина, мне за него предлагают 25 тысяч долларов. А мне действительно предложили... Она говорит: не отдавай, что мы, бедные, что ли, сами не купим?! И я опять жду. И опять все с концами заглохло.

Прошло полтора года. Бородин стал выдвигаться в мэры Москвы. И тогда к Сафронову пришел один человек и купил портрет. Этот человек рассчитывал, что Бородин будет мэром и он ему подарит портрет. Но Бородин мэром не стал, подарки ему делать, стало быть, сделалось совершенно бесполезно.

— Ха-ха, — смеется Сафронов. — И этот человек после выборов предлагал мне портрет Бородина обратно! Чтобы я его выкупил. Ха-ха... А потом мне передали слова Бородина. Он говорил: мол, я так виноват перед Никасом! Но я, мол, исправлюсь! Я опять ожил надеждой. И когда я к нему в последний раз обратился и спросил: «Пал Палыч, когда мне к вам прийти?» Он поцеловал мне руку и сказал: «Никас! Я тебя обожаю! Приходи вчера!..» С тех пор мое отношение к нему очень резко изменилось. Набрал, понимаешь, моих картин себе штук пять-шесть... Казалось бы, если ты не в состоянии отблагодарить — ну не бери подарки! Понятно же, что у меня очень дорогие картины... А я, между прочим, когда Бородина уволили из управделами, послал ему в утешение еще одну картину. И что же? Даже не позвонил спасибо сказать! Ну, значит, говнюк по жизни.

Однако не все такие неблагодарные, как Пал Палыч Бородин! За рубежом Сафронова ценят и любят. Обычно Сафронов действует так — посылает какой-нибудь знаменитости свой альбом.

— Человеку передают альбом и говорят: этот художник хочет с вами встретиться. И никто мне не отказал! Ни Джек Николсон, ни Спилберг, никто... Моментально принимают! Они даже не надеются, что я их буду писать. А когда узнают, что я их буду писать, они готовы позировать часами, клянусь тебе!.. Это только у нас чиновники о себе возомнили.

Еще я узнал, насколько, оказывается, в России нехороши внутрицеховые взаимоотношения среди трех богатырей.

— Вот, например, я уже вырос до выставки в Манеже, — буквально на пальцах разложил ситуацию в мире искусства Сафронов. — Но когда Лужков сказал Шилову, что Сафронов хочет сделать выставку в Манеже, и спросил совета, Шилов сказал: «Ни в коем случае!» Недавно мне предложили от мэрии социальную программу — по всему городу развесить репродукции моих картин на рекламных щитах, где щиты пустуют. Культурная акция. Для украшения города. И когда об этом узнали Глазунов и Шилов, они стали просить, чтобы меня оттеснили и повесили их работы! Ха-ха-ха. Они все время боятся, что я выдвинусь... Глазунов, когда узнал, что мои альбомы лежат в магазине рядом с его альбомами и раскупаются лучше, пошел к директору магазина требовать, чтобы их убрали.

Достается художнику и от журналистов:

— Недавно одна журналистка написала про меня статью под названием «Никас Сафронов ногой выпинал Ветлицкую из кровати». Неправда! Было не так. Как-то Ветлицкая подошла ко мне и сказала, что хочет со мной познакомиться. Я спросил: «А вы кто?» «Я — Ветлицкая, певица». Странно, думаю, а я такую не знаю... В общем, я ее пригласил в гости, она меня соблазнила. Начались отношения. Наташа говорила: «Я вторая после Пугачевой, а скоро буду первая!» Но нигде почему-то я ее в афишах не видел. Газманов был, другие были, а Ветлицкой не было. Нет и нет, нет и нет... И вдруг в один момент — мы были уже около месяца знакомы — радио часа в три ночи сообщает: в Лужниках состоится концерт, участвуют Пугачева, Киркоров, Буланова, всякие прочие и — Наталья Ветлицкая! Я ей позвонил ночью и говорю: «Наталья! Ты есть! Я слышал о тебе!» А она так равнодушно отвечает: «Да ну, это просто один из моих концертов...» Какое самомнение у человека!

А расстались мы так... Всякий раз, когда Ветлицкая приходила, она курила... что-то особенное. А я потом не мог заснуть из-за этого запаха — я глаза закрываю, а они сами открываются! И в один момент, когда она пришла, я спросил прямо в дверях: будешь курить? Она говорит: буду. Я говорю: уходи. И все! Никто ее ногами не пинал, зачем такое писать?..

Но разговор о художнике без упоминания его картин, мне кажется, не может быть полным. Сафронов более всего известен массам как портретист. На портретах Сафронова изображаемые граждане получаются даже лучше, чем на самом деле — помоложе, покрасивее. Вот какой талантище! И даже бессмысленно спрашивать, почему так получается.

— Это же образ! Ты же видел портрет Лужка или Пугачихи. Можно написать человека с морщинами, но я рисую, как мне приятно. Человека надо идеализировать.

— А почему у тебя на овальном портрете Софи Лорен в пополам с Лениным?

— Я когда-то прочел, что такие, как Ленин — по уму и таланту, — рождаются раз в сто лет. А в Италии, когда был, прочел, что такие, как Софи Лорен, рождаются раз в сто лет. И чтобы не занимать много холста, я написал их на одном портрете — пол-лица Лорен, пол-лица Ленина.

— Правильно! И времени сколько сэкономил для настоящих работ... Вот, например, это чего?

— Каспийское море. В Азербайджане нарисовал.

— Ты еще и маринист?

— Я все умею рисовать.

Картина с морем выписана художником-универсалом настолько мастерски, что у женщины, сидящей в углу спиной к зрителю, попа высовывается из картины сантиметра на два. То есть женщина сидит как бы на раме картины этой попой. Объемная живопись!

— Как ты ей попу нарастил такую выпуклую? Она из половинок шарика для пинг-понга сделана?

— Нет! Натуральная краска! Слой за слоем долго накладывал. Этой женщины на картине сначала не было. Я ее потом подрисовал.

— Зачем?

— Просто так.

Много на картинах Никаса женщин с кошачьими головами. Это неспроста.

— Барон Бенигсен — мой клиент и приятель — как-то в Лондоне пересказал мне книгу французского писателя «Женщина-кошка». Изучая своих жен и любовниц, тот открыл, что женщина есть кошка. По повадкам, по движению... И позже я, когда поехал на Восток, сам убедился, что женщина является животным...

— А ты бы согласился жить с женщиной-кошкой?

— Да, даже с большим удовольствием, чем если бы голова у нее была человечьей!

— А я бы нет: у меня аллергия на кошачью шерсть. Голова, она хоть и маленькая, но все равно линяет. Я бы чихал на такую женщину, и у меня бы текли сопли беспрестанно из-за нее.

Женщины Сафронову вообще удаются на славу. Вот, например, еще студентом он познакомился с одной красивой девушкой, у которой был строгий папа. И Никас попросил у отца лицо его дочери. (Нарисовать ее портрет, для непонятливых поясняю.) Папа у дочери был не простой, он привел молодого Никаса домой, и там Никас увидел целую кучу девушкиных портретов, написанных именитыми художниками того времени. «Похоже?» — спросил папа. «Нет», — честно ответил Никас. «Ну вот, — сказал папа. — Академики именитые и то не умеют рисовать. Где уж вам, студенту!..»

— А я, когда вечером стал вспоминать ее лицо, — раскрывает тайны мастерства Сафронов, — то понял, что художники пытаются нарисовать ее уши, рот, а глаза не могут нарисовать, поэтому и непохоже получается. Глаза же — основа портрета. И я понял, что у нее что-то происходит с глазами. У нее глаза прыгают! И я нарисовал ее с четырьмя глазами! И она сразу стала узнаваемой!

— И что сказал строгий папа?

— Они обиделись страшно! Психанули просто...

На противоположной от «Четырехглазой» стенке висит портрет чернявого дядьки.

— Это Анзори. Наследник... ну, условный, конечно... покойного Отари Квантришвили, — спокойно пояснил Сафронов. — Наместник его. Квантришвили ушел, а этот взял бразды правления. Как же его фамилия-то?.. Ну неважно, все равно он сейчас поменял фамилию с грузинской на русскую... Анзори, кстати, не понравилось, что на портрете у него плечи узкие получились. Он даже разделся, чтобы показать мне, насколько он плечист.

— А почему портрет висит у тебя, а не у него?

— Ну, это вопрос денег...

— Ладно, не будем об интимном, не сошлись, так не сошлись... А Михалкова портрет почему здесь висит, а не у Михалкова? Да еще Михалков какой-то наполовину каменный...

— Это история необычная... В 1998 году к юбилею Алиева я написал его портрет и поехал вручать. А в то время в Баку был кинофестиваль, на котором присутствовал мой друг Пьер Ришар. Он обожает мое творчество, сам сказал. Он даже специально задержался на день в Баку, чтобы дождаться меня, — так хотел получить мой альбом, который я пообещал ему подарить...

Короче, после вручения портрета Алиеву, президент поручил своему сыну Эльхаму развлечь гениального художника современности.

— Ну, приехали в хороший ресторан. И я попросил пригласить в ресторан Пьера Ришара. Эльхам позвонил куда-то, и ему сказали, что Ришар сейчас вместе с Михалковым, но в принципе его одного могут пригласить. Я говорю: пускай уж и Михалков приезжает. Они приехали. А на вечере стали чествовать меня. Поскольку вечер-то был мне посвящен. Тосты зазвучали один за другим — за гения, нарисовавшего Алиева... И вдруг я вижу, что Михалков начинает меня тайно ненавидеть. У нас до этого были нормальные отношения. А тут он сидит и кипит. Ну я встал, начал мямлить, что я всего лишь хроник и пишу таких знаменитых людей современности, как Михалков. Смотрю, у Михалкова отлегло, он обмяк, стал танцевать. Но осадок, чувствую, остался. И чтобы исправить положение, я решил режиссера уважить — написать его портрет.

Надо сказать, позировать Никасу не нужно. Он настолько талантлив, что стоит ему раз увидеть человека и он уже дальше может его портрет написать просто по фотографии! И вот, написав портрет Михалкова, Никас несколько раз договаривался с режиссером, чтобы отдать ему произведение искусства. Михалков несколько раз назначал время встречи, Никас честно приезжал, а Михалкова не оказывалось на месте. И вот однажды на Рождество в гостях у знакомых Сафронов столкнулся с Михалковым. Поскольку мастерская художника находилась рядом, он сходил туда да и принес портрет Михалкова.

Михалков встретил свое появление в виде портрета кисти великого художника недостаточно почтительно, как показалось великому художнику. Нет, режиссер, конечно, формально поблагодарил, даже чуть привстал из-за стола. Но тут же отвернулся к своему застольному собеседнику: «Так о чем бишь мы говорим?..» Показал, кто есть кто — кто велик, а кто с портретом набивается.

— Я тут же ушел, — делится переживаниями Сафронов. — А на следующий день знакомые позвонили и сказали, что Михалков свой портрет не забрал. Я приехал, сам его забрал и закрыл эту историю.

Тот портрет Михалкова Никас уничтожать не стал, но в отместку нарисовал новый, на котором Михалков наполовину закаменелый.

— Может быть, со временем он у меня вообще весь каменный станет, — грозит художник.

— Никас! Может, ты слишком строг к Михалкову? Мало ли, забыл человек по пьяни портрет забрать. Потом бы подослал курьера. А ты его лишил сразу всего.

— Это серьезные вещи. Мои работы не забывают. У меня портрет человека такого уровня стоит минимум 50 тысяч долларов.

...Так Михалков влетел на полсотни тысяч...

Несмотря на жестокую обиду, Сафронов не унывает:

— Если человек ведет себя недостойно, я могу доказать, что это он живет в мое время, а не я в его время!

Эту каменную фразу Сафронова я в некотором потрясении даже записал себе в блокнотик. Вот что такое битва гигантов!..

Сейчас Сафронов готовится писать портрет Путина. Он уже пообещал это Путину при встрече. Думаю, Путин сейчас живет в некотором волнении. Но беспокоиться ему не нужно: даже если и.о. президента не наскребет 50 тысяч долларов, Сафронов ему портрет просто подарит. Он может себе позволить такие дорогие подарки.

Только не надо обвинять Сафронова в конъюнктурности!

— Я не рисую угоднических портретов. Меня в свое время просили нарисовать портрет Брежнева. Я отказывался. Для меня это было неприятно. Я считал, что этот человек недостоин.

А Путин, с точки зрения Сафронова, достоин. А вот, например, Хакамада — не очень достойна.

— Она мечтает быть президентом. И в свое время не пошла со мной и Валей в баню...

— Каким Валей?

— Гафтом... Вначале Хакамада согласилась. А потом, за час до бани сказала своей подружке: «Знаешь, я подумала, а вдруг я стану президентом, и это мне потом помешает...»

Как ясно из вышесказанного, Никас — человек небедный. 50 тысяч долларов — еще не самая большая цена за его работу. Бывает и по 100, а то и по 150. Правда, редко это бывает, порой раз в полгода-год, но все равно солидно, согласитесь.

— Иначе бы я не купил замок в Шотландии, дом в Брюсовом переулке. Мне там вид из окна очень понравился. Я сделаю ремонт и один этаж для друзей отведу: вдруг Софи Лорен в гости приедет... А еще я 310 тысяч долларов в «Соцэкономбанке» потерял во время кризиса, — информирует Никас.

Это были «квартирные» деньги... Незадолго до кризиса Никас продал свою квартиру на Пушкинской: она вызывала у него неприятные воспоминания. Я его понимаю — там сразу после двухлетнего ремонта прорвало какой-то шланг у джакузи, и восемь часов хлестала вода. Куда только не звонили Сафронов и находившаяся в момент аварии в джакузи актриса Васильева! Никто не реагировал!

— Они просто бросали трубку в этих ЖЭКах! Мы позвонили в службу спасения 911. Эти тоже не приехали. Позвонили пожарникам. Пожарники сказали, что раз пожара нет, они не поедут, а вода — это даже хорошо для них... А проститутки на Тверской, задрав головы, смотрели, как откуда-то сверху хлещет вода и валит пар. Ужас...

После продажи злополучной квартиры и потери вырученных за нее денег, Никас уехал в Испанию рисовать короля Хуана Карлоса и «еще одного чиновника большого». Я напомнил Никасу, что Глазунов тоже писал этого короля — Хуана.

— Мы все пишем, — мягко улыбнулся Сафронов и объяснил, что у Гейдара Алиева, например, около 300 портретов, написанных всякой шантрапой. Но только один портрет — кисти Сафронова — Алиев забрал к себе домой. Остальные отдал не то в музей, не то в галерею. Народу, в общем...

Значит, писать короля мало, сделал я вывод, нужно еще быть настолько хорошим реалистом, чтобы король сам себе понравился. Однако Никас не чужд и экспериментов в искусстве. Однажды ему принесли старинные иконы. На них еще осталась часть рисунка. Иконы эти лежали где-то под мостом, их нашли...

— Мне вдруг пришла в голову мысль: что же мы делаем с нашей культурой! И я стал рисовать прямо по этим иконам элементы обнаженных тел.

Получилось очень здорово, я видел, на части старой доски — сохранившийся лик какого-нибудь святого, а на другой части — новодел — бабы голые. Интересное решение... О новом почине художника Сафронова прослышали и написали на Западе. Да и отечественные попы возбудились.

— Пришли какие-то от патриарха и сказали, что анафеме меня предадут. Обещали распять, наслать на меня гневный народ. Типа, кощунство делаю...

— Ну ты их послал, я надеюсь?

— Да, я их практически послал...

С иконами Никасу дело иметь не впервой. Когда-то, в самом начале карьеры Сафронов зарабатывал на иконах деньги — он их писал, его приятель искусственно старил, а потом концессионеры выгодно впаривали доски.

...Зная подлые запросы читателей, которые всегда больше интересуются, с кем спит художник, а не его духовной жизнью и творческими страданиями, и без всякого удовольствия потакая низменным желаниям покупателей журнала, я перехожу от искусства к плотскому и вынужденно рассказываю плебсу о личной жизни Сафронова. Тем более что он из своей жизни никакого такого особенного секрета не делает:

— У меня была первая жена француженка. История с ней такая. Мой друг-югослав передал из Парижа в Москву посылку со своей женой. А жена не знала русского языка и взяла в Москву подругу, знающую русский. Подруга мне понравилась. Я жил тогда в Теплом Стане. Вечером мы гуляли, и за нами увязались какие-то хулиганы. Я велел девчонкам бежать домой, а сам сзади шел. Быстро шел, но не бежал. И когда зашел в квартиру, эти хулиганы стали стучать в дверь. Я взял ножик и хотел выйти на улицу, чтобы порезать их. И подруга эта не пустила меня, схватила меня за ногу. Она видела по моим глазам, что я вне себя. Ведь меня если задеть, то я уже ничего не соображаю...

Потом художник Сафронов, естественно, стал приставать к подруге, но та объяснила, что у нее такой зарок — выйти замуж девственницей и дать только своему мужу и только после свадьбы. «Ладно, — пожал плечами Сафронов. — Давай поженимся». И что вы думаете? Года через полтора они поженились!

— Я стал заниматься с ней сексом и понял, что меня от нее тошнит. От секса с ней меня тошнило! Но потом я ушел от своей француженки к русской парикмахерше. Она была толстенькая и маленькая.

Сожительства с «маленькой и толстенькой» было довольно из-за ревности последней. Однажды, придя поздно домой, Никас нашел все перевернутым, а свои картины — порезанными.

— И я понял: это любовь!..

— Кошмар! Какая же это любовь, — сочувствую я израненному сердцу художника. — Она резала картины, что непристойно; разбрасывала вещи, а за это вообще убить мало!..

— Она и меня, бывало, ножом резала из ревности! Пыряла... И это при том, что она была замужем. Когда она уходила от меня, я пытался ее вернуть. Я разбил ей окно, оттуда высунулся какой-то голый мужик в трусах. Я говорю: «Ты кто такой?» «Муж!» Я залез в окно и стал его колотить. Они стали вопить милицию, и я убежал. Через неделю она сама ко мне пришла. Все это тянулось три года. А я через три года устал от всего этого и встретил за границей одну итальянку, которая тоже изучала русский язык, как и моя первая жена-француженка.

Третья попытка также была несладкой. У итальянки темперамент оказался вполне итальянским, а характер еще хуже, чем у парикмахерши.

— Безобразный характер! Она кидала посуду по Теплому Стану. Но потом оказалось, что она беременная. И я женился.

Супруги жили то в России, то в Италии, бывало, изменяли друг другу, ссорились и мирились. Зато теперь у Сафронова растет сын на Апеннинах. Ему шесть лет. Он живет там с мамой. Когда сын приезжает в Россию к папе, то почему-то все время зевает. Так, во всяком случае, утверждает Никас. Он даже нарисовал портрет своего сына. Зевающего. Никогда раньше я не видел на портрете зевающего человека. Это совершенно новое решение в искусстве.

Сейчас Сафронов намеревается получить итальянское гражданство. Чтобы с визами не возиться. А то визы получать очень мучительно: в посольствах люди грубые. Однажды Никасу надо было срочно уехать в Италию, он пришел в посольство, а его отвинтили.

— Я стал говорить: я художник, может быть, вы меня знаете? А им насрать! Тогда я попросил пригласить посла. Они стали надо мной смеяться. Тогда я попросил послу передать мою визитку. Они передали. Оказалось, посол — мой поклонник, и я знал об этом. Нас Питирим познакомил...

— А Питирим... пардон, что прерываю... не возмущался тем, что ты иконы старые голыми бабами расписал?

— А Питириму наплевать. Ему как раз нравится. Он не ортодокс. Возможно, это нормально воспринял бы и сам патриарх. Они же не все там ортодоксы. Мой друг Юрий Лонго рассказывал, что был приглашен в некие церковные кулуары, где на первом этаже у них был церковный магазинчик — свечки, книжечки продавали. На втором — более дорогая утварь. А на третьем этаже — массажный салон для батюшек, где работали девчонки из Украины и Белоруссии. Публичный дом. Они же нормальные люди!.. Зарабатывают деньги на святой воде, развлекаются... Короче, вечером позвонили мне из итальянского посольства и сказали: «Посол вас ждет». Когда я пришел, посол вызвал консула и вставил ему фитиль: вы, козлы, Лопаткину выкинули отсюда, она, бедная, плакала! Теперь художника обидели! А ведь это представители культуры нации! Они будут говорить всему миру, что наше посольство прогнило!..

— Кстати, насчет «прогнило»... Никас, пока не забыл, хочу спросить, а чьи черепа у тебя на полочках лежат?

— Один мне подарили еще в институте, а второй череп моей бабушки.

— Блин...

— Вон тот вон бабушкин.

— Где ж ты его взял?

— В Литве. Кладбище, где она лежала, затапливало водой. И видя, что вот-вот все затопит, я забрал череп. А кости оставил. Ха-ха...

Действительно, смешно, ситуация какая-то странная — вроде бы и кости надо было забрать, но и кости громоздкие, тяжелые. Возиться с ними... Да и не такие они интересные, как череп. В общем, половину бабушки затопило.

Художник встал на стул, достал бабушкин череп. На верхней челюсти было четыре вполне еще приличных зуба. Никас дунул на макушку, сдув с бабушки пыль. Я смотрел, как пыль облачком взлетает над черепом и лихорадочно размышлял, что же мне нужно делать и говорить в этой ситуации. Все-таки я находился как бы на кладбище, где у Никаса близкий человек покоится.

— Э-э, Никас... Ты... Это... А зачем на нижней челюсти какие-то дырочки предусмотрены?

— Здесь мышцы крепятся, чтобы жевать.

Когда-то бабушка двигала челюстью.

— Ладно, ладно. Ставь обратно. Не тревожь покой бабушки. Как ее звали, кстати?

— Онно Федоровна. У нее было финское имя.

Никас встал на стул и поставил Онну Федоровну обратно на полочку. Я вздохнул.

Он искренний и кристальный человек, Никас. Просто странно ориентируется в этом мире. По каким-то своим координатам. Я вот показал ему свое приобретение — набор из двух ручек в виде сигар. Лежат ручки-сигары в деревянном ящичке на бумажной соломке. От сигар не отличишь! А колпачок снимешь — перо у ручки блестит.

— Красивые, — уважительно кивнул Никас. — Я тоже люблю оригинальные вещи. Но это же дорого! Ты, наверное, богатый человек.

У меня не повернулся язык сказать владельцу замка в Шотландии, что набор таких клевых ручек стоит 12 долларов. Приятно прослыть богатым в своем кругу...

На прощанье Никас проводил меня до двери и неуверенно сказал:

— Не знаю, доволен ли ты нашей встречей... Вам же, журналистам, нужно чего-нибудь жареного. А то у меня все какое-то обычное. Может, что-нибудь придумаем?

— Не надо! Не надо ничего придумывать, Никас! Тебе достаточно правды...

Александр НИКОНОВ