Самолет был могуч и просторен, стюардессы милы и улыбчивы, пассажиры производили впечатление богатеньких... И я задушевно поведал немецкому другу, как иной раз ошибается Запад, полагая, что в Сибири медведи ходят по улицам, а жара может мгновенно смениться пургою, в гуще которой замерз ямщик из песни.
ЖИТЬ ОПЯТЬ МОЖНО
Нежаркой осенней ночью я летел в некогда закрытый город Красноярск вместе с Томасом В., славистом из Франкфурта, который на Майне, что в Германии.
Летел я по писательским и личным надобностям. Писательские надобности были такие. По инициативе Виктора Петровича Астафьева в третий раз проводились «Литературные встречи в русской провинции», посвященные книгам и библиотекам. Не менее важными были надобности личные — в Красноярске живет моя тетя Ира, и мне позарез хотелось ее повидать, потому что видел я тетю в последний раз давно, а ей ни много ни мало 92 (девяносто два) года, она жила при царе Николае, Ленине, Сталине, Хрущеве, Брежневе, Андропове, Черненко, Горбачеве, Ельцине; дожилась и до Путина. Теперь дождалась бы, молился я, приезда родного племянника на «малую родину».
Что касается Томаса В., цель его поездки была, можно сказать, метафизическая: он переводил мои рассказы, где главным действующим лицом является город К., стоящий на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, и теперь Томас желал лично убедиться в том, что город К. существует не только в моем воспаленном воображении. Взяв Томаса В. с собой в Сибирь, сильно робел я, что идиотизм нашего быта вдруг проявится перед ним во всей красе, однако самолет подали вовремя, был он могуч и просторен, стюардессы милы и улыбчивы, пассажиры, главным образом летевшие домой, производили впечатление богатеньких, и я задушевно поведал немецкому другу, как неправильно иной раз Запад нас оценивает, полагая, что в Сибири медведи ходят по улицам, а резко континентальная жара может мгновенно смениться белой пургою, в гуще которой замерз ямщик из песни. Томас охотно кивал своей эрудированной головой, после чего мы мирно заснули, потому что лету до Красноярска четыре часа, разница во времени тоже четыре часа.
Так что по местному было уже утро, когда мы подлетали к Красноярску. Но что-то не собирался снижаться наш замечательный лайнер, окутанный светящимся туманным облаком, после чего и объявление последовало: «Самолет вынужден сделать посадку на запасном аэродроме города Абакан. В городе Красноярске снежная буря».
Томас внимательно посмотрел на меня. Что, брат, заврался?
Потупился я...
Город Абакан, столица Хакасии, мне был хорошо знаком с моих юных лет, когда я работал юным геологом, потому что мне там славно начистили физиономию местные менты, которым не понравилось, как мы с товарищами, распив портвейну, распевали в скромном кабаке песню Б.Ш. Окуджавы «А мы рукой на прошлое вранье», аккомпанируя себе алюминиевыми ложками, как Борис Ельцин.
Окуджава был тогда еще жив, а Ельцин еще не был первым президентом России — так что дело прошлое. Абакан теперь другой. Там теперь порядок, там теперь, как и везде, кока-кола, нескафе и хот-доги, хотя и кедровыми орешками торгуют по-прежнему (10 руб. стакан). Мусоров, готовых тебе начистить физиономию, не было видно, лица моих земляков, волею случая застрявших в аэропорту, особого отчаяния не выражали, наоборот — были отмечены печатью желания активной деятельности, о чем и толковал один из них по мобильному телефону, активно обогащая новояз архаичной лексикой, которая во времена моей молодости грубо именовалась матерщиной.
Единственное, что меня огорчило в аэропорту столицы Хакасии — полное отсутствие в газетном ларьке периодических изданий на хакасском языке. «А что, газету «Ленин чоолы» больше не выпускают?» — поинтересовался я у киоскерши. «Газету «Ленин чоолы» выпускают, но у нас ее нету», — сумрачно ответила она, не объясняя причин. Ошеломленный таким ответом, углядел я в киоске цепким писательским взором изрядное количество местных так называемых эротических изданий. Не мне это осуждать — может, это часть глобального плана мудрых руководителей Хакасии по повышению уровня рождаемости среди местного населения... Да и вообще осуждать — не наше с вами дело, дорогой читатель. Потому что прокуроров, обвинителей, дознавателей и без того в нашей стране более чем достаточно.
К открытию конференции мы с Томасом, естественно, опоздали, но ведь все на свете заканчивается, в том числе и туман. Снег таял на глазах, когда мы ехали по гладкому шоссе из аэропорта Емельяново в город Красноярск. Мне ль не знать этот отрезок сибирского тракта, когда в моем детстве на пути в деревню Сухая к бабушке Насте всю душу, бывало, вытрясет клятый автобус, окутанный клубами пыли, долго потом хрустящей на зубах.
Пыли нет. Хруста на зубах нет. Детства нет. Но осталась красота, мягкие женственные округлости осеннего сибирского ландшафта, когда хвойные — зелены, листва — рыжая, красная, сизая. И вовсе не мешают мне ностальгировать, а также верить, что все будет хорошо, рекламные щиты с красотками да многозначительный призыв перед бензоколонкой «ЗАПРАВЬТЕСЬ У ОКСАНЫ». Сентиментально счастия желаю неизвестной мне Оксане! И всем, кто посетит ее заведение! И всем, кто не посетит, — тоже!..
Снег таял на глазах. И солнце, неяркое, но жаркое, взошло над родной далекой землей...
Все-таки взгляд из Москвы сильно замутнен сообщениями, что там-то и там-то грохнули очередного «братка», разорили округу, подошли к самому краю бездны, и пророчествами различных дорогостоящих катастроф. Глупо было бы утверждать, что указанных безобразий нет, но не замечать, что кроме них есть и кое-что другое, еще глупее. Это кое-что — маленькая, короткая жизнь, которая отпущена каждому из нас Господом. И распорядителем которой является каждый из нас.
Мы приехали на встречу с читателями в поселок Емельяново, что около одноименного
аэропорта. Добрые хозяева предложили нам перекусить, и я во время общего разговора стал пытать писателя Юрия Г. из Дудинки, заполярной столицы Таймырского (Долгано-Ненецкого) автономного округа, все про то же: как живут, как выживают вообще и в частности в этом северном краю, упирающемся в Карское море, самое холодное море России.
Интересные вещи услышал я. Теперь в Дудинке средний заработок библиотекаря, например, около ПЯТИ тысяч, деньги ВЫПЛАЧИВАЮТСЯ, люди снова могут поехать в отпуск НА МАТЕРИК. Конечно, все это за счет полярных надбавок плюс экологические, за вредность, создаваемую Норильским комбинатом, но все ж таки ПЯТЬ ТЫСЯЧ и отпуск НА МАТЕРИК — это жизнь, а не ее имитация.
— Как там Дуся А.? — осведомился я о судьбе долганской поэтессы, сочинительницы национального букваря.
— Умерла Дуся, — сказал мой собеседник.
— А Люба Н.?
— Тоже умерла...
— Туберкулез? — догадался я.
— Плюс водочка, — устало сказал Юрий.
— Будто раньше не пили! — усомнился я.
— Пить-то пили, — разъяснил мне Юрий, — но был такой момент в перманентной пьянке, когда казалось, что — все, кранты, крышка...
— А сейчас не кажется?
— Сейчас жить снова можно.
Томас вынул записную книжечку:
— Пять тысяч — это сколько долларов?
— Дели на тридцать для ровного счета.
— Сто семьдесят долларов?.. — ужаснулся Томас. — Разве на них можно прожить?!
— Пять тысяч? — в наш разговор включилась местная библиотекарша. — Да у нас вон завбиблиотекой получает тысячу пятьсот.
— Но как тогда жить? — воскликнул Томас, внезапно ставший нервным. И в этом крике немца из города Ф., что на реке М., прозвучали разом все проклятые русские вопросы.
— Вот так и живем, — библиотекарша показала на стол, где фигурировали разварная картошка, помидоры, огурцы, копченая колбаска, селедочка, соленые сибирские грузди, вкуснее которых нет на свете. — Хотите по пятьдесят грамм перед выступлением?
Кто из нас отказался, кто нет — догадайтесь сами. Но, клянусь вам, это был щедрый стол, и опять же — библиотекари, учителя, культпросветработники, сидевшие за ним, то есть самая презренная категория бывших советских служащих, отнюдь не выглядели нищими или даже бедными...
Вот перечитал я эти свои строки, особенно последние, и сам вдруг усомнился — не занимаюсь ли на старости лет я, патентованный в 1980 году КГБ по Москве и Московской области как создатель «идейно-ущербных, близких к клеветническим произведений с элементами цинизма и порнографии», не занимаюсь ли я на старости лет синельной лакировкой действительности? Ведь правда, всем давно известно, хоть первого встречного спроси, хоть включи телевизор, что страна катится в пропасть, а я тут чего-то вякаю о счастливой жизни своих сограждан.
Да не о счастливой, а просто нормальной.
Той самой, где присутствуют и никуда не деваются нищета, кровь, пот, отчаяние, слезы, измены, одиночество, старость и, простите за выражение, смерть.
Но вы посмотрели бы, какие красивые дети выросли в Сибири!
И опять же — непостижимо, как они, при мизерных родительских доходах, ухитряются одеваться не хуже своих столичных или даже западных сверстников? Джинсы, майки, кроссовки — униформа подростков всех стран, пришедшая на смену кирзачам, телогрейкам и суконным кепкам — этим юным крестьянам удивительно личат. Оказывается, и так можно — бедно, зато чисто. Воистину: Бог помогает тому, кто сам себе помогает. Говорят, эта пословица излюблена лютеранами, но я полагаю, что Бог у всех один, и мы достойны счастья не менее (но и не более) других народов. Хотя счастье, как известно из произведений старшего Гайдара, каждый понимает по-своему.
Для меня счастьем было снова повидать старых друзей, выступать с ними, принадлежащими к разным и часто враждующим Союзам писателей, перед нашими общими читателями, которым плевать на писательские свары. Счастье, что жив и относительно здоров Астафьев, хоть я и вступил с ним в публичную полемику по поводу поэмы Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки», которую Виктор Петрович считает романом «пропойцы о пропойцах», а я — душеспасительной книгой. Счастье, что в эти дни в центре Красноярска был открыт памятник сверстнику и антиподу сурового реалиста Астафьева, гениальному художнику Андрею Поздееву, который в прежние времена имел репутацию городского сумасшедшего. Счастье, что мальчик в концертном костюме Леня Терских нам сыграл фортепьянный этюд Шопена, а девочка с фамилией Бразаускайте спела в микрофон песню из репертуара вряд ли ей известной Пьехи. Счастье, что поэт Анатолий Кобенков поставил в Иркутске, в католическом костеле, мистерию о светлой жизни Богородицы, а критик Александр Колесов издает во Владивостоке альманах «Рубеж»... а краевед Леонид Бердников опубликовал «Очерки истории местного управления и самоуправления с 1822 года»... а в городе Дивногорске имеется мэр с двумя дипломами, который не почурался нам спеть в застолье шахтерскую песню «Спят курганы темные»...
Счастье, что дождалась меня моя тетя Ира, которую я разбудил среди ночи, и конечно же, был опять накрыт стол «не хуже, чем у грузин», и тетя выпила рюмочку, в свои-то девяносто два года, и снова задремала, бормотнув на прощанье странное: «Семья у нас была хорошая... Богородица Дево радуйся...»
Счастье, что большевики не успели снести старое Троицкое кладбище, где лежат мои родители. Смотритель кладбища, пенсионер моего возраста, но схожий обликом с писателем Климонтовичем, оказался трезвым и рассудительным человеком, хладнокровно назвавшим неудачливых кладбищенских разрушителей «козлами, которые житья никому не давали».
Что касается Томаса В., он тоже видел все, что я видел, и выглядел вполне счастливым...
— А все-таки медведи по улицам сибирских городов больше не ходят! — подытожил я, когда мы садились в самолет.
— Почему? — вдруг возразила мне провожавшая нас юная рослая сибирячка из управления культуры. — У меня родители в Железногорске живут, и там в прошлом году шатался медведь, всех напугал, его застрелили в детском саду, пришлось застрелить...
Томас внимательно на меня посмотрел. Но я глядел на него смело и даже ухмыляясь...
Буду выглядеть столичным хамом, если забуду поблагодарить любезных хозяев за то, что они устроили такой замечательный праздник для всех. Понимаю, как это трудно по нынешним временам, когда с одной стороны — любовь нужна, а с другой — спонсоры на дороге не валяются.
Евгений ПОПОВ
Красноярск — Москва