У МЕНЯ БУДУТ ПРОБЛЕМЫ, ЕСЛИ ВЫ ЧТО-ТО С СОБОЙ СДЕЛАЕТЕ В МОЕМ КАБИНЕТЕ

У МЕНЯ БУДУТ ПРОБЛЕМЫ, ЕСЛИ ВЫ ЧТО-ТО С СОБОЙ СДЕЛАЕТЕ В МОЕМ КАБИНЕТЕ

Сванидзе жевал леденцы. Когда переставал жевать, начинал жаловаться. Времени у него мало. И так всю дорогу по пути в свой кабинет. Наверное, намекал, чтобы на долгую беседу я не рассчитывала. Кабинет у начальника РТР оказался небольшим, и в нем почему-то пахло сеном. Я огляделась, но ничего, кроме букета цветов, не обнаружила. Наверное, так пахнут голландские хризантемы. У них, в Европе, поветрие такое — внедрять в массы естественные запахи природы. Хорошо, что запахи природы у них с сеном ассоциируются.
Чтобы не терять времени, тут же разложила на его массивном столе свою любимую игру. Настольная игра годов шестидесятых. «Пионер всем ребятам пример» называется.

— Начнем? — предложила я.

— Наташенька, а что это такое?

— Да допотопная «бродилка» 60-х годов, тогда ведь компьютеров не было, дети жили счастливо и про «doom» слыхом не слыхивали. Видите, здесь не про монстров, а про пионеров. Нужно кубик кидать и фишками ходить. Кто первым до финиша дойдет, тот и выиграл. Там еще стишки прикольные практически под каждым ходом, стишки глубокого и высокого морально-нравственного содержания, воспитательного характера... Ой, я фишки забыла! У вас ничего подходящего не найдется?

— Вот шоколадный дед-мороз, подойдет?

— Да, и еще одна нужна. Давайте еще этого носорога из малахита.

— Пожалуйста. Вы какой играть будете?

— Я, пожалуй, дедом, а носорогом будете вы. Видите, уже на старте стишок, читайте!

— «Начинаем, начинаем!
Мне достался первый ход.
Мы сыграем и узнаем,
Кто и как себя ведет».

— Именно за этим к вам я и пришла...

— Узнать, как я себя веду?

— Ага. Кстати, вы хорошо стихи читаете. С чувством... Ну, кидайте, вам первый ход... А в детстве у вас были любимые игрушки?

— Вы меня врасплох застаете такими вопросами.

— Ну, у каждого ребенка когда-то был лучший друг — плюшевый мишка, кукла-неваляшка...

— Была неваляшка, да. Был лев пластмассовый, у которого я отгрыз лапу. Но это совсем раннее детство. Вы вряд ли по этим признакам составите обо мне впечатление. Много лет прошло. Еще у меня была любимая игра — детский бильярд. Причем играл я на нем виртуозно, а в большой бильярд играть так и не научился. В шахматы я научился играть в четыре года, а в шесть уже играл на уровне третьего «мужского» разряда. На каковом уровне, если честно, играю и до сих пор. А в то время, помню, ставил в тупик взрослых мужиков, потому что для них было на редкость унизительно проигрывать маленькому «клопу».

— Говорят, вы когда-то с Доренко любили в шахматы играть.

— С Доренко я никогда не играл! А! Да! Было. Играл! Но мы больше с Киселевым играли в шахматы. Значительно раньше. Ну, с Киселевым-то мы знакомы, я извиняюсь, скоро тридцать лет. Где-то с семьдесят третьего мы с ним знакомы, а поскольку он в свое время, в детстве, профессионально занимался шахматами, а у меня тоже был разряд, то мы с ним играли «блицы» иногда целую ночь. С Доренко мы играли значительно меньше, он человек азартный...

— В смысле мог и фигуры в лицо бросить, и доской по голове огреть?

— Что вы! У нас с ним тогда были приятельские отношения, он в меня ничем не бросал.

— А сейчас?

— Сейчас мы с ним не общаемся.

— Вы та-а-кой официальный! Вы всегда такой?

— Я? Не-ет. Я ведущий политических программ, я же не шоумен... Мне как-то трудно изображать такую общую отвязанность, да и ни к чему она. Я не «официальный», просто я изображаю серьезность. Так... У меня «два»... а стишок здесь такой:

«Ты пришел, шумишь, поешь,
Брату думать не даешь.
Ты мешаешь человеку.
Он ушел в библиотеку.
И пока твой брат дойдет,
Ты пропустишь целый ход».

Придется пропустить.

— Ага, я два раза подряд ходить буду... А тамадой вам приходилось бывать?

— В застольях я очень не люблю быть тамадой. Поскольку я москвич и в любой компании, как правило, оказывался единственным человеком с грузинской фамилией, считалось, что меня нужно выбрать тамадой. Но тамада из меня плохой, я хорошо работаю вторым номером, ну, там, на репликах. А вести стол — это совсем другое, там главное не чувство юмора, а протокол, правила. Для меня вечер, когда я тамада, потерянный. Как будто на работе — лишней рюмки не выпить...

— А что у вас через каждые две минуты звонит телефон?

— Вчера у меня день рождения был просто, и до сих пор люди остаточно поздравляют.

— Ой, мы вас тоже остаточно поздравляем!

— Спасибо.

— Это у вас поэтому цветы стоят? Очень «мужской» букет.

— Подарила женщина. А букет — мужской.

— А на вас весна действует?

— Прекрасно действует. Я очень люблю весну. Я могу опять походить? У меня «три» и снова с текстом:

«Носим воду не жалея,
Зеленеет вся аллея».

Это я сразу через одну клетку перепрыгиваю?

— Ага. А как весна действует?

— Как на всех — освежающе-возбуждающе.

— Оголенных девушек замечаете?

— Ну кто же их не замечает в здравом уме?! Конечно, замечаю.

— В аварии по весне не попадали? Идет практически голая девушка...

— Из-за девушек — нет! Девушек, конечно, замечаю, но за рулем могу себя контролировать. Потому что, если перестараться, то может статься, что обратишь внимание на девушку в последний раз. Этого бы мне не хотелось.

— А не бывало так, что влюблялись в незнакомку ?

— Я настолько уже давно женат, Наташа, что... но... естественно, были влюбленности, но когда я... я имею в виду в свое время — давно, но я тогда еще не сидел за рулем.

— А вы влюбчивый человек?

— Вообще, был влюбчивый. В юности. По природе своей влюбчивый, все-таки темперамент южный. Довольно сильно влюбчивый.

— Без взаимности бывало?

— Ф-ф! Конечно. Но у меня в этом плане никогда комплексов не было. Не было и такого отношения: «Ах ты, стерва, ты мне нравишься, а я тебе нет, ну ты у меня получишь!» Нет и нет — это жизнь. Я в юности предпочитал «роковых», а сейчас предпочитаю спокойствие.

— Комплименты женщинам вы говорите?

— Конечно. Разные. Сейчас — профессионально, легко. Я нахожу слова — слова находят меня. У меня с этим давно проблем нет, я уже отвык смущаться...

— И никогда, наверное, не краснеете?

— И никогда не краснею.

— Даже если вам льстят женщины?

— Приятные вещи — они всегда приятны, но я способен отличить милый комплимент от грубой лести. Совершенно не значит, что я «ее» одерну, сделаю замечание: «Как не стыдно говорить мне Такое? Это же неправда!»

— А женские сердца вы разбивали?

— Бывало. Но в более взрослом состоянии. Я поздно повзрослел по характеру. В мальчишеском возрасте мне было трудно разбивать сердца, я был слишком маленький.

— А каким вы были в мальчишеском возрасте?

— Щеночком... довольно задумчивым, созерцательным... Мало похожий на себя нынешнего. Я потом стал человеком деятельным, сейчас мне уже трудно что-то созерцать со стороны, я сразу норовлю туда влезть. А тогда — нет, я был больше созерцательным, книжки читал...

— Стихи писали?

— Никогда! Кроме рифмы «палка — скакалка» я ничего из себя извлечь не могу. Но тем не менее был романтически настроен... Была какая-то романтика — романтика отношений с женщиной, романтика мужской дружбы.

— А вы предпочитали одиночество или компании?

— В детстве предпочитал одиночество, в юности, когда вырвался на волю, знаете, когда щеночки вырываются на волю, начинают бегать, лапами в разные стороны разбрасывать, вот и я так тоже разбрасывал и предпочитал компании. Ну, это семидесятые годы, о которых вы знаете только понаслышке, очень своеобразное время. Время сплошного пьянства. Очень пьяное десятилетие. И в основном молодые люди развлекались тем, что пили. В основном дешевые красные вина.

— В подъездах?

— Ну почему же?! Хотя и там тоже. Вот этим я и занимался в семидесятые годы. У меня «один». Так... стишочек:

«Всем история знакома —
Он забыл тетрадку дома
И теперь бежит бегом
В номер первый. Это дом!»

Опять обратно! Всегда так.

— Ну, не расстраивайтесь. Мой ход. «Четыре». Раз. Два. Три. Нет... Три, четыре!

— А вы откуда?

— Из «Огонька»...

— Нет, а вы где были?

— Я была на «семнадцать». А! Нет...

— Вы мухлюете, я смотрю! Вы просто мухлюете. Вот ведь, связался я с вами.

— А вы прощаете мухляж?

— Женщинам? Да!

— А еще что можете женщине простить?

— Ну, смотря что за женщина и какие у меня с ней отношения. В принципе я женщине могу простить больше, чем мужчине.

— Это у вас такая форма снисходительности?

— Несомненно. Если хотите, можете это считать мужским шовинизмом, но мы же с вами не в Америке — мы в России. У нас здесь несколько иные нравы.

— А что вы отводите женщине?

— Да все, что угодно. Что возьмете себе — то и отвожу. Что вам нравится. Но, наверное, шпалы таскать не обязательно?!

— А какие качества необходимы мужчине?

— Надежность, наверное. Снисходительность к женщине. Умение перебороть страх. Я не говорю — храбрость, храбрость как таковая — это сложное понятие. Нет на свете людей, которые ничего бы не боялись, а если и есть — это больные, как правило, люди. А надо просто перебарывать страх, это необходимо.

— А вы чего боитесь?

— Ну, у меня клинических каких-то страхов нет. Так сразу я не могу сказать... Пауков боюсь! До сих пор, когда вижу, немножко вздрагиваю.

— Коллеги над вами не подшучивают? Сейчас продаются точные пластиковые копии паучков...

— Ну, во-первых, я каждому встречному о своих страхах не рассказываю. А потом, я же способен отличить пластмассового от настоящего. Я же не настолько боюсь, чтобы орать и убегать из комнаты.

— А к мышам как относитесь?

— Спокойно.

— А к тараканам?

— Абсолютно спокойно.

— А у вас дома они есть? У меня целые полчища! Я даже думала с кем-нибудь из известных людей в тараканьи бега сыграть. У кого их дома нет. Своих привезти, дрессированных, да там и оставить!

— Наташа, а у вас творческие планы всегда такие экстремальные? Знаете, тараканы сейчас легко выводятся. Если у вас полчища — значит, у вас просто руки не доходят.

— Вы моих тараканов не знаете! Они через два дня к новым препаратам привыкают, и хоть бы хны... О, у меня здесь стишочек прямо из серии садистско-пионерской:

«Мальчишка повис, а машина пошла.
Машина мальчишку в гараж привезла!»

Ну вот... я назад вернулась. А кошмары вам снятся?

— Нет. Крайне редко. За всю мою жизнь я помню всего несколько кошмарных снов.

— А какой самый оригинальный? Меня эта тема очень волнует.

— Самый оригинальный? Я вам могу рассказать... Мне приснился сон, в котором я ножом убил человека.

— И в ужасе проснулись?

— Самое интересное, что нет. Обычно кошмарный сон связан с холодным потом, с ужасом. А здесь самое смешное... в смысле странное, что я проснулся в ужасе от того, что мне такое приснилось. Потому что во сне было спокойно, легко и просто. И абсолютно реально по ощущениям. Незнакомого человека... И я таким вот образом с ним обошелся. Поскольку такого опыта, как вы догадываетесь, у меня в жизни не было, я только потом вспомнил, с каким очень тяжелым эмоциональным потрясением это было связано. Ну, скажем, накануне днем увидел больного ребенка — и это меня задело, очень сильно, и видимо, обида, злоба на мир, на несправедливость вот так вот препарировались во сне, и во сне вот так вот спокойно, на ровном месте, просто поссорившись с каким-то человеком, я его зарезал.

— А у вас враги есть?

— А как же! Было бы странно в моем возрасте и при моей работе не иметь врагов. Я бы гроша ломаного не стоил, если бы врагов не было.

— И как вы с ними решаете проблемы?

— Никак не решаю. Это они со мной пытаются решить проблемы. Это их проблемы, а не мои.

— И покушения были?!

— Угрозы были, а покушений, слава Богу, не было. Надеюсь, что и не будет. Если почувствую, что начинаю бояться, — тогда сменю работу.

— А перед первым эфиром мандраж был?

— Я пришел на телевидение «подносчиком патронов», не эфирным человеком. Потом стал писать комментарии, но «за кадром». И, как сейчас помню, когда Олег Добродеев, он тогда возглавлял программу «Вести», попросил меня съездить на съемку к Явлинскому и задать ему вопрос, я дико замандражировал. Я был взрослый мужик, лет 35 — 36, но я никогда не работал в этом качестве. И я тянул время и дождался, когда с другой съемки вернулся наш корреспондент, чтобы вместо меня поехал он. Но было так стыдно перед собой, хотя никто не знал, что я специально тянул время. Но я-то знал! На следующую съемку я сам напросился. И понеслось... Это оказалось проще пареной репы. И я даже специально выезжал туда, куда ездили молоденькие корреспонденты, с первого курса журфака. Мне это было интересно, я старался «набить руку»... А, кстати, кто вам меня «заказал»?

— Я сама пришла...

— Вы хотите сказать, что смотрите политические программы?

— А что, я не произвожу такого впечатления?

— Молодые женщины вообще... редко смотрят политические программы. А зачем?

— А у вас не возникало желания вести что-нибудь другое?

— Например? Шоу с девочками?! С удовольствием, но это не совсем мое. Есть ведущие-журналисты, есть ведущие-актеры. «Угадай мелодию» — мне нравится передача и я очень уважаю Валдиса Пельша, он, кстати, образованный и глубокий человек, но это не мое... Он там очень органичен, именно в этой роли. Наверное, ему было бы неинтересно вести политическую программу.

— А вы бы классно смотрелись в «Угадай мелодию»!

— Ха-ха. Конечно! Сейчас я хожу? О! — «четыре»! ...Развлекать людей — это не мое. Хотя в политической программе тоже должен быть какой-то завлекательный манок. Но когда в политической программе начинаешь шутить, люди не всегда понимают, что ты шутишь. Они привыкли, что в политических программах не шутят. Какие тут шутки?! Поэтому нужно три раза предупредить: «Вы знаете, сейчас я пошучу!», потом широко улыбнуться, засмеяться, потом желательно поковырять в носу — и тогда люди поймут, что ты хочешь их рассмешить. А если ты с серьезным видом, а я считаю, что шутить нужно с серьезным видом... И анекдоты, как известно, нужно рассказывать с серьезным видом, потому что плох тот рассказчик, который смеется громче и раньше всех...

— Расскажите мне анекдот, пожалуйста!

— Ну, вот, здрасьте... теперь я должен рассказать анекдот с серьезным видом! У меня есть любимый анекдот, но его нужно показывать. Я не знаю, как вы его воспроизведете. Два еврея идут по кладбищу, и один другому говорит: «Вот здесь лежит старый раввин Альперович. Какой это был мудрый, порядочный еврей! Чудесный человек. Я бы хотел лежать с ним рядом». Другой говорит: «А я бы хотел лежать рядом с мадам Кац». «Но она же живая!» Ха-ха-ха...

— А в реинкарнацию вы верите? — это я тактично перевожу разговор.

— К сожалению, я ни во что не верю.

— А если допустить, что она есть, где бы вы родились — на Западе или на Востоке?

— Наверное, на Западе. Я по сути своей глубоко западный человек. На Востоке я бы не смог жить.

— Вам не близка идея гаремов?

— Не близка. Гаремы — это совсем не то, что кажется на первый взгляд. Прежде всего это ответственность, структурированные жестко отношения. Нет, я по сути своей человек совершенно западный. И на мусульманском Востоке жить точно бы не смог, на буддистском — еще туда-сюда. Вообще, мне нравится тот мир, в котором я сейчас живу, и то качество, в котором я сейчас живу.

— Вы детей любите?

— Ну, я нормальный человек, люблю детей. Я не могу сказать, что, как увижу на улице ребенка, начинаю с ним сюсюкать. Но в принципе люблю детей, женщин, стариков, собак.

— А у вас собака есть?

— Кавказская овчарка.

— Должно быть, на вас похожа?

— Немножко. Лицом.

— Вам бы еще больше сенбернар подошел. Такой же большой, добрый, лохматый...

— Кавказская овчарка отвечает всем этим характеристикам. Не могу сказать, что она очень уж добрая. Но впечатления о моей доброте, я боюсь, тоже несколько преувеличенны.

— А вы ее специально не науськивали?

— Что вы! Кавказца еще специально науськивать — нужно быть просто садистом! Я не люблю насилия и не люблю крови. Но если в этом есть необходимость, в качестве ответного шага, куда деваться?! Я рос в довольно шпанистом районе, в Мневниках. Нужно было как-то себя во дворе отстаивать. Поэтому я драться не люблю, но к драке всегда готов. Я занимался рукопашным боем... Ход. Два... Пять.

— Ничего себе! С одиннадцатой сразу на пятьдесят восьмую?!

— Ха. Ха. Ха. Вот так вот, Наташа! Это везуха просто.

— Вы везучий человек?

— По мелочи — нет, а по-крупному, считаю, да. В играх я невезучий, в лотерею не выигрывал никогда, а на больших жизненных поворотах мне всегда везло.

— Что вы можете назвать самым удачным в своей жизни?

— Жену и работу.

— Вы в том порядке назвали? Что все-таки на первом месте?

— ...Для мужчины и то и другое важно.

— Кидайте. Если вы сейчас выиграете, я не знаю, что я с собой сделаю.

— Только, пожалуйста, не здесь. У меня будут проблемы, если вы что-то с собой сделаете в моем кабинете.

— Можно я закурю? У вас такие красивые пепельницы... серебряные. А вы курите?

— Я курю сигары «Ромео и Джульетта».

— Это вы из романтических соображений?

— Вкусовых.

— А какую любовь из истории или литературы вы можете назвать романтичной?

— Ремарковскую. Где в конце-концов кто-то умирает от туберкулеза. Мне это совсем не нравится, но это романтично. И так же ремарковская романтика мужской дружбы. Мужская дружба — это вообще вещь очень ответственная. Другое дело, что в юности дружба возникает очень легко, а чем ближе к старости, тем сложнее. Мужчины вообще индивидуалисты, и чем мужчина зрелее — тем менее он склонен к коллективизму и тем менее он склонен терпеть кого-то из «себе подобных» рядом с собой.

— Это, по-моему, более женская черта — ненавидеть соперниц.

— Мужчина не ненавидит, он готов любить, но на расстоянии. Поэтому чем дальше, тем меньше потребности в общении — дружеские встречи, пьянки. Это приятно раз в году, но не чаще. Может, это еще связано с тем, что с возрастом теряется необходимость в «доверительных беседах».

— А кумиры у вас были?

— Никогда не было. Я запросто сел бы рядом с любым великим и выпил запросто, даже с теми, кто тысячу лет назад жил. Но я не представляю себе человека, на которого бы смотрел снизу вверх.

— А с кем же из великих вы бы «запросто», нет, с удовольствием бы выпили?

— Со всеми бы выпил. Если только это не убивец какой. Я не стал бы пить с Нероном или с Малютой Скуратовым...

— Это, кстати, не великие, а известные.

— Слушайте, я же историк! Во мне куча имен сидит. На подкорке записана. Огромная куча имен, с которыми бы я выпил с особым удовольствием. Нам было бы о чем поговорить.

— Ивана Грозного о чем бы вы спросили?

— Не стал бы я его ни о чем спрашивать и пить с ним не стал бы. Это такой стандартный типажик в истории, к которому, кстати, относится и Сталин и много кто еще, так мне нечего спрашивать у них.

— Говорят, у вас какое-то родство есть со Сталиным?

— Знаете, почему это говорят? Потому что у Сталина первая жена была по фамилии Сванидзе. Но... скажем так, это не близкородственные отношения.

Тут пришел ходок, поздоровался, поздравил Сванидзе с прошедшим днем рождения и преподнес хрустальный колокольчик размером с ведро. Прокомментировал: «Это от Аяцкова, губернатора Саратовской области, — и уже на выходе добавил. — Я, вот, тоже раньше на телевидении работал, в Саратовской области, очень видным был человеком, в Саратовской области, а потом ветры перемен занесли меня из продюсеров в курьеры... «Повысили». Теперь колокольчики разношу. Вот вам — моя визитка...» И ушел, гонимый ветром.

— Хорошая штука. Чтобы пить.

— Мне уже столько не выпить. Что тут написано? От Губернатора товарища Аяцкова. А еще вот документ какой-то, по-моему, это меня на орден Дружбы, а?

— Грамота это вам, пионерская.

— М-мда, «...уважаемый Николай Карлович...» Грамота. Спасибо... У меня «пять» ... Раз...два... Очень трудная игра... и длинная. В нее, наверное, вообще невозможно выиграть. Мне сразу сюда походить?

— Да. Вы близки к цели.

— Как никогда... О! «Один»! Я попал-таки на финиш:

«Пришел ты первым — молодец,
И значит, всей игре конец».

— Поздравляю! Вы выиграли. Это вам ко дню рождения подвезло!

— Ну, чтобы вы не расстраивались, я могу сначала начать.

— Нет, что вы! У меня почти закончилась кассета, а у фотографа — пленка.

— Ну ладно! А у меня почти закончилось время. Тоже бежать пора.

Наталья ДЮКОВА