ВОЛК С ОТКРЫВАЮЩИМСЯ РТОМ

Вообще-то Александра Гордона застать на месте очень сложно. Очень уж он в последнее время вездесущ. Не успел закончиться «Процесс» на ОРТ, а Гордон уже начал делать ночную программу на НТВ. Это при том что у него уже есть «Хмурое утро» на одном из дециметровых каналов. А еще Гордон снимает свой первый фильм «Пастух своих коров» по роману своего отца. И работает в театре. Периодически автоответчик на мобильном телефоне Гордона затравленным голосом своего хозяина сообщает: «Господа, этот номер мне больше не принадлежит»

ВОЛК С ОТКРЫВАЮЩИМСЯ РТОМ

— Саша, на телевидение вы попали практически прямо из Америки. А вообще откуда вы взялись? Может, вас в Америке специально и вырастили, чтобы потом забросить к нам для идеологической диверсии?

— Родился я в Обнинске, там находился роддом. А жили мы в поселке Белоусово, в трех километрах от Обнинска. Мне было три года, когда мы перебрались в Москву. Это был район ЗИЛа, заводская слободка. Там я прожил меньше года. Потом переехали в Чертаново, там было всего несколько домов. Чертаново я помню более-менее хорошо, хотя и там мы переезжали с квартиры на квартиру, пока не оказались на улице Днепропетровской. Дом пять, корпус три, квартира два. Называю без опасения, потому что там сейчас находится опорный пункт охраны порядка.

— А кем вы хотели стать, если не секрет?

— Я мало кем хотел стать. У меня были два желания таких искренних: во-первых, заниматься театром, а во-вторых, стать следователем. Желание стать следователем выросло из «Настольной книги следователя» — справочника для работников МУРа, который я у кого-то выменял. Там было все очень интересно. Правда, чьей-то доброй родительской рукой страницы про незаконные аборты были вырваны, но про изнасилования почему-то остались... Все эти повешенные, зарубленные, зарезанные меня не сильно интересовали. А вот все, что касалось дактилоскопии, допросов, — это у меня с детства в крови. Мы с друзьями сами брали отпечатки пальцев друг у друга, проводили какие-то невероятные расследования...

— Как следователь стал актером?

— Все не так было, наоборот. Иногда актер становился следователем. В пять лет мне подарили куклу, такую, какие используются в кукольном театре. Я стал с маниакальной страстью эти куклы коллекционировать, и на каждую зарплату и пенсию у бабушки мне покупали куклу. Когда этих кукол накопилось достаточное для представления количество — штук десять, я попросил отчима сделать ширму. Он был так удивлен, что я являюсь руководителем театра на данный момент, что ширму немедленно сделал. В ширме действительно была острая необходимость, потому что до этого мы брали одеяло и вешали где попало. Это было очень неудобно, так как одеяло падало и через него очень легко любой зритель мог заглянуть за кулисы, а это ломало представление. Каждое утро мы собирались, я отбирал труппу из желающих. Желающих было обычно человек двадцать, а кукол — десять... Я раздавал кукол, а дальше начиналась, как я потом понял, комедия дель арте, потому что каждый, исходя из характера персонажа, в абсолютно импровизационном режиме делал что хотел. Я только наблюдал за очередностью выхода кукол, чтобы они не толпились на этой сцене.

— А вы, значит, были режиссером?

— Конечно. Но не только. Я был и актером. У меня была любимая кукла — волк с открывающимся ртом. На самом деле все, чем я сейчас занимаюсь, это так или иначе производная от того кукольного театра. В пятнадцать-шестнадцать лет у нас была театральная студия в школе, которую вели два замечательных человека — Татьяна Прялкина и Александр Тюкавкин, выпускники ГИТИСа. Судьба — странная вещь. С Александром Тюкавкиным мы дружим до сих пор, он был вторым режиссером на картине «Пастух своих коров» и сейчас работает редактором и консультантом в новой программе на НТВ.

— Подождите вы с НТВ. Раз уж про театр заговорили, у меня тут вопрос заготовлен. Я хочу попробовать угадать тот образ, который вы воплощаете в эфире. Это ведь Воланд, так?

— Во-первых, я персонажа этого не люблю и никогда не стремился к его изображению. А во-вторых, я не люблю слово «имидж» и даже понятие «телевизионный образ». Оно мне не нравится, потому что на телевидении мало средств (на радио побольше) для того, чтобы создать полноценный образ. В театре, в кино есть отработанные благородные средства для создания образа, а телевидение все-таки вещь низкая по жанру, там полноценный образ создать нельзя. Воланд здесь ни при чем. Скорее, Коровьев.

— Саша, скажите, насколько вообще велика разница между Гордоном на экране и Гордоном в жизни?

— Я не могу сказать, что, когда я просыпаюсь, это тот же самый Гордон, который через час приходит на «Хмурое утро». Конечно, какая-то мобилизация черт знает чего происходит.

— Надо понимать, что просыпаетесь вы нежным, безупречно вежливым, оптимистичным?

— Просыпаюсь я мертвым. Я бы никогда в жизни не открыл рта, если бы не было необходимости идти и что-то говорить.

— Ну вот, начинается. «Я бы рта не открыл...» А в эфире только вас и видишь. Вы тут недавно «проехались» по телезвездам, которые говорят, что не смотрят телевизор. Может, и вы скажете, что не смотрите?

— Почему же, я смотрю телевизор. Я смотрю телевизор. Но только здесь у меня два взгляда, так же, как на кино. Я смотрю телевизор как обыватель, иногда тупо, иногда с радостью, иногда мне смешно, иногда противно. Смотрю, потому что это часть жизни современного общества, от которой уже никуда не денешься. И я смотрю как профессионал: кто как работает, где как свет стоит, почему студия такая, а не другая... Я думаю, что не смотреть телевизор человеку, который работает на телевидении, — это кокетство, причем глуповатое...

— Рассказывайте о своих зрительских предпочтениях. Что смотрите?

— Я смотрю новости, информационные программы, смотрю игры, особенно не наши, а чужие. Мне самому очень хочется придумать игру... Смотрю фильмы... Разные... Чего не могу смотреть — это совсем уж американские телевизионные фильмы. Здесь, правда, у меня открываются уже третий и четвертый взгляды — кинозрителя и режиссера, который снял первую картину. Что я еще смотрю? (Задумчиво.) ...Вот недавно порадовал канал, не знаю, правда, какой... У меня был в Америке любимый сериал «Стар Трек. Некст Дженерейшн»... Я сейчас, когда его вижу, прямо как домой вернулся: Капитан, Команда «Дельта», Джорди (Умилительно.) ...Очень мне нравится. Он на самом деле умный сериал. Они берут за сюжетную основу очень странные вещи. Например, в одной из серий я совершенно четко угадал цитаты из «Сказания о Гильгамеше». С чего вдруг?

— А, собственно, почему тогда телевидение — низкий жанр?

— Почему низкий жанр? Не потому что это плохо или хорошо. Любой жанр публичного искусства определяется тремя вещами — это не моя триада, это еще Вахтангов говорил — это автор, исполнитель и время или аудитория. С авторами у нас на ТВ все понятно, с исполнителями тоже. Из зрителей никто не смотрит телевидение с таким же вниманием и пиететом, с каким смотрят фильм в кинотеатре или спектакль в театре. Это все равно МЕЖДУ: между ванной и кухней, между спальней и туалетом. Это другая категория внимания к тому, что происходит на экране. Когда я говорю о том, что очень мало выразительных средств на телевидении, чтобы выразить мысль, чтобы воплотить образ, я тоже не лукавлю. В театре есть живое общение с актером, которое ничем не заменишь, в театре есть пыль кулис, рядом сидящие зрители, есть то, что называется атмосферой. В кино есть огромный экран, каждый квадратный сантиметр которого несет какую-то информацию. И если режиссер толковый, он прекрасно понимает, что не должно быть пустого места и все должно работать: и свет, и актеры, и композиция... Телевидение ничего этого не дает. У нас до сих пор нет стереозвучания. При всем том гигантском количестве денег, которые выбрасываются на покупку дорогой техники, невозможно на телевидении нормально поставить цвет. Цвет вчера на съемках программы мы ставили четыре часа. Задник в студии получается оранжевый, а нужен алый. Экран передает алый цвет как оранжевый. И ничего с этим нельзя поделать... У телевидения есть ярко выраженные функции. Я даже написал декларацию телевещателей и попытался ее протолкнуть, когда работал на шестом канале. Телевидение должно информировать, развлекать, просвещать, провоцировать. Провоцировать на активную гражданскую позицию, на деланье, на думанье.

— То есть телевидение, при всей бедности выразительных средств, вас на самом деле еще как интересует?

— Меня всегда интересовало, как из телевидения сделать антителевидение, перевертыш. Как использовать телевидение только как повод для разговора. Я начал экспериментировать с этим очень давно. Еще в программе «Частный случай» на ТВ 6. Это была очень антителевизионная программа. В студии сидел странный человек, похожий на сельского учителя, и разбирал жалобы от населения, давая (только что приехав из Америки) советы, как себя вести, если у вас сломался унитаз или вас обидел чиновник. Это было ежедневно по пятнадцать минут. Ну бред! Я использовал это как повод для провокации если не гражданской позиции, то культурно-потребительской позиции общества...

— Надо полагать, вы не остановились на достигнутом...

— То, что сейчас начинает выходить на НТВ, — это антителевидение в чистом виде. Чем отличается телевидение от классического театра? В театре есть «четвертая стена». Все, кто играет на сцене, делают вид, что зрителя нет, хотя прекрасно понимают, что все это делается для него. На телевидении «четвертой стены» нету. Оно все вывернуто наружу, к зрителям. При этом зрители считаются существами низшего порядка. Им мало сказать. Им нужно повторить, разжевать, а назавтра снова повторить. Тогда, может быть, они что-то поймут. Откуда эта предпосылка? Абсолютно непонятно. Поэтому я делаю не передачу. Я подчеркиваю, что это не-передача. У нее даже нет названия. Это поле притяжения для людей, которые обычно брезгуют телевидением. Я так и позиционирую этот продукт: телевидение для тех, кто брезгует телевидением. Это и та аудитория, которая, пощелкав вечером по каналам, обычно выключает телевизор и идет читать книги, и те, кто никогда не приходит на телевидение, чтобы рассказать о своей работе.

У нас есть некая обойма, человек двадцать экспертов во всех областях — от извержения вулканов до болезней президента, которые, случись что, вылезают на всех каналах и с одним и тем же заученным пафосом начинают рассказывать, что случилось и почему. Ну, ребята, такое ощущение создается, что в стране нет умных людей! Есть! Хоть задницей ешь... И мы пытаемся сейчас собрать человек пятьдесят — сто, такие интеллектуальные российские сливки. Когда слушаешь серьезные, профессиональные разговоры этих людей, без скидки на то, что ты малообразованный, понимаешь, что в этом есть такая подлинность мысли, информации, мировоззрения, что этим хочется немедленно поделиться. Делиться надо дозированно и аккуратно. Поэтому по форме эта программа абсолютно игнорирует зрительское участие, вплоть до того, что в студии звонит телефон, но номер этого телефона не сообщается... Понятно, что мы будем раздавать этот телефон среди своих. Так что отбор происходит уже на этом уровне. Хватит дураков в эфире и с той и с другой стороны.

— Это что же, профилактическая программа получается?

— Грубо говоря, эта программа должна представлять умную книгу на ночь. Отсюда и форма соответствующая. Я, например, перед сном беру книжку, неважно, читаную или нечитаную, я не открываю ее с первой страницы, я открываю ее на середине. Потому что знаю, что у меня не так много времени. Мне даже интересно, пойму я, о чем речь, или нет... Так и здесь. Разговор начинается за двадцать минут до эфира. Эфир входит уже на каком-то моменте этого разговора, причем без всякой заставки, «шапки» и прочих телевизионных пошлостей. Просто включается разговор. И дальше умный человек по первым же звукам поймет, что это умные и интересные собеседники. И он, может быть, задержится у экрана.

— А дурак?

— Я задавал себе тот же вопрос. Я выстраиваю монолог дурака таким образом: «Не понимаю. Не понимаю. Кто это? О чем они говорят?!» И он все равно останется, потому что у него есть какое-то самоуважение к себе. Он же не считает себя дураком, ему важно понять... Вообще, я думаю, что у этой программы будет гигантский протестный рейтинг. Представьте, сколько людей возмутятся: «Че вы там гоните! Совсем офонарели!» А пожаловаться-то некому!

— Ругаться матом в эфире будете? Или на НТВ это выразительное средство под запретом?

— С умными людьми нет нужды ругаться матом. Это когда дурак на пресс-конференции говорит, что он на свой фильм потратил 45 миллионов долларов, хочется материться. Кроме того, для мата у меня же остается утренний эфир, я не закрываю «Хмурое утро».

— Саша, а телевидение для вас — это все-таки такой психотерапевтический кабинет, да?

— В основном не для меня, а для аудитории. Когда звонит с утра в «Хмурое утро» человек, который не выспался, у которого все плохо, который не любит жену, у которого сломалась машина, он видит меня, и он меня ненавидит. Он звонит в программу: «Ты сволочь, жидовская рожа...» Но он выдыхается и на улицу выходит уже немножечко другим. Он уже не бросится на первого попавшегося, потому что на меня уже выплеснул...

— Слушайте, а вы еврейскую тему постоянно теребите, потому что это самый популярный «разрядник»?

— Я хватаюсь за еврейскую тему только тогда, когда я устал и у меня нет сил продолжать эфир. Два раза сказал слово «жид» — и можно молчать сорок минут, час. Будут звонить и выяснять между собой отношения. Это такой прием. Я с большим подозрением отношусь в нашей стране к такому национальному самоопределению, как еврей...

— Саша, давайте теперь о самом интересном... Зрителей ведь что интересует: политика, кто на чьей стороне играет и сколько за это получает. Давайте о деньгах. Работа на телевидении дает вам возможность иметь какое-нибудь дорогостоящее хобби? Ну, дайвинг, путешествия, яхта...

— Самое дорогое хобби у меня — это кино. Прошлым летом, когда я снимал фильм, я очень смешно себя вел — получив деньги за свою работу на телевидении, ехал и тратил их на съемки. Безотходное производство это называется!

— Черт возьми, какой вы правильный! Я тут недавно слышал такое определение: «Гордон — идеал для поколения тридцатилетних». Согласны?

— Чушь это, на мой взгляд. Я ученик в первую очередь. И единственной заслугой своей считаю то, что я не стыжусь, а даже люблю учиться. Вообще, почему для тридцатилетних? Что это за категория такая? Когда автора сценария фильма спросили: «Это фильм для широкой публики?», он ответил: «Нет, скорее для глубокой». Мне плевать, сколько лет человеку: семьдесят, семнадцать или тридцать два, лишь бы он был мой. А я очень четко все-таки делю людей на своих и чужих. Я бы с удовольствием взял на себя титул не идеала, а маяка. То есть, если он еще светится где-то там, значит, это по пути или в ту сторону. Но я проблесковый маяк. Я могу вспыхнуть, показывая, как мне кажется, правильное направление, потом застесняться и погаснуть надолго.

— А ваш человек — это кто? Какой он, ваш зритель?

— Живой, страдающий, думающий и... Понимаете, я абсолютно убежден, что по-настоящему умный человек не может быть плохим, потому что себе дороже... Эта сволочь совесть тебя съест так, что мало не покажется. Поэтому вот еще и совестливый. То есть хороший...

Вадим САМОДУРОВ