БРАК-ШОУ

Дважды лауреат Каннского кинофестиваля Павел Лунгин — о философии пьянства, ужасах ночной жизни, радостях любви и брака. А также о своем фильме «Свадьба», который на днях вышел в российском прокате

БРАК-ШОУ

— После «Такси-блюза» и «Луна-парка», каждый из которых можно назвать социальным трагифарсом, после попытки криминальной комедии «Линия жизни» вы сняли «народное кино» с разбойным нападением, тюремным заключением, похищением ребенка, баснословным российским пьянством, песнями и плясками. Решительный шаг в направлении столь демократичного жанра сделан сознательно? Или, живя в Париже, вы просто не очень представляли отечественный киноландшафт? То есть не догадывались, что «Свадьбу» будут рассматривать в ряду с фильмами Дмитрия Астрахана, а то и Евгения Матвеева?

— Ты не можешь объяснить, почему у меня такое ощущение, что слово «Париж» здесь используют как синоним неприличного ругательства? Как будто в этом городе не действуют законы притяжения, а вместо людей обитают монстры? Вынужден тебя разочаровать: в Париже бытуют точно такие же представления и о народной комедии, и об элитарном кино, как здесь, там смотрят того же фон Триера, любят те же европейские картины, что и в Москве. Откуда эти странные фантазии, что если человек поселился во Франции, то не ведает, что творит?..

Что касается работы, то люди обычно делают не столько то, что хотят, сколько то, что могут. Вернее, то, чего не могут не делать.

— Хотите сказать, будто в настоящее время испытываете острую потребность снимать «народные фильмы»?

— Что значит «народные»? Не знаю, со стороны, возможно, виднее, но я всего лишь хотел сделать простую историю, которая имеет некоторое отношение к жизни реальных людей. Пытался рассказать о человеке, о том, как он меняется в этом мире, как мир меняется вокруг него и как порой эти перемены не совпадают.

— А как реальные люди, участвовавшие у вас в массовке, реагировали на происходившее ?

— Разнообразно. Главное — жители города Липки, которых мы позвали нам помочь, все время сообщали съемкам ощущение неподдельного юмора, легкости, щедрости, которое, думаю, чувствуется в фильме. Они были готовы играть, петь, репетировать и наполнили картину своим причудливым оптимизмом. Потому что главное в этой истории — то, как живут люди, как они проходят сквозь материальные трудности и перерастают их душевно.

— Вы могли бы сказать, сколько в среднем получал за съемочный день коренной безработный города Липки, которому повезло у вас сняться?

— Я не знаю... действительно не помню.

— И бюджета картины не помните?

— Думаю, около миллиона долларов или чуть больше.

— В вашей «Свадьбе» много пьющих героев, да и большая часть действия происходит в застолье. Опьянение — состояние приятное. А как вам кажется, оно творчески продуктивно?

— Я в это не верю. За один вечер ты можешь пройти короткий путь от скуки до гениальности и впасть в полный идиотизм. За то, что ненадолго почувствовал себя в восхитительном, талантливом, лучезарном состоянии, немедленно расплачиваешься, превратившись в лапшу, — когда невозможно вспомнить, кто ты, где ты, и незнакомый потолок над головой внушает глубокое недоумение.

— Один мой собеседник заметил, что, мол, Высоцкого лечили от водки — так он, органически нуждаясь в допинге, пристрастился к наркотикам. А вы согласны с точкой зрения, что некоторых людей лечить от пьянства не следует? Просто опасно.

— Не берусь судить, поскольку никогда не был алкоголиком. Пьянство моих ровесников было каким-то поиском праздника, отрицанием унылой взрослой реальности, попыткой построить свою антикультуру. Стиль поведения, присущий герою Пети Мамонова из «Такси-блюза», — это стиль моего поколения. В известной степени в этом персонаже я описывал себя. Мы как бы не верили, что жизнь может состояться, что она стоит того, чтоб жить всерьез. Не верили, что когда-нибудь увидим большой мир, сумеем по-настоящему реализоваться, и поэтому превращали повседневность в бессмысленный хеппенинг, граничивший с саморазрушением. Меня, наверное, спас желудок — началась язва, я просто не смог продолжать. Но очень многие ребята из нашей компании спились, покончили с собой, куда-то исчезли. Конечно, мы играли с огнем, абсолютно не понимая этого. Пьянство воспринималось как странная свобода. Эта чисто русская традиция имела для нас и явный социальный подтекст как некая форма протеста.

— Хоть ваше новое кино и комедия, но в сущности — оно о любви. А интересно, сохранились ли в Москве «мемориальные места», связанные, к примеру, с вашим собственным первым поцелуем или более решительными эротическими действиями?

— Где те подъезды?.. Нынешняя жизнь уже не имеет отношения к нашей юности. Тогда мы терлись в парадных, забирались на чердаки, даже зимой обсиживали лавочки, рискуя отморозить жизненно важные части тела. Зона эроса считалась запретной, а потому казалась волшебной. Сегодня она представляется печальным зрелищем сродни пляжу нудистов, где нет ничего потаенного, недоступного, где бывшие соблазны выставлены, как на витрине мясной лавки. Мой сын говорит, что сейчас место опасной близости, запретной страсти заняли наркотики. Судя по Пелевину, эротика состоит в ожидании «дури» и ее потреблении.

— После внезапного каннского успеха вашей дебютной картины «Такси-блюз» вы попали на ПМЖ во Францию. Расскажите, как ваша русская ментальность уживалась с «острым галльским смыслом»? К чему было труднее всего привыкать?

— Наверное, к тому, что слова означают вовсе не то, что кажется. А характер межличностного общения предполагает контакты изначально одиноких людей. Их философия: человек рождается и умирает в одиночку. А мне-то никогда не внушали, что я один, меня уверяли, что все мы вместе. При этом не возникало мыслей о смерти, я даже не был уверен, умру ли когда бы то ни было.

Во Франции (да и вообще на Западе) любые коммуникации — это некая игра на один вечер, как только ты пытаешься со своей искренностью куда-то пролезть, то становишься смешон. Поэтому там абсолютно не имеет смысла пить, как пьют у нас: мы-то ведь это делаем, чтобы трансформировать реальность, а там о ней нельзя забывать ни на минуту. В западном мире наработаны определенные коммуникативные технологии. Общаются там, как правило, во время еды. Где-то посреди ужина непременно должен разгореться спор, но приближаясь к десерту, собеседники принимаются благонамеренно рассуждать о погоде. Я поначалу изумлялся: почему? Оказывается, у них предполагается, что ты должен выйти из-за стола ровно в том же состоянии духа, в каком за него уселся. С тобой ничего не должно произойти. Вообще... В России ты от каждого вечера, от каждого собеседника ждешь чего-то такого, что может изменить твою жизнь. Вступаешь в разговор, как в последний бой, в надежде вырвать из себя или оппонента последнюю правду, найти родственную душу. Там же все это кажется нелепым и наивным, воспринимается как русская экзальтированность и дикость.

Впрочем, сейчас здесь очень быстро пошел процесс европеизации. Люди ходят только в гимнастические залы или в бассейн. Если когда-то считалось важным, с кем ты пьешь, то теперь важно, с кем НЕ пьешь. С кем ты вместе поднимаешь штангу — с кем потеешь, так сказать.

— Судя по всему и, в частности, по той же «Свадьбе», вы убеждены, что счастья не купишь. Но все же какие из удовольствий, поддающихся финансовой оценке, вам не чужды?

— Счастья, конечно, не купишь, но деньги — это все-таки категория свободы. Главная радость, которую они могут доставить, — свобода передвижения и возможность не думать о завтрашнем дне. А что я люблю в жизни — так это автомобили, если б мог, имел бы гарем из машин. Огромное удовольствие доставляет плавание с аквалангом, иногда я даже охочусь, но подстрелить рыбу очень непросто... И конечно же, деньги радуют, когда можно пригласить людей, накрыть роскошный стол — для меня культура праздника, застолья, по-прежнему очень значима.

— Я слышала, во время одного из таких застолий в ночном клубе вы так активно флиртовали с девушкой, что ее спутник запустил в вас бутылкой. Впрочем, попал лишь в оконную решетку. Неужели правда?

— Нет, он пытался сломать мне палец — я хотел на прощанье обменяться рукопожатием, а он ухватился за фалангу... в общем, это выглядело так бесславно, что рассказывать не имеет смысла.

— Хорошо, но каким формам ночной жизни вы отдаете предпочтение?

— Скажем, рулетка мне неинтересна — у меня другой азарт: с каждым фильмом я ставлю на кон самого себя. Я выигрываю или проигрываю, иду вверх или вниз: вдруг все посмотрят и скажут, что режиссер — ничтожество? Эта игра не сравнима ни с какой рулеткой. Меня вообще ночная Москва не слишком привлекает. Со своими лучше сидеть в тихом месте, дискотека — это, по-моему, бесчеловечно! Я как-то встретил в кафе знакомых, и мы объяснялись, как летучие мыши — почти что ультразвуками, так грохотала музыка.

— Набоков однажды описал влюбленного буржуа, который от полноты чувств разделся догола и плавал под балконом возлюбленной в обнимку с лебедями. А какое самое выдающееся чудачество совершили ради своей избранницы вы?

— Ты не считаешь, что в обнимку с лебедями — это довольно вульгарно? Набоков описывал, как можно дойти до предела дурного вкуса, пытался переложить слово «пошлость» на язык Западной Европы, где вообще нет этого понятия. Пошлость есть, а понятия нет.

— То есть «пошлых», но обаятельных чудачеств вы для дамы не совершали?

— Самое большее, что я смог сделать для дамы...

— ... ребенка?

— Именно. Вот это чудачество. Должен сказать, в свое время женитьба привнесла в мою жизнь удивительные изменения. Да еще и придала ускорение работе.

— У вас есть собственная философия брака?

— Нет, пожалуй. Хотя... В институте брака соединяются любовь, секс, эгоизм, воспитание детей, экономические моменты — все это свалено в одну кастрюлю, постоянно кипит, и надо чтоб было вкусно. Сколько раз объявляли брак изжившим себя, и тем не менее дошло до того, что даже вольные гомосексуалисты о нем мечтают — хотят туда же, в нашу ловушку. Видимо, брак — он вроде демократии, которая признана несовершенной формой правления, однако все остальные еще хуже. Помнишь, как в «Крестном отце» дон Корлеоне посмотрел на своего бешеного старшего сына печальными глазами Марлона Брандо и сказал: «Человек, который хочет в жизни чего-то достичь, должен проводить время со своей семьей»? Он знал, что семья дает силу.

Христианство рассматривает брак как школу смирения, потому что только укрощая свои животные инстинкты, его можно сохранить. Мне кажется, брак еще и сообщает чувство некой константы, прочной опоры, которая не изогнется под тобой, не подведет, что бы ни случилось.

— И последнее: как вам кажется, в жизни и в профессии вы продвигаетесь в правильном направлении?

— Черт его знает, наверное, я сделал довольно много ошибок и продвигаюсь какими-то скачками, опускаюсь на дно и лежу, потом опять поднимаюсь. Но по крайней мере я осознанно ищу собственный жанр — сочетание реализма и поэтичного безумно-фантастического начала. Меня интересует жизнь тех, кого принято называть «простыми людьми», их лица меня завораживают. Я хочу понять, что происходит у них внутри, и считаю их мир гораздо более сложным, чем принято думать. Что варится в голове у поэта, более-менее понятно, а вот какие страсти бушуют в душе таксиста или милицейского майора, как они сочетаются с неизбежными колебаниями между добром и злом и с мучительной невозможностью все это выразить? По крайней мере жизнь «простого человека» ничуть не беднее, а может быть, безумнее и богаче, чем жизнь рефлексирующего интеллигента.

Да, так ты спросила, куда я двигаюсь? Быть может, никуда. Почему-то принято оценивать человека по степени готовности к личностным переменам. Все хотят, чтоб ты изменился: общество, друзья, любимые. Все твердят: стань таким, стань эдаким. А по-моему, главное достоинство личности в том, чтоб не меняться. Мне вот кажется, я все тот же — не стал ни ущербнее, ни самодовольнее, ни глупее, ни умнее. И считаю это главным достижением в моей личной жизни.

Татьяна РАССКАЗОВА