СТАДИОН, ГДЕ РАЗБИВАЮТСЯ СЕРДЦА

В следующем году «Кубок Кремля», возможно, получит место в «супердевятке», станет одним из самых престижных в мире. Готова ли к этому наша публика?

СТАДИОН, ГДЕ РАЗБИВАЮТСЯ СЕРДЦА

Попадая в очередной раз на «Кубок Кремля», я всегда немного робею. Нигде в другом месте меня не окружают сразу столько людей, которые честно, и я бы сказал рьяно, работают за свои деньги. Ей-богу, это просто какая-то другая жизнь, и наш человек (то есть в данном случае я) к этому еще не совсем привык.

Вот Кафельников после матча с Приношилом пошел к выходу через другой, «не тот» угол площадки. Два вальяжных охранника в строгих темных костюмах рванули по периметру оранжевого корта с такой бешеной скоростью, что стало страшно и за их здоровье, и за их костюмы. Но если, не дай бог, Кафельников выйдет с корта и попадет в удушающие объятия поклонников, эти секьюрити исчезнут из «Олимпийского» навсегда и, боюсь, с очень большим шлейфом неприятностей. Поэтому, глядя сверху на эту замечательную сценку, я ни на секунду не сомневаюсь: Женю догонят и вовремя окружат могучими плечами парни в темных костюмах. Это просто как закон физики. Интересно, что и Кафельников в этом законе совершенно не сомневается. Он идет быстрым шагом, глядя себе под ноги и, по-моему, даже что-то бормоча под нос. Нет чтобы бросить взгляд — где там мои секьюрити? В отличие от меня Кафельников знает, что эта турнирная машина работает строго как часы. В отличие от меня Женя привык жить в мире людей, честно и рьяно работающих за свои деньги.

Вы хотите попить горячего чаю — вы его немедленно попьете. Вы журналист и хотите пресс-конференцию? Следите за расписанием матчей. Но если у вас на билете написано «трибуна «С», вы попадете только на «С» и уж ни в коем случае не на «Д».

«Кубок Кремля» трижды признавался лучшим по организации среди турниров мировой серии Ассоциации теннисистов-профессионалов. Для нашей неорганизованной страны, согласитесь, неплохо. В очередной раз «можем, если захотим». Весь вопрос: не как смочь, а как захотеть?

Из года в год, приходя темными осенними вечерами в «Олимпийский», под его ослепительные софиты, в его огромные пространства, попадая в эту атмосферу вальяжности и одновременно честного трудового пота, я вынужден смотреть на игру Иванишевича и Россе. Оба — большие друзья «Кубка Кремля», его победители и финалисты в прошлом, великолепные мастера (хотя Иванишевич сильно сдал и в этом году даже был вынужден проходить квалификацию), но не может же каждый год вся интрига мужского турнира строиться на матчах с их участием! Россе — абсолютный клоун по повадке, огромный, рыжий, нарочито замедленный, двухметровый, в кроссовках сорок восьмого размера, всегда жалующийся на здоровье и плохое судейство, всегда играющий с публикой, которая уже знает все его шутки и фенечки наизусть. Россе такой же, каким был и год назад и десять лет, но в Москве ему комфортно, и он опять дошел до полуфинала. Публика уже имеет домашние заготовки к очередной встрече со швейцарцем (одна из них, почему-то ужасно меня рассмешившая: «Бей Россе, спасай Россию»).

Несмотря на кровожадность речевки, Марка у нас в Москве любят. И тем не менее против Кафельникова уже очень давно хочется увидеть кого-то другого. Просто для разнообразия. Отсутствие сильной конкуренции на мужском турнире, приводящая к отсутствию интриги, — застарелая болезнь Кубка.

Марат Сафин проиграл старательному чеху-немцу Дэвиду Приношилу, играющему в сухой, но романтичный теннис 70-х годов. Финала Сафин — Кафельников не получилось, а жаль. Значит, и в этом году интриги мы не дождались. В финале Приношил не смог составить никакой конкуренции Кафельникову.

Но вот вопрос: а хочет ли публика этой интриги? Будет ли она довольна, когда на турнир приедут, условно говоря, Филиппуссис, Сампрас, Агасси, Хенмэн — и создадут эту самую пресловутую интригу?

Честно говоря, не уверен. В последний раз у меня сложилось такое ощущение, что народ приходит в «Олимпийский», чтобы убедиться в победе Кафельникова, в ее безусловности и обязательности, то есть приходит не за новыми ощущениями, а за привычными. И в этом смысле чем безусловней победа, чем она легче — тем для публики лучше.

Однако если это так — с такими ощущениями пора прощаться!

Помимо появления на «Кубке Кремля» новых ярких имен — а это и Голованов, и Южный, и белорус Волчков, — так вот, помимо них на турнире была еще одна скрытая интрига (в отсутствие интриги открытой): такой Кубок, как раньше, проводится в последний раз. В следующем году «Кремлин кап» войдет в мерседесовскую «супердевятку», и лидеры мировой квалификации, хочешь не хочешь, а в Москву подтянутся.

Что это значит для нашей публики?

Прежде чем ответить на этот вопрос, зададим себе другой: а сколько вообще людей приходит смотреть на теннис в «Олимпийский»? Полные трибуны на решающих матчах, то есть абсолютно, до отказа забитые места, откуда хоть как-то видно корт (в том числе с самой верхотуры, где без бинокля просто делать нечего), означают официальные восемнадцать тысяч, неофициальные двадцать. Такое (на одном матче) бывает еще в двух-трех местах — в Париже, Нью-Йорке. И уж точно такого не бывает на зимних турнирах под крышей. Нигде в мире.

Говорят, приехавшая в Москву и попавшая на теннис жена Фетисова Лада сказала: «Теннис в Москве занял место хоккея». Ладу понять можно: ведь когда-то именно здесь, в спорткомплексе «Олимпийский», или в «Лужниках», или в ЦСКА, были матчи, собиравшие столько же публики, была та же возбужденная, наэлектризованная, ни с чем не сравнимая атмосфера зимнего турнира под крышей. Там тоже была своя вальяжная публика, свои специальные места, свои великие авторитеты и красивые женщины...

Никто не знает, как это происходит, как и в какой момент, благодаря чему и кому из моды выходит один спорт и входит другой. Но в данном случае все как раз очень хорошо известно: моду создали Кафельников и «Кубок Кремля». За последние годы количество зимних кортов в нашей стране, переживающей, как говорят, невиданные экономические трудности, выросло примерно в пять раз: до теннисного бума их было ровно восемьдесят четыре, сейчас стало больше четырехсот (последний чемпионат России играли, кстати, в городе Сургуте). А зимние корты, между прочим, совсем недешевое удовольствие. Летних же кортов, думаю, стало больше раз в двадцать.

Судя по этим цифрам, судя по количеству проданных в эти дни ракеток — в «Олимпийский» приходят далеко не случайные люди. Так почему же мне упорно кажется, что у «большого» Кубка, который может начаться в следующем году (женский турнир, кстати, уже входит в «супердевятку»), — будут трудности с публикой, да и вообще некие незапланированные трудности?

А вот почему.

На обратной стороне пластиковых карточек, выданных в качестве «проходки» постоянным зрителям (в том числе журналистам), дирекция турнира не поленилась поместить «правила для зрителей». Факт сам по себе парадоксальный. Если зрители не знают правил, то это либо случайные люди, либо вообще не зрители, и разговаривать с ними серьезно не имеет смысла. Тем более журналисты — это ведь, по идее, знатоки и профессионалы, разбирающиеся во всех теннисных тонкостях.

И тем не менее.

«Во время розыгрыша мяча не принято перемещаться по залу, кричать и использовать различные шумовые эффекты».

«Перемещение по залу разрешается только при смене игроками сторон площадки».

«После ошибки на первой подаче не принято кричать и аплодировать».

«Мяч, вылетевший к зрителям во время игры, принято возвращать на площадку игрокам».

Ну, и уже набившее оскомину сакраментальное:

«Во время игры запрещается пользоваться мобильными телефонами и пейджерами».

Ну, так вот, я свидетель — НИ ОДНО ИЗ ЭТИХ ПРАВИЛ ЗРИТЕЛЯМИ НЕ ВЫПОЛНЯЕТСЯ!

Не выполняется упорно, из года в год. Один из нарушителей на нашей журналистской трибуне так ответил на замечание по поводу своих бесконечных выкриков и хлопков:

«Да знаю, что правила! У нас в России свое, вы понимаете? У нас эмоции прежде всего, самовыражение! А правила, да, они имеют место быть, но только потом».

Когда «потом»? После чего?

Я внимательно присматривался к игрокам — неужели их это не раздражает? Раздражает, да еще как. Причем не только зарубежных игроков, но и наших тоже, за которых все страстно болеют! Вот во время розыгрыша десяток-другой зрителей, усмотрев несуществующую (или существующую, в данном случае неважно) ошибку судьи, закричали: «Аут!» Кричали явно под руку, розыгрыш мяча еще шел. Марат Сафин дернулся, развел в недоумении руками, ясно и отчетливо прижал палец к губам: ребята, пожалуйста, не кричите! Думаете, подействовало? Ничуть не бывало! Вот Аня Курникова в финале против Хингис пытается найти хоть какую-то контригру, и на первой подаче, в самый напряженный момент, когда, по идее, в зале царит абсолютная тишина, некий зритель, пользуясь этой тишиной, басовито и громко произносит: «Аня! А тебе это надо?»

Воспользоваться тишиной и напряженным вниманием, успев что-то выкрикнуть, как-то «самовыразиться» — вообще наиболее излюбленное занятие здесь. И если судья-комментатор, пользуясь микрофоном, громко требует «не подсвистывать и не подхлопывать при подаче», публика этим ограничением свободы слова страшно возмущается!

Вообще же итоги моего визуального наблюдения за игроками и судьями таковы: в основном они смирились с правилами игры, которые предлагаются им здесь, в «Олимпийском». Не с теми, которые отпечатаны на обратной стороне «проходок», а с теми неписаными правилами-наоборот, которые гласят: русская публика может отчаянно орать, свистеть, ахать и бороться с судейством в момент игры — потому что это русская публика.

И ничего с ней не поделаешь. Если уж решился играть в «Олимпийском» — терпи эти «именины сердца». Терпи эти перехлестывающие через край эмоции. Игрокам, наверное, некогда очень уж над этим задумываться, но задним-то умом они понимают: нет, это не толпа профанов. Это армия фанатов, которые ТАК понимают теннис. Они не готовы созерцать его, как в театре. И реагировать вежливой оценкой — аплодисментами в нужных местах.

Теннис увлекает их настолько, что театр превращается в ярмарку. Именно так реагировали люди на футбол или на хоккей в 50 — 70-е годы — балагурили, кричали с мест, и зрители ждали меткой шутки или соленой остроты не меньше, чем гола. Сейчас на футболе болеют по-другому, и услышать кого-либо одного невозможно — так вот, этот жанр народного творчества переместился сюда, под крышу «Олимпийского».

Вот типично российский парадокс: люди, отдающие теннису и время, и деньги, и любовь, и душу, тем не менее не желают выполнять его простейшие правила. Не любят. Порой мне казалось: не просто не любят, а ненавидят любые правила. Причем искренне считают, что в России только это и нужно. Может, так оно и есть, могу ли я представить себе ЭТУ публику, которая тихо и послушно вращает глазами туда-сюда? Да нет, конечно.

Впрочем, парадоксов и без этого немало.

Например, по всем международным стандартам такой турнир должен приносить не убыток, а прибыль. Но «Кубок Кремля» пока прибыли не приносит — экономическая система и законодательная база еще не созрели для того, чтобы реклама и права на телетрансляцию приносили организаторам реальную отдачу в два-три миллиона долларов (примерно так оценивают специалисты потенциал «Кубка Кремля»). А на эти деньги можно развивать в России весь детский теннис, можно проводить турниры, можно платить зарплату тренерам, да много чего можно, но пока нельзя.

И еще парадокс — при полном аншлаге, ажиотаже у касс, отсутствии свободных мест в последние два дня есть и обратная сторона медали: хозяева Кубка каждый год получают заявки от «предприятий и организаций» на бесплатные билеты в количестве нескольких тысяч.

Платить за удовольствие наши люди пока еще не очень хотят и не очень умеют. Или (что всего вероятнее) предпочитают платить опосредованно — через хитрые взаимосвязи одной конторы с другой, родной фирмы — с родственной. То есть здесь, на Кубке, я в очередной раз убедился, что у нас в России создаются свои правила жизни, причем абсолютно неписаные (в этом их сила и неискоренимость), и как по ним жить, весь остальной мир пока еще не врубается.

Однако шел я на финал в «Олимпийский» не только для того, чтобы поглядеть, как Женя Кафельников в очередной раз кого-то разгромит, и не только для своих социологических замеров. Были, признаюсь честно, у меня и несколько другие цели и задачи.

Например.

Очень хотелось сравнить «живьем» Курникову и Хингис. Мартина Хингис, по логике нашего русского «боления» (см. выше), должна была бы занять нишу «врага номер один». Поскольку противостояла в финале Ане Курниковой. Но этого как раз и не случилось — Хингис и в жизни, и в теннисе все делает настолько легко и обворожительно, что это быстро «купило» публику в «Олимпийском». Тем более что в паре Мартина играла вместе с Аней — и тут она настолько живо и весело реагировала, так раскованно визжала при ошибках, так веселилась при хорошем розыгрыше, что вскоре абсолютно слилась с образом своей в доску девчонки. Довольно небанальный ход для звезды мирового тенниса номер один. Наблюдая за этим тонким (гораздо более тонким, чем у наших товарищей на трибунах, хлебнувших пивка) самовыражением Хингис, я еще раз убедился, насколько для большого игрока важен зрительный образ и внимание трибун. Ведь изначальное коварство теннисного счета в том и состоит, что ситуация меняется по синусоиде или как маятник, поэтому упустить момент, когда инициатива уходит, маятник качнулся не туда, куда надо, очень опасно. Поэтому большие игроки просто обязаны держать публику в своей власти, в очаровании образа — чтобы не отвлекаться на выкрики и хлопки, чтобы контролировать внимание полностью.

Что касается Курниковой, то и тут меня ждали парадоксальные открытия. Отдельные моменты ее игры были столь хороши, что любому непредвзятому человеку стало ясно: сложившийся в массовом сознании миф о Курниковой-модели, Курниковой — звезде светской хроники, ленивой и малоподвижной на корте — этот миф абсолютно, тотально несправедлив! Нет, Аня играет неровно, но очень классно.

Ну, а сравнивать их во время игры (особенно парной) было действительно огромным удовольствием. Взрывная крепышка Хингис, со своей детской растопыренной ладошкой, со своей вечной полуулыбкой — ярчайший тип гениального игрока. Но в том, как зал взрывался после ее ударов, был тот же невероятный заряд внимания, как и в оглушительной тишине, которая наступала при подаче Курниковой. Когда Аня делала по корту несколько шагов и замирала. Первоначальная снисходительная оценка (Анина внешность казалась простоватой) мужской половины зала быстро сменилась пониманием — да, это легитимный, назначенный мировым общественным мнением эталон телесной красоты. И то, что это эталон русский, — повод для гордости, а не для насмешек. Каждый ее шаг и каждая пауза прочитывались (не побоюсь пафоса), как музыка совершенного тела. Так молчат мужчины, когда им попросту нечего сказать.

Да, безумная любовь к игрокам (а иногда и безумная неприязнь) — отличительная черта «Олимпийского». Но приходят сюда не только за этим, но и за еще более неосязательными материями, а именно за безумной же и странной атмосферой, которая царит здесь, внизу, под трибунами.

У этого пространства, где все слоняются, друг на друга глазеют, сидят в ресторанах, ведут абсолютно ненужные, пижонские, как правило, разговоры по мобильным телефонам, где обнимаются и целуются даже не очень уж хорошо знакомые люди, где скользят сквозь плотный воздух красивые девушки и скромно семенят олигархи, — у этого пространства нет названия, но есть особый цвет.

Этот цвет синеват. Он напряженный и наэлектризованный. В нем исчезает зависть, злость и остается лишь легкая грусть — до чего же мы, взрослые люди, похожи на детей, до чего же мы любим игрушки и игры. Только дети милы и забавны, а мы, к сожалению, нет.

Вернее сказать, есть только одно место, где детские игры взрослых людей выглядят нормально и естественно — и это «Кубок Кремля». То место, где собираются слишком разные персонажи, у которых все-таки есть общее качество, — они ценят тот единственный, ни с чем не сравнимый миг, когда, отчаянно бездельничая, ты вдруг превращаешься в самого себя.

Борис МИНАЕВ