В деревне Чумазово создается новая форма жизни
ЗАТЕРЯННЫЙ МИР
Мы едем искать таинственных отшельников, бросивших свои городские дома и квартиры, чтобы жить по совести. На грязной обочине мелькнул дорожный знак «Чумазово». За этой деревней, как мне объясняли, и должна находиться община с самоназванием «Китеж».
Община — это когда все общее. Общие деньги, общая еда, общие дома, общие орудия производства. Правда, семьи отдельные, но детей все равно воспитывают сообща. Причем в основном дети приемные, которые теперь из государственных превратились в своих.
Вместе с нами, журналистами, в «Китеж» приехал московский бизнесмен Саша. Я сначала удивилась: что ему, владельцу навороченного сотового телефона и ботинок за тысячу баксов, нужно в деревне? Оказывается, московские бизнесмены часто бывают в «Китеже». Сюда за неделю приезжают по нескольку человек любопытных. В основном ищут смысл жизни. Люди едут сюда в поисках земного рая. Но редко кто остается. Оседают в «Китеже» единицы. Чтобы стать членом общины, нужно пройти годовой испытательный срок. Городскому человеку год махать топором, строить дома, вскапывать огород — трудно. Но только после года соискателю места в земном раю разрешают взять из детдома приемных детей. Это, собственно, и есть главная цель общины — вытаскивать из провинциальных детдомов ребят, чтобы они жили не в казенных домах, а в семьях. Воспитывать и учить. Все это в искусственно созданной микросреде, защищенной от внешнего мира лесами, полями и ледяными дорогами.
На улице никого нет, если, конечно, это можно назвать улицей. Маленькие деревянные домики стоят по кругу, образуя в центре площадь Согласия. Это я ее про себя так назвала. На площади стоит тишина. Ни души. До большой привлекательной Москвы здесь рукой подать — 200 км. Внезапно в лучах закатного солнца появляется мужик с монтировкой и фаянсовым унитазом. Он и проводит нас в ближайший дом.
Вместо обоев на стенах краской нарисованы сказочные домики и животные, так что мне сразу вспоминается детская поликлиника. Мы сидим на диване, готовимся пить чай. Хозяйка дома Елена работает в общине бухгалтером. Она пытается утихомирить шатающийся стол картонками, которые подкладывает то под одну, то под другую ножку. Ее муж Александр рассказывает, как они приехали сюда из Караганды. Александр художник. Здесь же, в комнате, в несколько рядов стоят написанные им иконы.
— А может быть, вы на ночь останетесь, а то так ничего и не успеете у нас посмотреть? — Елена приносит сливовое варенье и мед.
— Нет, — вдруг спохватывается муж, — будет Совет общины, там и решим, можно ли у нас оставаться. Поставим вопрос на Совете, и все вместе решим.
Я, признаться, немного пугаюсь. Слово «совет» ассоциируется у меня с чем-то революционным, с какими-то бумбарашами.
— Что же вы на этом Совете делаете? — спрашиваю.
— Ежедневно решаем накопившиеся вопросы, распределяем работу на завтра. В Совете участвуют все взрослые.
— А если кто не согласен с мнением большинства?
Александр заулыбался:
— У нас так не бывает, у нас все решения принимаются консенсусом — говорим, пока не убедим. Так что голосования проходят единогласно.
В это время в дверном проеме возникает отец-основатель общины Дмитрий Морозов. Он запросто предлагает нам оставаться и ни на какой Совет вопрос не выносит. Я зачеркиваю в блокноте «коммунизм» и пишу «диктатура».
У «Китежа» домов мало — десять, а земли много — целых триста гектаров. Сто гектаров подарила Барятинская администрация, а еще 200 сдано китежанам в аренду почти за бесплатно.
Дома расположены двумя кругами, между которыми стоит заповедный липовый лес, охраняемый разными природоохранными организациями. Через него нам нужно пройти к столовой.
В темноте заповедный лес ничем не отличается от обычного, и мне то и дело кажется, что мы сейчас свернем шею. Нас обгоняют сосредоточенные дети, которые без фонариков заученным маршрутом спешат к столовой. Все они здороваются и спрашивают, кто мы такие.
— Мы гости, мы хорошие, — неустанно повторяю я.
Рядом со мной продвигаются наш фотограф Дима Назаров и московский бизнесмен Саша.
Бизнесмену Саше здесь все очень нравится. Это же как ролевой туризм, когда тебя сажают в тюрьму за большие деньги. Ему хорошо по контрасту, я же, прошедшая застенки детсадика-пятидневки, до сих пор морщусь при виде липких макарон и компота из сухофруктов по расписанию. А тут питаются именно так, потому что на деликатесы денег нет.
В общине ужин ровно в восемь. Фотограф Назаров внезапно изрекает:
— Еда по расписанию — одно из самых тоталитарных проявлений общества. Это самое явное и прямое подавление свободы.
— Зато пищеварение улучшается, — отвечает жизнерадостный бизнесмен.
Но несмотря на свободомыслие, мы явились к ужину ровно к назначенному времени. Столовая ничем не отличается от других домов, только в прихожей сразу натыкаешься на склад допотопной обуви. Это общая сменка. Тапки попадаются исключительно на левую ногу. Это потому, что одежда и обувь собираются с миру по нитке. Видно, в мире левые тапки более популярны. К ужину я выхожу в одном коричневом и в одном синем. Ладно, красоваться тут особо не перед кем: люди сплошь женатые и с детьми.
На кухне играет узбекская музыка. Тут хозяйничает рыжеволосая Света. Итак, на ужин вареные макароны с хлебом, которые в последний раз я ела в садике и содрогалась от омерзения. Сегодня же, промотавшись по бескрайним дорогам Калужской области, чувствую зверский аппетит. Но много есть здесь как-то неудобно: чувствуешь, что отрываешь кусок у детей. Я со стыдом вспоминаю килограмм винограда и персиков, поглощенные в машине во время сегодняшней поездки. Местные дети видели персики один раз в жизни — теща Морозова как-то привозила. Еду по привычке экономят, так как еще в прошлом году ее не хватало. Поэтому, когда я вежливо сказала, что, наверное, столько не съем, Света с готовностью зачерпнула половину обратно.
Мы ходим из дома в дом запросто, запоров и замков в «Китеже» нет. А в том домике, где нас поселили, их не было даже в туалете. На стенках в большом количестве почему-то висят индейские тамтамы, бесконечные книжные полки и множество пейзажей. Пейзажи здесь пишут почти все.
У взрослых китежан есть чумазовская прописка, поскольку раньше здесь была большая-большая деревня Чумазово, а чумазовский колхоз содержал две тысячи коров. Сейчас от всего былого чумазовского великолепия осталась одна баба Катя, деревня опустела. А сама община с 1993 года имеет юридический статус некоммерческого партнерства. И с этого 1993 года китежане на всем экономили. Получали по 800 рублей на каждого ребенка от государства и по 300 на каждого взрослого от Барятинской администрации — это зарплата школьного учителя. «Китежская» школа имеет статус государственной восьмилетки.
Кирпич на дома, одежда, посуда, фаянсовые унитазы — все это подарки. Еще два года назад Морозову приходилось каждую неделю уезжать в Москву, чтобы добиться какого-нибудь спонсирования. И помогали. Вся одежда на китежанах подаренная. Особо активно помогают иностранцы. Несколько лет назад сюда совершенно случайно заехала англичанка Лайза. С тех пор она занялась активным изысканием средств за рубежом. Из-за границы в «Китеж» в год приходит по одной коробке с одеждой, или с книгами, или с игрушками, или с лекарствами.
Три раза в неделю кто-то ездит в Барятино за продуктами. В основном это крупы, макароны и окорочка, которыми кормятся по воскресеньям.
В общину принимаются люди до сорока. Так что здесь еще никто не успел умереть. Оставшийся добровольно отказывается от будущего в Большом Мире. Даже просто выехать из «Китежа» сложно, потому что вся зарплата собирается в общий котел. На руки каждый взрослый член «Китежа» в месяц получает сто рублей. Для выезда в Большой Мир нужно на Совете доказать, что поездка действительно необходима. Правда, раз в год взрослые обязательно выезжают в отпуск — развеяться.
Совсем поздно мы приходим в дом к первому среди равных — Морозову. Кстати, в этом доме особенно заметно, что цивилизация наступает: в 1999 году туалет в этом земном раю был на улице. А вот в 2000-м уже все как у людей — в дома провели канализацию и поставили фаянсовые унитазы. Кроме этого, у Морозова есть стереосистема, старая стиральная машина и даже электрический чайник.
Жены дома нет: у жен по четвергам «Женский клуб». Это значит, что они собираются все в одной избе и слушают доклады. Доклады подготавливают кто во что горазд: про воспитание детей, которых у каждой женщины по пятеро, про коней, про пчел, про психологию, про Северный полюс. Это чтобы кругозор расширять.
Сам Дмитрий Морозов окончил Институт стран Азии и Африки, пожил в Индии, защитил диссертацию на тему «Социальное положение пролетариата в Южной Индии», отработал пятнадцать лет на радиостанции «Маяк». Все это время на лето он неизменно отправлялся вожатым в пионерлагеря — тянуло, значит, к детям.
Идея создать микромир вынашивалась долгие годы. Первые деньги собрали благодаря марафону на «Маяке», администрация Барятинского района дала землю. Поначалу микромир состоял из одного Морозова, который поселился посреди поля в единственном доме. Через год стали подтягиваться единомышленники. Люди, которые отказывались от всех достижений цивилизации, жили по семь человек в одной комнате, стирали в ледяной воде, чтобы строить новый мир и растить новое, лучшее поколение.
Это сейчас в каждой «китежской» семье по пять приемных детей и все с ними нормально. А когда-то... Первые приемные дети были самые трудные. Их привез знакомый милиционер со словами: или в колонию, или к вам. Было страшно, никто не знал, как общаться с такими подростками. Дмитрий Морозов признается, что первоначально китежане вообще не знали, как надо работать с детьми. И великий педагогический эксперимент начался.
Потом появились дети из калужских и барятинских детских домов. Катя, например, жила с младшей сестренкой. Родители были беспробудными пьяницами. Так что на плечики четырехлетней легли все заботы о двухлетней. Она ей даже кашу варила. В итоге во время пожара старшая малышку спасла, а дом сгорел. В детдоме младшую сестренку сразу удочерили и увезли в неизвестном направлении. А у старшей, Катюши, начались истерики и депрессии. В «Китеж» она попала с сильным отставанием по всем предметам, молчаливая, серьезная. Так как детей особо о прошлом не расспрашивают, чтобы не травмировать, ее никак не могли реабилитировать. Хорошо, что из Англии в гости приехал детский психолог. Он выяснил, в чем дело, и сказал, что, пока у Кати не будет младшей сестренки, ничего из ребенка не получится. Так в семье Харламовых, где уже было четверо приемных детей, появилась еще одна малышка.
Стасик сегодня гениально играет в спектаклях. А его родная мама в течение года продержала запертым в квартире. Ему было тогда шесть лет. Мама варила большую кастрюлю манной каши, запирала квартиру и уходила на неделю. Сейчас он о своей «неправильной маме» старается не вспоминать. Мам у него теперь достаточно, но к взрослым все равно чувствуется недоверие.
Что было с этими детьми до «Китежа» — мрачная тема. Сами китежане говорят, что воспитывать они уже научились, а вот учить получается с трудом. Школа — деревянный сруб с одним классом, поэтому уроки чаще всего проходят в домах друг у друга. По четыре урока в день, включая субботу. Дети из детдомов поступают с огромными пробелами в образовании. Один мальчик в четырнадцать лет так и не научился читать. Некоторые совсем не понимают значения слов. Их лексический запас до того беден, что при словосочетании «упал навзничь» они спрашивают, кто такой Навзничь. Правда, старшие уже говорят по-английски, работают на компьютерах и готовятся к институтам.
Наконец-то мы оказываемся в гостевом домике. Я с ужасом думаю, что завтра в восемь — зарядка. С этой мыслью забираюсь за печку, прижимаюсь к ее шершавому боку и засыпаю. В печке горит сухостой из парка. Дети заповедный парк прочищают, извлекают мертвые деревья, рубят их топором, а потом обогревают московских журналистов, которые все персики сожрали по пути и детям ничего не привезли.
Не знаю уж, каким образом, но на зарядку мы поднимаемся. Открываем дверь: мать твою! красота-то какая! Иностранцы, которые частенько заезжают в «Китеж», говорят, что никакие психологи при школе не нужны, потому что здесь лечит сама природа. Прямо около нашего дома ночью играли зайцы, деревья все насквозь ледяные, белые, светлые. Слева с радостным гиканьем проносится бизнесмен Саша, размахивая в воздухе ненужным сотовым телефоном.
— Сейчас бы яичницу, — думается мне, — а ноги уже несут к столовой, рядом с которой проходит зарядка. Со стороны это довольно смешно. Мы — десять взрослых человек — встаем в круг, все в тулупах и валенках, и выделывем физические премудрости и восточные позы. Зато настроение поднялось.
И только тут я замечаю ангары с огромными блестящими полукруглыми спинами. Оказалось, там зимуют трактора. Много белорусских тракторов. Некоммерческое объединение приемных родителей — это, конечно, хорошо, но деньги тоже зарабатывать надо, не все же в нищете жить. Поэтому со следующего года в силу вступает программа «Китеж-агро». 80 гектаров калужской земли будет засажено картошкой по голландской технологии. Эти ангары и четыре трактора приобрел один московский бизнесмен, который до знакомства с «Китежем» торговал в Москве сырами и вином. Теперь же все деньги переводит сюда. Зря говорят, что богатые люди жадные и злые. Нет, они добрые и щедрые. Московский бизнесмен Саша признался:
— Я вот тоже все не знаю, куда сегодня деньги вложить. Знаешь, возникали даже идиотские мысли поддержать сельское хозяйство.
Картофельная программа — это все равно что банановая лихорадка у Маркеса в Макондо. Все китежане говорят о картошке, предвидя скорое обогащение. Тогда можно построить и новый первоклассный учебный центр, и новые дома. А каждый новый дом — это новая семья и новые дети, превратившиеся из государственных в родных.
— Кем ты хочешь стать, Таня? — спрашиваю я взрослую девушку, почти выпускницу.
— Я хочу выучиться на экономиста и стать менеджером в проекте «Китеж-агро».
— Кем ты хочешь стать, мальчик?
— Трактористом. Я буду убирать в «Китеже» картошку.
Москва или Большой Мир почему-то выглядят в глазах детей чем-то страшным и непонятным.
Единственные выпускники «китежской» школы (как раз те, из первой партии, которых хотели отправить в колонию) учатся сейчас на столяров и плотников, чтобы вернуться в «Китеж». Один из них, Коляша, сказал: «Выйдя из «Китежа», я забыл, что мне могут дать по морде».
Люди здесь держатся за созданный собственный мир. Они уже не выживут без него. Сам Морозов говорит, что, если сейчас «Китеж» прикроют, а детей отправят обратно в детские дома, они там повесятся. Однажды, наблюдая за играющими детьми, взрослые заметили, что пятилетняя Света взяла сабельку и рубит ноги куклам. Когда спросили, кого она так наказывает, оказалось, что куклы — это воспитатели детского дома и она не хочет, чтобы они за ней пришли.
Елена КУДРЯВЦЕВА
|