Украина пережила небывалый всплеск религиозной активности. Такое чувство, что уверовали все, причем не только местные. Паломников набежало, говорят, ровно миллион. Причем из России — больше всего. Больше Польши.
ПАПА ROMA
Узнав, что я еду в Киев, коллеги спрашивали не без подколки:
— К Папе едешь? Католик, что ли?
Под конец я придумал универсальный ответ:
— Видите ли, я рос без отца...
Вообще приятно кому-нибудь сказать: «Папа». Есть что-то милое в самом этом обращении. Видимо, вследствие этого разговоров в Киеве только и было что о Папе. Более частотного слова не было и в здешней прессе. Очень смешно получается, когда сто тысяч человек кричат одному старому, к тому же неженатому: «Папа! Папа!» Но это ведь любовь, а в любви нет ничего постыдного.
Занятно другое: оказалось, что религия играет в жизни сегодняшней Украины (да и России) какую-то прямо эксклюзивную роль. Других интересов у страны нет. Все заняты выяснением последствий визита. После визита Христа, говорят, наступит конец света. После визита наместника произошла какая-то репетиция конца света, своего рода филиал. Слава Богу, обошлось без жертв, но Страшный суд, на котором все судят всех, имел-таки место.
Люди непросвещенные и недостаточно продвинутые, вроде меня, недоумевают: из-за чего такой сыр-бор? Приехал всемирный духовный авторитет, известный очень недурным поведением и в коммунистической Польше, и на вершине католической иерархии. Толпы людей, которым в повседневной жизни совершенно не до Бога, кинулись на него смотреть, и это лучше, чем если бы они кинулись смотреть на Майкла Джексона. Потому что Джексон поет, а Папа священнодействует. И во время службы — даже если полностью отрицать наличие благодати и вообще сомневаться в Боге — даже самый упертый атеист чувствует некую приятность, возвышается духом и задумывается о жизни своей.
Нет — вся пресса Киева и Москвы только и занята выяснением вопроса, кому Папа на руку. Греко-католикам, они же униаты, ставшие по Брестской унии католиками восточного обряда? Кучме, который заполучил такого гостя и тем самым доказал, что Запад признает его законным и благонравным правителем? Просто католикам, которые на Украине сильно потеснили православных и отняли множество приходов? Православные, правда, тоже много чем виноваты, и вообще православие сильно отстает от католичества в смысле влияния на массы и поспевания за веком: в этом, говорят, его главная заслуга и особенность. Может, и так, я сам не очень люблю агрессивную пропаганду веры, но косность мне тоже не очень нравится, и сотрудничество со светскими властями не приводит меня в восторг... Любовь к православию в России в последнее время воспитывается как любовь к Родине: их главное достоинство в том, что они наши. Этим исключается любой сколько-нибудь объективный подход. Да, коррупция, да, закрытость, да, любые грехи в прошлом — но это наша Родина, сынок, и наша вера, и сербы — наши братья по этой вере. Католикам же нужно только одно — духовное влияние, экспансия и прочее.
Ой, ой, ой, можно подумать! Экспансия западной идеологии, западного образа жизни и прочего гораздо активнее и раньше начала осуществляться через «Макдоналдс», и против него я что-то православных демонстраций с хоругвями не припомню, а против Папы — были. Я не говорю уже о том, что в лице главного католика происходит экспансия тех самых символов веры, на которых и стоит Запад: ценности эти сугубо идеологического, а вовсе не рыночного свойства. Свобода самовыражения. Сочувствие к убогим. Независимость и неприкосновенность личности. Все то, что для православия в известные периоды его истории было пустым звуком, да и сейчас во многом осталось таковым...
То есть православие — оно очень разное, конечно. Это и небезызвестный владыка Иоанн, оплот российского антисемитизма, и священник Дмитрий Дудко — духовник газеты «Завтра», апологет Сталина, и великолепный публицист и пропагандист Андрей Кураев, чей «фундаментализм» на самом деле глубоко современен и отнюдь не предполагает шовинизма или закрытости... В общем, единого образа православия нет, и слава Богу. Но нет и единого образа католичества, и нынешний Папа — одна из самых сложных и притягательных фигур в церковной истории последнего тысячелетия. Он начал просить прощения за прегрешения католической церкви — извинился за притеснения Галилея, за инквизицию, за гонения на науку, на мусульман, на евреев. От православия, во всяком случае русского, никто еще не дождался столь масштабного покаяния. Нынешние поездки Иоанна Павла II всегда начинаются с того, что он просит прощения. И тут же добавляет, что прибыл не для того, чтобы сеять рознь, не для того, чтобы обращать в свою веру, но для того, чтобы объединить верующих во Христе, как Христос и заповедал. Можно по-разному относиться к экуменизму, который вдобавок имеет в России очень небольшие шансы на успех. Объединение мировых религий — такая же несбыточная мечта, как жизнь «без Россий, без Латвий — единым человечьим общежитьем». Но Иоанн Павел II из тех пап, которые менее всего опасны для православия. Которые готовы не к полемике или конкуренции, но к сотрудничеству. Достаточно перечесть его проповеди, которых в Киеве продавалось больше чем достаточно — очень оперативно издали книжки «Тайна папы» и «Апостол надежды». Не знаю, какой он церковный политик, но церковный писатель он исключительный. И проповедь его, сказанная 24 июня, в День Иоанна Крестителя, на летном поле спорткомплекса «Чайка», была из лучших, которые я слышал в жизни.
Ан нет, публика недовольна. Не вся, конечно, — двести тысяч паломников, слушавшие его, были счастливы. Но им, паломникам, и положено. А вот один киевский журналист жалуется в одну московскую газету, причем и журналист хороший, и газета отличная: «Во Львовском оперном театре забыли, когда в последний раз давали премьеру. Зато разговоры о нравственности велись представителями местной церкви по телевизору чуть ли не каждый вечер».
Ну и кто вам мешает поставить премьеру во Львовском оперном театре? Или разогнать к чертовой матери такой театр, от которого все равно нет никакого толку? В общем, логика потрясающая: у нас тут дороги неремонтированные, а тут еще Папа приезжает. Правильно, идеал — это когда дороги непролазны и Папа не едет.
Я не против атеизма, Боже упаси. Я уважаю атеистов. И любую конфессию склонен уважать, пока она не призывает к уничтожению другой конфессии. Но ненавидеть Папу только за то, что он не православный, — это как-то, знаете, не мой путь. И стране, которая о Боге-то вспоминает в последнее время даже реже, чем в советское (в советское катакомбность как раз вербовала Богу новых и новых сторонников), надо, по-моему, очень радоваться, что в ней произошло духовное событие такого масштаба. Ведь приезд Кароля Войтылы, в прошлом польского священника, ныне Римского Папы, — событие не столько религиозное, сколько именно духовное. И не разделяющее, а объединяющее нас. Потому что всем — верующим и неверующим, евреям и антисемитам, москвичам и киевлянам — чрезвычайно хочется посмотреть на живого, настоящего Папу Римского. Его аудиенции домогаются короли и президенты, его руку целуют руководители спецслужб, за ним стоит богатейшая, жуткая, кровавая, мистическая, праздничная история влиятельнейшей мировой религии. Это все равно как если бы перед вами вдруг на Крещатике сменился тауэрский караул — говорю о чисто внешней стороне вопроса, не беря в расчет собственно веру. Для верующего увидеть Папу — это как для атеиста слетать в космос и увидеть, что Бога там нет.
Чтобы получить приглашение для меня, киевская коллега вынуждена была отстоять на коленях часовую службу в костеле — приглашения раздавали после службы именно там. Аккредитоваться из Москвы было практически невозможно. Пресс-центр на Крещатике днем и ночью гудел как улей. Журналистов разбили на пять категорий: VIPы посещали встречи Папы со светской властью, прочие — с духовной (научной и творческой интеллигенцией). Низшие касты имели право только на публичную проповедь в «Чайке», куда и то пришлось добираться пешком — автобусы могли вместить только операторов. Нам повезло — мы с теми же киевскими друзьями захватили маршрутку у станции «Святошино». Захватили мы ее в самом буквальном смысле: шла она в другую сторону, но в другую сторону никому не было надо. И, забрав дюжину паломников, мы покатили в «Чайку».
Там занимали места с трех часов ночи, и на все десять километров, что отделяют «Чайку» от города, тянулась людская змея. Преобладали старики и дети (догадываюсь, что люди среднего возраста либо слишком испорчены атеистическим воспитанием, либо сидели на дачах). Огромный отряд приехал из Сибири, не меньший — из Казахстана, где Папу ждут осенью. Дождь начался в половине восьмого, но никто не расходился: зонты, колыхавшиеся над толпой, образовали единый навес. Как только появился Папа, дождь стих: не знаю, было ли это чудом или отличной работой Кучмы, озаботившегося и этим аспектом визита, но по мне большим чудом было то, что никто не сбежал, когда дождь хлынул с новой силой.
Иоанн Павел II, который проехал в своем папамобиле в двух шагах от меня, стоявшего в первом ряду сектора «А», выглядит в жизни куда более дряхлым, чем на своих фотографиях. Весь мир знает, что у него паркинсонизм, что у него сильно трясутся руки, что подняться на любую лестницу для него давно проблема, что питается он в основном диетическими блюдами, но любит яичницу с ветчиной, а курицу не любит. Встает он каждое утро в половине шестого и ложится спать в половине одиннадцатого. Ему 81 год, но режима дня он за неполные четверть века своего папства не нарушил ни разу — кроме тех двух недель, когда, раненный Али Агджой, лежал в больнице. Несмотря на то что этот человек давно уже превратился, по сути, в чистую функцию, в символ, в представителя, наместника и пр., он стал одним из самых своеобразных понтификов, которых знал Ватикан. Вся его деятельность, по сути сугубо протокольная, личностно окрашена. Иоанн Павел II — человек смиренный, эрудированный, ироничный, выносливый, в нем есть врожденное польское достоинство и способность стремительно реагировать на любую реплику собеседника. Проповедь, читанную им на прекрасном украинском языке, я не могу, к сожалению, воспроизвести с достаточной точностью. Вкратце речь там шла вот о чем: для начала Иоанн Павел II напомнил обстоятельства рождения Иоанна Крестителя. Как известно, его мать Елизавета долгое время была неплодной. Его отцу, старому Захарии, явился в церкви ангел и предрек рождение сына, сказав, что назвать его следует Иоанном. Захария сначала не поверил, что перед ним посланник Божий. За это ангел наложил на уста его печать вплоть до рождения сына. Когда сына пришли обрезать и спросили о будущем имени, Елизавета ответила: Иоанн. Никто не поверил: в роду таких имен не было. Спросили Захарию: он попросил табличку и написал на ней: Иоанн. Как только ребенок получил имя, к Захарии вернулась речь. Этот эпизод в проповеди был интерпретирован в том смысле, что слушаться надо прежде всего не традиций рода, а божественной истины. Далее Папа восторженно говорил о праведниках, чьей кровью полита украинская земля, и призывал всех быть достойными той церковной истории, которую дал нам Бог в прошлом веке и тысячелетии.
Тут есть о чем подумать: церковная-то история у нас была, как уже сказано, довольно кровавая, временами грязная. Но именно она дала непререкаемые, небывалые образцы упорства и крепости, самопожертвования и страсти. В проповеди лейтмотивом звучала мысль о том, что именно сегодня, на рубеже веков, мы не должны позволять себе ни духовной слабости, ни дряблости, ни потачек худшему в себе. Новое тысячелетие вряд ли будет более мирным и комфортным, чем предыдущее. И проповедь, читанную в Киеве, я понял как призыв укреплять свой дух для борьбы с действительно серьезным врагом, а не друг с другом. Враг этот многолик и не собирается оставлять человечество в покое. Его соблазны неисчислимы — единомыслие, рабство, воля к власти. Но каждый из нас должен чувствовать себя Иоанном Крестителем, следом за которым идет Христос. «Не я, но идущий за мной!» — говорит Иоанн. Христос идет за нами, и наше дело — приготовить ему путь, не посрамив нашей веры и не отступив от нее.
Это была суровая и твердая проповедь, радикально отличающаяся от множества сектантских поделок и подделок, трактующих религию как радость, праздник, вселенскую халяву. Нет, это было католическое послание в лучших традициях аскетичной и трудной веры. Иоанн Павел II призывает к объединению не из одного миролюбия — он провидит испытания. Но знает и то, что сломить человека не так-то просто. Разумеется, все это я излагаю своими словами, исходя из собственных догадок: значима была и интонация этого обращения — голос понтифика окреп, из него исчезла дрожь, он уже не делал долгих пауз между словами. Зато, договорив и кратко обратившись к паломникам по-русски, по-польски и на главных европейских языках, он отбыл в резиденцию — нунциат на Тургеневской. На огромном летном поле не осталось ни единого окурка, ни одной пластиковой бутылки: паломников предупреждали о том, чтобы они не оставляли мусора, но, думаю, они бы и сами догадались...
Впечатления от проповеди и службы, которую Папа отслужил в течение трех часов, не могло испортить ничто: ни речовки на мотив «Мос-ков-ский «Спартак!» («Мы — уси — любимо — святый Отче — тебе!»), ни другие прихлопы и притопы, которыми разогревали толпу специально подготовившиеся затейники перед выходом Папы. Я видел, кстати, совсем особую толпу — смиренную и гордую, а это бывает нечасто. И на монахов и монахинь, наводнивших в эти дни город, я впервые в жизни взглянул не с любопытством праздного и светского человека, а с завистью резервиста, глядящего на бойцов с передовой.
Думаю, уже ради этого стоило ехать к Папе. Мне было бы приятно иметь такого отца.
Дмитрий БЫКОВ
Киев — Москва
|
