ОДНАЖДЫ РОССИЯ БРОСИЛА ПИТЬ…

Плохо мы знаем свою историю. А жаль. Немало поучительного содержит она. Вот взять хотя бы историю пития на Руси. Сплошные парадоксы. Чем больше власти боролись с пьянством — тем больше народ пил, а чем настойчивее склоняли его к потреблению спиртного — тем упорнее следовал он своему зароку не пить

ОДНАЖДЫ РОССИЯ БРОСИЛА ПИТЬ...

В седую старину русичи пили не ради пьянки окаянной, нет. Пьянству придавалось героическое значение. Доблесть богатыря измерялась способностью перепить других богатырей. Издревле на Руси любое дело завершалось добрым угощением хмельным. Еще Владимир Красное Солнышко, будучи язычником, узаконил это правило достопамятными словами: «Руси есть веселье питье, не может без того быти!» Христианское время утвердило эту традицию: «невинно питье, проклято пьянство». Так питье, как добрый порядок жизни, стало неприкосновенным.

Конец XIV столетия ознаменован судьбоносным событием — в 1389 году генуэзские купцы завезли в Киев водку, а в первой половине XVI века живительная влага распространяется уже по всей северо-восточной Руси. Правда, горячее вино, как называли зеленого змия, не сразу стало любимым питьем русичей.

В 1545 году Иван Грозный сжег в Казани ханские кабаки, названные в летописи царскими. Спустя семь лет он построил для опричников на Балчуге особый дом, которому дал татарское название кабак, где любимцы царя пили бесплатно. Нововведение не вызвало восторга у населения, поскольку буйствовали в кабаке и допускали невиданный произвол. Только после уничтожения опричнины вино в кабаке стали продавать за деньги.

Кабак на Балчуге полюбился Ивану Грозному, и из Москвы стали предписывать другим наместникам прекращать торговлю питьем (корчму и корчемство) и заводить царевы кабаки, то есть места для продажи напитков.

Благочестивый Федор Иоаннович, разделявший ропот и негодование народа, вступив на престол, приказал кабак уничтожить. Борис Годунов, желая увеличить государственные доходы, приказал первый кабак возобновить. Как только он сам вступил на престол, то продажу крепкого вина, пива и медов отдал частным лицам на откуп. Народ хотя и зароптал по этому поводу, но уже гораздо менее, нежели прежде.

При царе Алексее Михайловиче определено быть в каждом городе по одному кабаку, а в Москве — трем. Но народ уже вошел во вкус, и число кабаков стало стремительно расти. В 1626 году в Москве было 25 кабаков, в 1775 году — 151, в 1805 году — 116, в 1866 году, когда сивуха получила название дешевки, — 1248 кабаков.

Таким образом, с легкой руки опричников Москва первой начала «испивать», и до того преуспела в том, что удивила вскоре всю Европу. Особенно усилилось пьянство при Петре Великом. С этого времени брага и водка стали в русской семье неизменными спутниками пира, похорон, свадеб, драки, мировой сделки и скромной благодушной беседы. Русские пили водку не только во время пиров, но в каждый день и во всякое время дня. Благо предлог выпить всегда найдется, а не найдется, так и без него можно.

Да и правду сказать, в старину умели потчевать гостей. У некоторых приближенных царя-преобразователя была особая способность угощать своих посетителей. Кто бы ни зашел, к примеру, к князю-кесарю Ромодановскому, должен был прежде поклона хозяину осушить большой кубок простого вина, приправленного перцем. Вино же на золотом блюде подносил ученый медведь, и плохо было тому, кто думал отказаться. Косматый виночерпий вцеплялся в волосы гостя и до тех пор таскал его, пока тот не выпивал до дна предложенный ему кубок.

До царя Ивана Грозного простой народ пил редко, так как ему позволялось варить пиво, мед и брагу только в большие праздники. Но когда водка стала продаваться от казны, когда к слову «кабак» приложился эпитет «царев», пьянство стало всеобщим качеством. Борис Годунов сделал пагубное пристрастие верноподданных статьей государственного дохода. С этого времени пьянство достигает поразительных размеров. Петр I продажу водки возложил на ратушу, в результате эта статья дохода значительно увеличилась.

С 1746 года русскому человеку надлежало уже положительно влюбиться в свою родную влагу. Указ говорил: «Конфисковать, ежели кто вывезет из-за границы в Россию хлебное вино простое, двойное и водки хлебныя».

Вероятно, именно с этих-то дней и начинается химический процесс превращения вина или спирта в водку специальную, и русский человек всем сердцем привязывается к кабаку.

Появились и стали стремительно размножаться жалкие пропойцы. Очевидец рассказывает, как из кабака вышел «добрый молодец» в одной рубашке, так как только что пропил все деньги и кафтан. На улице он встретил дружка, вернулся и на этот раз пропил все до ниточки. Покинул молодец кабак в чем мать родила, весело распевая песни. Проходившие мимо немцы вздумали сделать ему замечание и в ответ, как полагается, услышали поток отборных крепких слов.

Своей неумеренностью Европу изумляли и царские посланники. В 1608 году русский посол в Швеции обессмертил себя в глазах иностранцев тем, что от невероятного количества выпитой водки скончался. Дивились не только нам, но и мы им. Насколько потрясало русских послов то, что на улицах европейских городов они не встречали пьяных, свидетельствуют их отчеты государю. Вот как записано об этой диковине в статейном списке посольства:

«Гишпанцы не упьянчивы: хмельного питья пьют мало и едят помалу же. В Гишпанской земле будучи, посланники и все посольские люди в семь месяцев не видали пьяных людей, чтобы по улицам валялись, или, идучи по улице, напився пьяны, кричали».

Пристрастие к пьянству было настолько сильно и непреодолимо, что порой, когда предоставлялся случай напиться «задарма», русские забывали обо всем на свете, даже если это был разгар бунта или кровавого сражения. Во время «соляного бунта» в Москве, например, когда были убиты Плещеев, Чистой и другие бояре, в городе вспыхнул пожар. Как только огонь дошел до главного кабака, народная толпа ринулась к нему. Люди спешили напиться даровой водки, черпали ее шапками, сапогами — чем попало. Все забыли, что пожар необходимо тушить, забыли и про мятеж. В результате — народ валялся на земле мертвецки пьяный, большая часть первопрестольной превратилась в пепел, и таким образом мятеж прекратился. И таких примеров можно привести множество. Вспомнить хотя бы кровавое Цорндорфское сражение или «Чумной бунт» в Москве.

Вместе с появлением горячего вина началась и борьба властей с пьянством. Татарские ханы сразу же поняли всю глубину опасности появления водки на Руси. В год появления зеленого змия (1389) они, на правах хозяев нашей земли, строго-настрого запретили продажу и употребление крепких напитков. Запрет этот оставался в силе вплоть до времени правления Ивана Грозного. Первый Романов, царь Михаил Федорович, встревоженный зародившимся в народе пьянством, повелел уничтожить все кабаки, но учредил конторы, в которых продавалось вино в ограниченном количестве. Эта мера никакой пользы не принесла. Царь Алексей Михайлович пытался минимально ограничить число кабаков. Принимались и другие меры борьбы с излишним употреблением алкоголя. Например, была организована своеобразная полиция нравов. Назначались стрельцы, которые днем ходили по торговым рядам и базарам и хлестали плеткой тех, кто успел употребить зеленого змия больше чем следовало и вел себя буйно. Но те же самые стрельцы после службы предавались разгулу.

Позже, чтобы положить предел неистовому пьянству, правительство вместо кабаков завело кружечные дворы, где продавали вино пропорциями, но и это не помогло. Пьяницы стали собираться толпой и пили по целым дням. Екатерина Великая, боровшаяся с национальным недугом, упразднила даже ненавистное слово «кабак». Официально это заведение стали называть питейным домом. Но изменение названия не изменило сути.

История бесплодной борьбы с пьянством наглядно показывает, насколько правительство бессильно перед народом. Точно такое же фиаско власти потерпели и в своем противоположном стремлении, когда наш великий могучий народ объявил крестовый поход на пьянство.

Во второй половине XIX века на 70 миллионов жителей России приходилось 216 скупщиков, заведовавших питейным делом. Они представляли собой настоящую мафию, которая ради прибыли не гнушалась никакими средствами. Откупщики прежде всего старались задобрить чиновников: одних угощали пирами, другим в виде жалованья в известное время высылали деньги и водку. Министерство финансов издало любопытный реестр экстраординарных расходов откупщиков. Губернатору («на улучшение города») они платили 3000 рублей, его канцелярии — 1200 рублей, полицеймейстеру — 1200, городничему — 420, секретарю полиции — 500, частным приставам (трем) — по 920, квартальным надзирателям (восьмерым) — по 420, исправнику — 1020, окружному — 920 и т.д. и т.п. Всего 16700 рублей.

В прошлом столетии водку сменила мутная жижа, которая благодаря своему цвету получила название сивухи, или сиволдая, а по своему характеру (с присущими народу юмором и меткостью) она распространилась под довольно разными названиями: «сильвупле», «царская мадера», «чем тебя я огорчила», «пользительная дурь», «продажный разум», «сиротские слезы», «крякун», «подвздошная», «горемычная», «прилипни язык», «чистоты не спрашивай, а был бы пьян», «водка — вину тетка», «рот дерет, а хмель не берет» и т.д.

Цена сивухи доходила до 8 — 10 рублей за ведро, и народ, живший поблизости от столиц, стал вместо водки покупать ром.

Уверенность в том, что народ без водки не может жить и для нее всегда найдется денежка, привела к бешеному взвинчиванию цен. К середине XIX столетия откуп достигает своего апогея. Резко участились угрозы, шантаж, а также активизировались административные меры, направленные на спаивание народа.

Вероятно, в связи с усилением давления в сознании народа что-то произошло, и мы наблюдаем любопытное явление. К началу 1859 года по всей Руси Великой в воздухе стала носиться идея воздержания и трезвости.

В 1858 году появилось у нас первое общество трезвости. Зачин принадлежал Литовскому краю, где сапожный и столярный цеха заключили между собой добровольное соглашение перестать пьянствовать. Событие, которому откупщики не придали никакого значения, словно цунами, захлестнуло империю. К Ковенской губернии присоединились Виленская и Гродненская. В этом же году общества трезвости возникли в Саратовской, Рязанской, Екатеринославской губерниях. Массовый протест населения получил название «Трезвенное движение».

В Нижнем, например, на крещенском торгу, где собралось более 10000 человек, народ отказался от водки, предлагая выпить ее самим целовальникам. То же самое происходило и в соседних губерниях. Началась настоящая эпидемия воздержания.

Пресса того периода пестрела мирскими приговорами, в соответствии с которыми за всякое излишнее употребление спиртного налагался штраф и телесное наказание (до 25 ударов). Одна половина штрафа шла в мирскую сумму, а другая — в приходскую церковь.

Правда, общества трезвости возникали не везде. Во многих местах народ просто собирался на сходки, толковал между собой и давал зарок не пить. В тех случаях, когда без алкоголя нельзя было обойтись (свадьбы, например, похороны, крестины), вместо водки покупалось виноградное вино. Но и тогда никто не напивался.

Последствия этой народной метаморфозы сказались очень быстро: поднялся жизненный уровень, цены на припасы упали, повинности уплачивались исправно.

С другой стороны, казна терпела баснословные убытки. Откупщиков пытались заставить снизить цены, но оказалось, что тягаться с ними опасно: страну захлестнула волна убийств. Тем не менее, несмотря на жесткое сопротивление «водочной мафии», откупщики катастрофически стремительно разорялись. Вначале эти «благодетели» народа тешили себя мыслью, что трезвость долго не продержится.

— Опять запьют! — успокаивали они себя. — На Руси да без пьянства? Такому не бывать!

Но обеты, как назло, соблюдались строго. Когда в селе Лукники один государственный крестьянин нарушил данный им обет, односельчане схватили его, нацепили ему на спину табличку с надписью: «пьяница» — и под барабанную дробь дважды провели вокруг села.

— Никак светопреставление началось?! — выражал недоумение откупщик.

— Слыхивал я, что конец света чрез полгода наступит, — поддерживал его другой.

— Верно! Посему и народ пить перестал, — объяснял невиданное явление третий.

— Разорение одно, — жаловался четвертый, мутным взглядом уставившись в чарку. — Видано ли это: в Виленской губернии водку стали продавать за восемь грошей заместо четырнадцати. Так нет же, не покупають, проклятые! Опосля цену сбавили еще в шесть раз — не покупають! Вконец стали выставлять пред кабаками даровую водку — и то никто не пьет!

— Это что! Вот в Воронеже тоже выставили даровую. Вышли шалуны, выпили водки, поблагодарили за угощение и объявили, что они все-таки ее покупать не будут.

— Во поганцы!

— И на какие только жертвы мы не идем, дабы народ одумался! В Серпуховском уезде крестьяне отказались пить водку, так откупщик заплатил за них недоимки целых 85 рублев, а те, нехристи, пить не стали.

— Неблагодарные! Пользы своей не понимають!

— Дык что с их возьмешь? Темен народ, темен!

А темный, забитый народ тем временем упрямо продолжал гнуть свою линию, и трезвость, как зараза, стала распространяться повсеместно. В некоторых селах не запрещали пить, но требовали, чтобы те, кому невтерпеж, пили дома, но не в кабаках. В других местах тоже осторожничали, поэтому не зарекались бросить пить вообще, а давали зарок на определенное время, например на год. Одни делали подобные заявления устно, а другие составляли письменные обязательства: «...все эти положения хранить нам свято и ненарушимо в продолжение года, по истечению которого снова собрать сходку и с общего согласия устроить новый порядок, на годовом опыте основанный».

Под подобными заявлениями подписывались целые деревни, целые села, целые волости. Зачастую, прежде чем подписать обязательство, приходили в храмы Божьи, заказывали молебен, целовали крест и затем уже подписывались. Бывало и так, что не давалось никаких обязательств, а делалось все проще: придут мужики в кабаки, приценятся к водке и — вон.

Громкий шум вызвало происшествие в Карамышеве Медынского уезда. Деревня принадлежала князю Меншикову, и в ней насчитывалось 1800 душ. Водки в Карамышеве продавалось на 40000 рублей в год. Вдруг мужики перестают пить. Отчаявшийся откупщик сам едет в деревню и предлагает водку по три рубля серебром за ведро.

— Продавай по полтора, тогда будем пить, — был единодушный ответ.

При таком положении дел откупщик принялся задабривать народ благочестивыми поступками, стал жертвовать на храмы и т.д. Не помогло. Не пьют, хоть ты тресни.

Откупщик прибег к клеветническому доносу. Прежде всего он явился на поклон к исправнику. Исправник приезжает собственной персоной в Карамышев и начинает придираться по любому поводу.

Но все тщетно. Мужики не пьют, а Масленица приближается. Откупщик опять к исправнику, но тот не рискнул открыто действовать в пользу откупа. Он передает дело во Временное отделение, снабдив его надлежащими инструкциями и советами. Временное отделение прибывает в имение и начинает убеждать мужиков пить водку. Начальник собирает крестьян и в присутствии управляющего питейными сборами спрашивает:

— Почему это вы не пьете водки?

— Так не желаем, — отвечают крестьяне.

— Отчего же не желаете?

— Очувствовались. Эта водка — один разор хозяйству! Шутка сказать: восемь рублев за ведро!

— Притом же, — замечает другой крестьянин, — водка-то больно плоха, хуже нашей хоперской воды.

— Как плоха?! — управляющий угрожающе подступил к крестьянину.

— Да так плоха, как бывает плоха: живот больно пучит.

— Как ты смеешь это говорить?! — кричит управляющий и — бац мужика.

Мужик в ответ тем же. Произошла потасовка. Впоследствии управляющий предлагал деньги мужикам, чтоб все было шито-крыто, но они денег не взяли. Власти убедили управляющего выставить даровую бочку. Он выставил, но никто не соблазнился. Так назад и потащили.

Наконец, в борьбу против трезвости вступает правительство. В апреле 1859 года виленский акцизный откупщик ходатайствовал перед министром внутренних дел:

— Ваше высокопревосходительство, обяжите ксендзов объявить публично, что данные народом обеты относятся только к пьянству, а умеренное употребление вина необходимо.

К чести министра, он нашел требование неуместным. В июле откупщики стали жаловаться тому же министру уже на православных священников. Удерживают-де народ от пьянства, спасу нет! На этот раз чиновник уступил и вызвал к себе обер-прокурора Святейшего синода. Попенял его подчиненным и, не в службу, а в дружбу попросил воздействовать на неразумных попов. Но не тут-то было — обер-прокурор уперся.

— Я благословляю священнослужителей ревностью содействовать возникновению в городских и сельских сословиях благой решимости воздержания от употребления вина.

А откупщики, обреченные на вымирание «как класс», не унимались. Они потребовали отменить указ Святейшего синода, поскольку при его содействии общества трезвости разведутся повсеместно. На этот раз давление на обер-прокурора оказал министр финансов.

— Совершенное запрещение горячего вина, — увещевал он обер-прокурора, — посредством сильно действующих на умы простого народа религиозных угроз и клятвенных обещаний не должно быть допускаемо как противное не только общему понятию о пользе умеренного употребления вина, но и тем постановлениям, на основании которых правительство отдало питейные сборы в откупное содержание.

На личной беседе с обер-прокурором Святейшего синода министр не остановился. Он приказал уничтожить приговоры городских и сельских обществ о воздержании и впредь городских собраний и сельских сходок для этой цели не допускать.

Не помогло — народ не желал пить.

Благие были времена, но все возвращается на круги своя.

Любовь РУСЕВА