ЗАХАРОВ, ПОТРОШИТЕЛЬ ЗЛЫХ ЯЗЫКОВ

Самый успешный российский издатель 2000 года раскрывает «Огоньку» свои самые страшные тайны

ЗАХАРОВ, ПОТРОШИТЕЛЬ ЗЛЫХ ЯЗЫКОВ

Когда на человека сваливается успех, это чревато. Почему он? Почему не я? Мы тут горбатимся, глядишь, так и помрем, а он пару лет попотел — и здрасьте! Успех, слава, деньги... Но главное — имя! ЗАХАРОВ — имя, звучащее на российском книжном рынке звонче всех мудреных аббревиатур. Очень редкий случай: человек собственным именем отвечает за чужой труд. Может, потому про Игоря Захарова ходит столько сплетен и легенд? Он один в ответе за все 100 книжек, изданных под его именем. Ему и отвечать на самые каверзные вопросы. Мне-то, знающему Захарова давно, вопросы задавать немудрено. Сейчас посмотрим, как Игорь Валентинович с моим вопросником справится...

— Хочу сделать официальное заявление. Чтобы ты меня потом не спрашивал о вещах, не имеющих отношения к предмету. Захаров — это человек, который окончил в начале 70-х филфак ЛГУ, приехал в Москву на заработки, попал в АПН, просидел там 20 лет, потом пару лет в «Независимой газете», потом пять лет тратил деньги Евросоюза на повышение квалификации провинциальных российских журналистов, а потом понял: если я люблю книжки больше денег (есть такая поговорка у букинистов), я должен их издавать. Я учредил ЗАО «Захаров» на паях с «Вагриусом», полагая, что производство и распространение дело не барское. Вместо прибыли «Вагриус» мне выставил счет за телерекламу первой моей книги, ставшей, кстати, бестселлером года, — биографии Аллы Пугачевой. Момент был драматический. Я получил сам понимаешь чего от моей жены Ирины Богат: «Послушай, — сказала Ирина Евгеньевна, — у нас с тобой есть рукопись о Раневской? Есть. У нас есть в тумбочке деньги? Есть. За чем дело-то стало?» Мы выпустили Раневскую, которая выдержала 12 изданий, 1 апреля 1998 года я зарегистрировался как независимый издатель, жена стала директором; сейчас нас шесть человек, включая водителя, поскольку Ирина, в отличие от меня, мотается по всему городу. Редактора у Захарова нет. Редактор я. То есть я первый читатель издательства «Захаров»... Ну вот. Вся интродукция. Теперь задавай свои каверзные вопросы.

— Злые языки утверждают, что Захаров посвящен в секрет успеха. Чуть ли не душу за этот секрет продал. Чем объясняется успех биографии Пугачевой, дураку понятно. Но чем объяснить успех книжки про Раневскую?

— Тем, что Раневская — живая. Интересная. Книжка существует для удовольствия. Все остальные критерии — вторичны. Так же вторично — была ли Фаина Раневская великой актрисой, был ли великим полководцем Наполеон, это пусть историки решают, а читателю важно — интересен ли он как человек. Или здравствующая английская королева, на биографию которой я купил права и попросил Григория Чхартишвили перевести книгу на русский язык, с чем он блестяще справился...

— Значит, с этого начался у Захарова роман с Б. Акуниным?

— С этого. Месяца через два после выхода биографии Елизаветы II Гриша позвонил и робко спросил: «Я написал детектив, кому его показать?» Я сказал, что не даю ответов втемную. «Зачем вам это надо, вы же такую литературу не издаете!» — «Что захочу, то и издам». И издал. Потому что увидел: это литература для нас.

— Что такое «для нас»?

— А ты не понимаешь?

— Двадцать лет назад понимал, а сейчас нет. Злые языки утверждают, что Захаров сидит меж двух стульев: литературой элитарной и попсовой. Пытается найти точку пересечения принципиально не совместимых материй.

— Все хорошо сказал, кроме несовместимости. Может, они теоретически не совместимы, но практически... Что такое была интеллигенция при советской власти? Все мы читали «Альтиста Данилова», через год «Бессонницу», потом Битова, потом Рыбакова — потому что писали «про нас». Для нас. Читатель всех этих бестселлеров был не прослойка, но «средний класс», о котором до сих пор говорят, что его нет... Но ведь что-то от него есть: я, ты, другие люди, которые до сих пор ходят в книжные магазины, у которых не исчезла привычка и потребность читать. Все средние сидят между крайностями, то есть культурой элитарной и вульгарной. Тут я и вылезаю...

— Но где пересекаются серия «Знаменитые книги», в которой выходят Чаадаев и Соловьев, и серия про сыщика Фандорина?

— А нигде. Просто я все время соблазняю читателя чем-то еще. Ну как если ты живешь с любимой женой, а тут красавица Маша на работе говорит: «Сходим в кино?» — и, поскольку это достаточно невинно и интересно, ты говоришь: «Почему нет?» Если есть законы, которые ты создал, есть и прелесть их нарушения. В этом есть свобода воли, если угодно. Это что касается Фандорина или Хоттабыча. «Знаменитые книги» — другая история...

— Для себя любимого? Читал в молодости в самиздате, а теперь возьму и сам издам?

— Нет. Не для себя. И не для тебя. А для других, которые чуть менее образованны и в силу этого или еще почему-то не смогли прочесть Чаадаева двадцать лет назад. Это популяризация вечных текстов. Они сегодня, слава богу, существуют в академических изданиях, но таких книг нормальный человек боится. Вот сейчас я издаю воспоминания Георгия Иванова. В некоторых случаях заглядываю в солидный трехтомник, выпущенный «Согласием». И читаю в примечании такую фразу профессора Крейда: «Было издание, бесконечно испорченное отсутствием справочного аппарата». С моей точки зрения это чушь собачья. Иванов существует и без ваших комментариев. Пусть себе на здоровье покупает Соловьева с комментариями, примечаниями и именным указателем тот, кому это нравится, моя задача втолковать среднему читателю: «Три разговора» — не только произведение гениального русского философа, равновеликого Пушкину, а и захватывающая, легко написанная книжка, совершенно актуальная. Соловьев предсказал то, что случилось с нами сегодня, и по форме это то же самое ток-шоу, только собеседники поумнее... Пусть мне докажут, что я уважаю своего читателя Розанова меньше, чем издательство «Республика», в котором недавно вышел 16-й том его собрания сочинений. Мой читатель видел это собрание сочинений, но ему столько не съесть. А тут книжка в 240 страниц: 150 страниц «Апокалипсиса», 50 — Голлербаха, ученика Розанова, который вспоминает, как Василь Васильич писал, держа себя левой рукой за фаллос — творчество стимулировал! — и в конце Ремизов, «Кукха». Всего за 35 рублей! Человек покупает, ловит кайф, и тот, кто с ним рядом сидит в метро, в книжку заглядывает: с чего ж он тащится-то?..

— Злые языки утверждают, что Захаров ни одной книжки не выпустил без того, чтобы ей не предшествовала молва. Что на Захарова пашет армия шпионов.

— Так получилось, что «Захаров» стал модный. Притом, что на раскрутку ни копейки не потратил. Почему так получилось? Потому, что я всегда верил: если что-то написано интересно — будет успех. Вот книжка Татьяны Егоровой: не мемуары, а заново пережитая жизнь с Андреем Мироновым. Потрясающий текст! 150 тысяч разошлись без малейшей раскрутки, шесть или семь тиражей. Но поначалу там даже намека на текст не было. Был разговор с одной дамой: «У меня есть знакомая, Таня... Там такая история любви... Но учтите, она совершенно сумасшедшая!» Что сделал Захаров? Позвал Егорову к себе в Староконюшенный, как зовет всех. «Можете книжку написать?» — «Могу». Я тут же выплатил аванс. А поскольку она писала долго, не веря в свои силы, дело дошло до того, что я стал выкупать у нее каждую написанную страничку, по два доллара...

Другой пример. Вдруг вспоминаю, что лет семь назад читал в какой-то газете фрагменты книги вдовы академика Ландау. Полгода ушло на поиски рукописи, что было нелегко: вдова давала читать свои мемуары другим академическим вдовам, а те их уничтожали — слишком откровенно было написано про всех. Нашел экземпляр. Потом искал еще полгода ее сына — выяснилось, что живет он в Лозанне, где преподает физику. Никакие шпионы этого не сделали бы, а я сделал. Потому что хожу пешком. И думаю: что бы еще сделать интересного, чтобы люди прочитали и самому в кайф? Я ведь не высчитываю, что может быть интересно людям, которых я не понимаю. «Война и мир» начиналась с политически некорректной фразы, которую Толстой выкинул из окончательной редакции, — цитирую не дословно, но близко по смыслу. Вот меня, пишет Лев Николаевич, спрашивают, чего это я пишу про князей да графьев, а про мужиков не пишу. А я не понимаю, как они чувствуют, о чем думают, чем они живут. Я понимаю это ничуть не больше, чем что думает корова, когда ее доят... Скандальная фраза. Но абсолютно честная. Захаров не понимает, что думает отморозок. Но хорошо представляет, чем способен соблазнить, к примеру, тебя... Ну а то, что в издательском процессе одно тянет другое, — это очевидно. Простая механика: прочитал про что-то — хочется еще.

— Прочитал — хочется еще... Говорят, что Захаров своих авторов эксплуатирует похлеще тех издателей, что печатают Маринину.

— У меня с авторами отношения супружеские. Нам надо родить ребенка. Может, он красавцем и гением не будет, но давай, говорю я автору, попробуем. Вот ребенок родился, вырос, даже стал приносить какие-то деньги в дом. А мне опять хочется маленького. Но если автор этого не хочет, я ничего не могу поделать. Ну как я могу заставить Акунина сочинять еще один роман про Фандорина, если он мне говорит: «А я хочу дочку Пелагею, хочу внука». Пока я соображаю, что бы это значило, выясняется, что мои конкуренты платят ему за внука Фандорина такой аванс, который мне, при всем желании, не потянуть... Хочет автор быть мусульманином, иметь много издателей — о'кей. Захаров никогда не говорил, что является придворным издателем г-на Чхартишвили. Никогда не объявлял себя придворным издателем г-жи Арбатовой. Она обиделась, что я не стал издавать ее пьесы. «Маша, — сказал я, — на кой мне ваши пьесы? Не хотите писать про себя в том жанре, который мне интересен, — до свиданья. Вы мне больше не нужны». Какую бы ты гадость ни сказал автору, лучше ее сказать сразу в лицо. Процесс издания книги настолько длинный, что любая интрига станет явью. У меня нет сил заставить автора любить меня с прежним пылом, но у меня есть возможность попытаться сохранить наш союз.

— А Захаров позволяет себе высказывать пожелания: хочу, мол, чтобы у моего следующего ребеночка глазки были во-о-от такими?

— Обязательно. Имею право. Не всегда получается. К примеру, «Левиафан» Акунина — герметический роман, а lа Агата Кристи: плывет корабль из Лондона на Цейлон. Один труп и двенадцать подозреваемых: кто убийца? «Григорий, все замечательно, — сказал я. — Но лучше, чтобы корабль плыл по Волге. Иначе это будет слишком Агата Кристи». — «Может быть... Но где вы раньше были?» И все. Захаров ничего сделать не может.

Свежий пример, никому еще не рассказывал. «Огоньку» — первому. Владимир Тучков, серьезный прозаик. Я, кстати, боюсь писателей с именем, репутацией. Миша Веллер — мы с ним одновременно учились в университете пять лет: «А давай, — говорит, — я тебе чего-нибудь напишу». — «Во-первых, — отвечаю, — ты чужой автор. А во-вторых, ты все знаешь. И мне с тобой неинтересно». Захарову интересно быть на полшага впереди автора... Вот Тучков написал первый роман из нового сериала. То, что это сериал, Тучков узнал от меня в прошлый вторник. Детектив о человеке, вовлеченном в компьютерную игру, устроенную, как все эти мочилки. Людям, подписавшимся на эту игру, дают задания. Не выполнишь — будешь жертвой. Я ничего не понимаю в компьютерах, Интернетах, видеоиграх и не хочу понимать, нет времени. Зато понимаю: роман Тучкова хорошо сделан, и мне интересно, что будет потом. «Володя, — говорю, — все замечательно. Только надо конец отрезать и отодвинуть далеко вперед, в третью или четвертую книгу. А перед этим должна быть вторая». — «Хорошо. Тогда то же самое расскажет нам другая участница игры». — «Володя, — говорю, — но тогда это будет игра в постмодернизм. Эта игра тебе интересна, мне — нет. Играй в нее потом сам, а мне сначала заведи свою игру линейно...»

Вмешивается в писательство Захаров? Да, вмешивается. Но ведь мама с папой никогда не выясняют, кто зачинал, а кто вынашивал... Когда вышел «Хоттабыч», люди стали покупать его, потому что на обложке стоит имя Захарова. Но я не могу продать 15 тысяч только под свое имя. Значит, какое-то количество людей купили «Хоттабыча» из-за меня, а потом стали покупать, потому что поняли: живой текст.

Это я слышу даже от тех, кому «Хоттабыч» не нравится. Не нравится почему-то многим.

— А много было Захаровым издано книжек, про которые он мог сказать: «Не моя »?

— Чаще я расстраивался из-за того, что книжка, нравящаяся мне, почти никому не нужна. Вот я выпускаю трех англоязычных классиков: Сомерсета Моэма, Джона Апдайка и Гора Видала. И не могу понять, хоть тресни, почему Апдайк и Моэм идут хорошо, а Гор Видал не идет. Я купил права на четыре его романа из американской жизни, с 70-х годов прошлого века до 50-х годов нашего. Держит сюжет одна семья. Казалось бы, русскому читателю такой сериал должен быть как родной — ничего подобного. Директор мне говорит: «Мы разоримся». Досадую, но ничего не могу с этим сделать.

— А говорят, Захарова не подводит чутье.

— Я сказал Чхартишвили, когда мы с ним заключали договор на двенадцать романов, что 2000 год будет годом акунизации всей России, — так и вышло. Безо всякой рекламы и не предвидя дефолт... Если я по всем телеканалам буду кричать: «Читайте Акунина! Читайте Захарова!», первая реакция будет: «Врет, свинья». Нам не на рекламу деньги надо выбрасывать, а преодолевать подозрительность, которая по-прежнему существует в наших постсоветских отношениях.

— Тебе нравится, что Захаров — «enfant terrible» книжного рынка, самый ненавистный персонаж у критиков современной литературы?

— Ну, я бы разделил эти два мнения. С точки зрения критиков — да, я нарушаю правила. Я произношу вслух то, что не положено произносить вслух, а тем более воспроизводить на бумаге. Я провокатор. В мемуарах Василия Катаняна, в главе про Параджанова, была фраза: «В таком-то году Сережа совершил ужасающий поступок по отношению ко всей нашей семье, и пять лет я с ним не общался». «Василий Васильевич, — спросил я Катаняна, — в чем было дело?» — «Я не могу сказать, это ужасно!» — «А все-таки?» — «Он украл сережки у моей жены». Я за голову схватился. Почему об этом нельзя?! Параджанов был, как сорока, лучше сказать, как ребенок: ему нравилась вещь — он ее брал... Короче, я загнал Катаняна в угол: «Все подумают, что он вашу тещу зарезал или племянника изнасиловал! Как можно про такое не говорить?!» — «А разве можно?» — «Да нужно!»

Я никогда не делаю специально скандальное чтиво. Ни мемуары Егоровой, ни переписка Довлатова с Ефимовым, ни роман Александрова о молодом Пушкине, где подробно разбираются сексуальные нравы начала XIX века, — ни одна из моих книг не может быть названа желтой. Рискованные — да, шокирующие — да, провокационные — да. Но разве не такова жизнь?

— Объяснения с критиками, общение с судебными инстанциями — вынужденная часть работы Захарова или это можно было бы проигнорировать?

— Про меня все знают, что я большой интриган, но только в том случае, когда мне нечего делать. Когда я прочитал в «Книжном обозрении», что Марья Васильевна Розанова — которая никогда не напишет, с моей точки зрения, мемуары «Абрам да Марья», про свою жизнь с Андреем Синявским, ради которого я затеял издание сочинений Синявского-Терца и выплатил ей пять тысяч долларов, желая поразить ее воображение, — так вот, когда я прочитал, что она собирается опубликовать нашу переписку, я подумал: а чего это она меня провоцирует? Я дней десять ходил мучился, потом достал мое письмо, где предлагал обсудить характер наших отношений, и послал в «КО»: пусть каждый решает, что в наших отношения с Розановой правда, а что неправда. Видит бог, я не писал ей это письмо, чтобы потом его напечатать. Я предпочитаю, чтобы обсуждали мои книжки, а не меня. Я меняю славу на деньги.

— В случае с первой редакцией «Войны и мира» оправданны были твои ожидания на реакцию публики или ты ожидал большего? Вообще это удачный был проект?

— Нет. Я утешаю себя постоянно тем, что, как Сталин Фадееву говорил: «У меня нет для вас других писателей», так и у Захарова нет других читателей. Но иногда я читателя не уважаю. Даже презираю. Никогда не ожидал, что первая редакция «Войны и мира», которую Толстому не удалось издать, не будет иметь в России успеха. Сам посуди. Семейный роман с хеппи-эндом, где Петя и Андрей остаются живы, где описание военных сцен гораздо брутальнее, где нет правых и виноватых... Мы имеем два разных текста. Неуспех этой книжки — поражение не Захарова, но графа Льва Николаевича, потратившего на нее два года. Культурные люди вроде народной артистки Скобцевой-Бондарчук и профессора Громовой-Опульской в телевизоре и критиков Кедрова в «Новых известиях» и Немзера во «Времени новостей» написали, что это Захаров сляпал, что это надругательство над святыней и не может быть «Войны и мира» без французского текста. В одном я, правда, сам подставился. Меня за это на телесудилище упрекнул г-н Грымов, и я с ним согласился — на задней стороне обложки была надпись: «Настоящий Лев Толстой». Дурак Захаров: когда в России на пачке масла написано «Настоящее масло», все подозревают, что это маргарин. И все равно до сих пор я нигде не прочитал здравого рассуждения о том, прав был или не прав Толстой, когда переделал роман. То есть о самом главном: какая книжка интереснее.

— Все равно злые языки будут судачить, что Захаров — свинья под дубом вековым...

— Третьего ноября в мою контору с улицы вошел молодой человек и принес рукопись. Которая называлась «Идиот». Мне позвонили: «Приезжай». Я приехал, тут же рукопись купил и отправил в типографию. Это роман, где не будет слов «Достоевский» и «ремейк», ничего подобного. Современный текст. Из Америки возвращается русский юноша. Знакомится с «братком», потом с фотомоделью, потом с банкиром. И оказывается погружен в гущу страстей: деньги, любовь, жалость, криминал, безумство. Такой триллер с элементами мелодрамы. Или мелодрама с элементами триллера. Если кто-то в этом угадает что-то знакомое, Захарова не касается... Как Чхартишвили мне сказал: «А вы заметили, как я ловко ввернул в «Статского советника» ремейк «Места встречи изменить нельзя?» — «Ничего я не заметил. Я только думал, а что там дальше будет?» — «Ну и хорошо, и правильно...» Я люблю замечание Сомерсета Моэма: «Искусство чтения — это искусство пролистывания скучных страниц». Если люди прочитают моего «Идиота», может, они вернутся к Достоевскому... Да, я нарываюсь на скандал. Потому что текст этого стоит. Захаровского «Идиота» написал современный русский писатель Федор Михайлов. Дальше будет «Анна Каренина», которую написал Лев Николаев. Потом будут «Отцы и дети» Ивана Сергеева... Может получиться новая серия. Но главное, что я вытаскиваю всем известные книжки из библиотек, из музеев на улицу. Да, при этом книжки пачкаются. Но я же не запрещаю тебе ходить в музеи. Я думаю, что тексты не должны требовать от человека усилий к их употреблению...

— Злые языки говорят, что Захаров украл свой издательский логотип с этикетки шампуня «Шварцкопф».

— На самом деле все проще. Я ужасно люблю силуэты. Коллекционирую. Один силуэт Елизаветы Бем недавно купил на аукционе.

— То есть это хобби Захарова?

— Хобби. Люблю. Может, альбом издам. А с логотипом было так. На Новом Арбате в середине 90-х появились мастера, которые за два рубля вырезали твой профиль. Я много раз мимо них проходил, поскольку живу рядом, потом однажды подошел, и за два рубля меня вырезали из черной бумаги. А когда создал издательство, подумал: человек приобретет мою книжку, подумает: «А кто он, Захаров, где он? А вот он, на корешке в кепке, в усах». Я действительно люблю в кепке ходить.

И «Шварцкопф» мне претензий до сих пор еще не предъявил.

Михаил ПОЗДНЯЕВ