Владимир БРАЙНИН рисует московские переулки, ведущие к морю, и двери, за которыми прячется лучшая жизнь
ДВА СУБЪЕКТА
Живут в городе Москве два субъекта Российской нашей Федерации.
Первого субъекта знают все.
Второй — художник Владимир Брайнин: полная противоположность первому. Брайнин, чтобы вы знали, высокий, стройный, сексапильный, без намека на лысину, кожаную кепку носить ему незачем, и секьюрити у Брайнина тоже нет, что зря: ногами по голове больно даже знаменитому художнику (было и такое)... Брайнин живет на Беговой, в самом причудливом, наверное, доме сталинской эпохи, а тот, первый субъект Федерации, живет на окраине, где потише и воздух почище. Въезжая по утрянке в город Москву, субъект крутит головою в кожаной кепке и замечает: еще один старый дом не прошел капремонта, еще один парадный подъезд не покрасили хорошей финской краской, ну а вот эту рухлядь вообще давно пора снести. Потом он приезжает в свое присутствие и проводит оперативное совещание насчет капремонта — финской покраски-сноса... Тут как раз и Брайнин у себя на Беговой с одра встает, и первая назойливая мысль Брайнина: вот эту рухлядь снести пока не успели, вот этот парадный подъезд не успели покрасить, и этому особняку еще не пришел полный капремонт... Брайнин берет холст, краски, пачку сигарет «Ротманс» и рисует о б ъ е к т ы, до которых еще не дотянулись руки его антипода.
Что хочет своими объектами сказать современникам и потомкам антипод Брайнина в кепке — это понятно: «Я памятник себе воздвиг...»
А что хочет сказать нам Брайнин?
Мы сидели с Брайниным на его кухне, в доме на Беговой, разглядывали фотографии картин, курили наш с ним любимый «Ротманс» и говорили о Москве, где родились и где, Бог даст, помрем, невзирая на все, что с ней делают люди в кепках и без. Брайнин брал фотографию картины и рассказывал про нее — ну как мы рассказываем своим гостям, демонстрируя семейные альбомы: «Вот бабушка, а вот отец на фронте...» Или — как там у Пушкина, чей московский дом давно снесен за ветхостью:
— Вот мельница. Она уж развалилась...
Вот несколько рассказов Брайнина о его «объектах».
ЦЕНТУРИОН
Много лет рисую этот особняк в Печатниковом переулке. Маленький такой, но в юности казавшийся огромным. Я жил по соседству, в Уланском, гулял там с ребенком и всегда от этого дома шалел. Сейчас он покрашен в какую-то непонятную краску, и я стараюсь туда не попадать, пока он снова не облупится...
Я последнее время совсем не пишу портретов. Но вот это, может быть, как раз портрет. Притом, что налицо — лучше сказать на лице — все признаки распада... Но распад я понимаю не как патологию, а как памятник, такую сломанную римскую колонну, которая много чего пережила и тем не менее стоит, где стояла, и переживет все наши виллы с теннисными кортами и бассейнами...
ФОНТАН
Еще в художественной школе я придумал историю про этот фонтан. Я, можно сказать, всю жизнь его рисую. Но немногие узнают его. И это мне тоже нравится. Потому что уж его-то в Москве знают все: он у «Метрополя», рядом с Карлом Марксом... Жаль, вырубили яблоневый сад, в котором он стоял.
КАРИАТИДЫ
Эротическое состояние, которое можно ощутить в картинах, наверное, и есть суть жизни, ее пульсация, ее движение. Даже если картина про смерть — иначе понять, что нечто течет, вибрирует и обещает? Я помню, в Париже, когда пошел дождь... по кариатидам потекла вода. Вот это эротика! Они стали все вдруг мокрые. А перед этим спокойно существовали все время при солнце. А тут вдруг образовались эти потеки, обнажили формы, волосы, стали двигаться по груди. Одна рука стала вдруг мокрой и черной, ушла в другое пространство...
РЫБЫ
Меня часто спрашивали, почему на некоторых моих пейзажах изображены рыбы, лежащие на снегу или на асфальте... Я помню или предполагаю себя пятилетним мальчиком, живу у бабушки в арбатских переулках. И двухэтажные дома кажутся мне большими, значительными, полными таинственного интереса... И рядом витрина рыбного магазина, где в аквариумах плавают рыбы. По улицам идут куда-то люди и смотрят на рыб, а рыбы — на них...
В детстве я любил запах пруда, из которого вылавливал каких-то карасей, а потом отпускал их туда снова. Я подарил один пейзаж с рыбами поэту Володе Салимону — и вдруг он говорит: «Ну, конечно, тут же, под землей, Неглинка в трубах течет...»
На место, где мы живем, есть всего два взгляда. Первый: смерть города ли, деревни ли можно как бы запретить. Упразднить. Снести на фиг обветшавшее, покрасить облупившееся, сделать вид, что новопостроенное стояло тут всегда. Второй взгляд: смерть места жительства надо научиться переживать. Сопереживать ветшанию стропил — как старению плоти, шелушению штукатурки и кровельной краски — как выпадению зубов и волос.
Этот взгляд, как ни странно, более оптимистичный.
Потому что процесс умирания — самая напряженная часть жизни.
Брайнин рисует стареющие, умирающие московские домики, дворики, переулки с намеком на перспективу иной, лучшей жизни.
Его антипод, в общем, тоже ищет ее, как может.
Но живет при этом лишь сегодняшним, таким быстротечным днем.
Михаил ПОЗДНЯЕВ
На фотографиях:
- «ДОМ С МЕЗОНИНОМ». 1994 Г.
- «УТЮГ II». 1991 Г.
- «ТИШИНА V». 1992 Г.