ДИВЕРТИСМЕНТ

Длинные разговоры теперь не в моде. Ни на что времени не хватает. Постепенно заражаешься этим ритмом. Даже когда вспоминаешь свою довольно долгую жизнь, выглядит она не сплошной лентой, а отдельными кадрами.

Так происходило и со мной. Я писал книгу из цикла «Мой XX век», который затеяло издательство «Вагриус». Хотел написать роман, а получались повести. Повести дробились на эпизоды. А последняя, самая длинная повесть книги и вовсе называется «Вспышки». Отблески ударивших в сердце событий разных лет. Немало горьких блесток, есть и трагические. Но почему-то чаще всего смешно. (Или это теперь смешно? Да нет, и тогда смеялись много.) Я эти эпизоды называл «дивертисмент» — развлечение между актами драматического действия.
Целиком глава будет опубликована в октябре в журнале «Октябрь» (извините за тавтологию!), а для весьма уважаемого мною «Огонька» решил я предложить только развлечение. И все это назвал «ДИВЕРТИСМЕНТ». Попробую, что получится? Не все же жмуриться. Ведь начинал-то я в театре и в кино как комик. Ну, попробуем?


ДИВЕРТИСМЕНТ

Длинные разговоры теперь не в моде. Ни на что времени не хватает. Постепенно заражаешься этим ритмом. Даже когда вспоминаешь свою довольно долгую жизнь, выглядит она не сплошной лентой, а отдельными кадрами.


ДИВЕРТИСМЕНТ: МИША ДАНИЛОВ

«Образованные на сцену лезут из чиновников, из университетов. Совсем житья не стало», — жаловался Аркашка Счастливцев в пьесе Островского «Лес». Как в воду глядел Аркашка! Сто лет спустя полезли отовсюду. Больше всего (почему-то) из юристов. Но также из философов, геологов, медиков... А вот актер из астрономов был всего один — Миша Данилов. Не шучу, правда — Миша перебежал в Театральный институт с мехмата, с отделения астрономии.

Миша фигуру имел плотную, или, как говорят, корпулентную, пожалуй, даже скорее пузатую. Лицо имел широкое. Все Даниловы — и жена Лора и дочь Катя — они такие... объемные. Общее прозвище, знаете, какое у них? Слоны! Да что я вам рассказываю, вы же сами знаете Мишу! Один фильм назову, и сразу вспомните — «На всю оставшуюся жизнь» по роману Веры Пановой «Спутники». Он там доктора Супругова играл — неприятный такой тип с саквояжиком, а потом оказывалось — и доктор настоящий, и человек превосходный.

Мне приятно, что вы его вспомнили. Я бы мог еще десятки его ролей назвать и в театре и в кино. Я все его роли знаю. Я очень любил Мишку Данилова. В моих постановках он вообще во всех играл, без всяких исключений — и на сцене и на экране. Но перечислять не буду, а то захлебнусь в воспоминаниях.

А кроме этого, Миша еще великолепно (профессионально) рисовал, был мастером-фотографом (высший класс — выставочный), был знатоком и коллекционером джазовой музыки, был мастером-изготовителем курительных трубок. А еще Миша в молодые годы был алкоголиком, а потом навсегда бросил пить. При этом не потерял юмора, любви к чтению книг, интереса к науке... Ну, что еще сказать? Чудо! Актер — начитанный, не тщеславный, непьющий, деликатный и при этом — талантливый! Чудо, и все!

Мишина деликатность давала иногда неожиданные эффекты. Вот пара случаев.

Когда я приезжал в Ленинград, жил частенько у Даниловых. А Миша в Москве обычно останавливался у нас. Как-то раз приехал на один день, на съемку. Позвонил с вокзала: «Еду прямо сниматься, после съемки заеду к вам, повидаемся перед поездом». Так и было. Явился часов в семь вечера — усталый, ноги болят, голова болит. Выпил большую кружку крепкого, почти чифирного чая. Жалуется: «Говорили, роль молчаливая, даже текста не прислали, а оказалось, несколько страниц сплошного монолога». Уехал Миша. А утром звонит из Ленинграда: «Слушай, Сереж! Я вчера был у тебя?» Я говорю: «Был. Что с тобой, Мишель?» — «А ты случайно не помнишь, как называется фильм, в котором я снимался? Я тебе не говорил?»

Оказывается, только он вошел домой с поезда, звонок: «Михаил Викторович, это с «Мосфильма» говорят. Что же вы к нам не приехали?»

Миша чувствует — волосы на голове дыбом встают. Деликатно интересуется: «Не приехал?» Трубка отвечает: «Конечно, не приехали. Мы вас встречали, а вы не приехали». Вот Миша и стал звонить мне.

А случилось вот что. В «Красной стреле» актеров туда-обратно едет множество. И представителей киногрупп на перроне множество. И вот ассистентка видит знакомое, по экрану знакомое, лицо, говорит: «Здравствуйте!» — лицо приветливо улыбается и деликатно отвечает: «Здравствуйте!» Ассистентка говорит: «Пойдемте!», а Миша деликатно говорит: «Спасибо» — и идет за ней к машине. Приехали в какую-то декорацию. Подобрали костюм. Роль эпизодическая, так что все на ходу. Режиссер объясняет: «Это кабинет следователя. Вы, значит, преступник, вот ваш текст... тут вообще-то много... но мы вам заранее посылали...» Миша из деликатности кивает. Но в голове некоторое недоумение — текста не присылали, и, потом, договор вроде был о роли следователя, а не преступника. Но... вежливый человек всегда готов на себя вину принять. «Сам я, наверное, что-то перепутал», — думает деликатный Миша и начинает учить неподъемный текст и строить характер преступника.

К вечеру сцену сняли. Все довольны. Мише даже наличными гонорар заплатили, чего, вообще говоря, не бывает. Опять же из деликатности взял, поблагодарил и вопросов задавать не стал.

Оказалось, студия снимала приезжая — из Киева. Потому и платят сразу. Мишу они с кем-то перепутали, и он им очень подошел. А договоренность-то была с «Мосфильмом». Но те чуть припоздали на вокзал, и вот их артиста умыкнули. А в той картине Миша действительно должен был играть следователя.

Другой случай расскажу в виде сценки и диалога.

Место действия — аптека на углу Невского и Конюшенной. Народищу полно. Миша стоит в очереди. Очередь извивается в три кольца. И вот через головы и плечи кивает ему головой, подмигивает и даже делает жесты ручкой крепкая женщина средних лет. Миша тоже вежливо кивает, улыбается. Движение очереди сближает их, и женщина с рыжими от хны волосами говорит:

— Здорово, Данилов!

(Ну, Миша, ясное дело, в ответ на такую фамильярность только мнется и улыбается. И думает: «Ну понятия не имею, кто это такая!»)

— Как живешь, Данилов? — спрашивает незнакомая женщина.

(Миша пожимает плечами: дескать, когда как.)

— Ты чего к нам не заходишь?

(Миша вздыхает.)

— Там тебе что, больше платят?

(Удивленный жест.)

— А у нас в парке тебя вспоминают.

(Миша никак не реагирует.)

— Брызгунова сняли. Весь автопарк сейчас гудит. Ты заходи.

(???)

— Слушай, а знаешь, почему я тебя называю Даниловым?

(Миша делает заинтересованный взгляд.)

— Потому что ты похож на артиста Данилова. Знаешь ведь его?!

(Миша отрицательно качает головой.)

— Похож! Ну, пока, Данилов. Заходи!

И напоследок. БДТ стал активно выезжать за границу. С «Ревизором», с «Генрихом IV», с «Историей лошади» много ездил и Миша. Жена Лора не раз говорила: «Купи себе там не фильтр к фотоаппарату, а новые брюки, на тебя смотреть противно». Миша приезжал с очередным фильтром или линзой. «А брюки?» — «Лора, клянусь, в Японии только маленькие размеры. Моего не было». В другой раз такая же история, и Миша говорит: «Хочешь верь, хочешь нет, но в Будапеште брюк не было, только пиджаки, а пиджак у меня есть». Лора сказала: «Вот если из Аргентины не привезешь брюки, разведусь! И не вздумай врать, что их там не было!»

Приезжают из Аргентины. На Мише его прежние тертые штаны. Лора ждет объяснений. И Миша говорит: «Лора, Лора, не сердись! Врать не буду — брюки в Буэнос-Айресе были. (Пауза.) Но за ними такая очередь!»


ДИВЕРТИСМЕНТ: УРОКИ АРИСТОКРАТИЗМА

Мы были в Англии. Сперва один день в Париже, а потом двадцать один день в Лондоне. Париж нам обломился, потому что в Лондон прямого самолета не было из Москвы. Представляете, как давно это было? Очень давно. В 66-м году, в мае. Большой драматический театр из Ленинграда показывал на сцене лондонского Олдвич-театра две свои постановки: «Идиот» Достоевского и «Я, бабушка, Илико и Илларион» Думбадзе и Лордкипанидзе.

«Рассел-отель» на Рассел-сквер — это самый центр Лондона. Там мы жили. Мы не получали гонораров. Мы получали суточные — 3 фунта 13 шиллингов в день. Это было много (для нас!). Билет в дорогой кинотеатр на премьеру «Доктора Живаго» стоил 10 шиллингов, ботинки можно было исхитриться купить за фунт. Национальная галерея и Британский музей — бесплатно. Завтрак в отеле был роскошный, из четырех блюд. На обеде экономили. Ужинали в недорогих ресторанчиках. А водка и легкая закусь на ночь — все свое, в номере.

А еще иногда бывали приемы. Классные! Наш театр принимали на высоком уровне. Были даже званы все труппой в Уайтхолл. Сами понимаете, это уже уровень правительственный, с мажордомом в белых чулках, выкликающим фамилию каждого входящего в зал. Мы и королеву видели. Ей-богу! Я сидел в десяти метрах от нее в Виндзоре. Финальный матч на кубок по конному поло. Играли Англия с Индией. Муж королевы участвовал в игре. А она смотрела — такова традиция. День был холодный. У Ее Величества мерзли руки, хотя была она в перчатках. Это было заметно. Народу на трибунах было совсем мало. Но мы сидели всей труппой, как кролики. Тоже мерзли — не рассчитали с одеждой, но счастливы были без всякой меры. Мы ведь еще застали те, старые английские деньги! Я держал в руках гинею и знаю, что в ней 21 шиллинг, в отличие от фунта, в котором их 20. Был флорин. И в шиллинге было 12 пенсов, и это тоже были деньги. Через год деньги эти отменили и перешли на скучный десятичный счет. Но мы-то застали! Успели!

К делу! Хозяином нашим и продюсером гастролей был мистер Грегори. Он был настоящим мистером, а хотел стать сэром, и в этом смысле надеялся на резонанс от наших гастролей. Затеять и провести объемную культурную акцию с драматическим театром из неведомого и опасного Советского Союза — такое должно быть оценено введением в рыцарское достоинство. Как мы увидели, мистер Грегори был женат на очень красивой женщине. Как говорили, миссис Грегори была не только очень красива, но и очень богата. Мы в этом убедились, когда верхушка театра и исполнители главных ролей были однажды вечером званы к ним в дом на ужин.

Славно побывать в настоящем английском доме, особенно нам, уроженцам коммунальных квартир. Многому можно научиться. Если у меня когда-нибудь образуется такое жилье — в два с половиной этажа с обжитым подвалом, где, кроме всяких подсобок, бильярд, гимнастический зал и пр., — непременно устрою все так, как видел у мистера Грегори. Разумно, удобно и красиво. И слуга-официант у него оказался очень правильный. Так все у него получалось ловко и доброжелательно. Оказалось, профессиональный актер, в настоящее время безработный. Вот, занимается смежной профессией и надеется на осенний ангажемент. Мы вежливо удивлялись легким гримасам капитализма. Наше гордое ремесло в те годы еще не предполагало подобных совмещений.

Итак, мы питались, выпивали виски-джины и по всем линиям старались не ударить лицом в грязь. Мадам хозяйка была обворожительна. Мистер Грегори был весел и демократичен. В какой-то момент он подхватил меня под руку и повел по широкой полукруглой лестнице наверх. В руках у нас были бокалы с джином. Не имея определенного языка для общения, мы обменивались междометиями. Мы вошли в верхний кабинет мистера Грегори. На стенах висели красивые картины. Ночной лондонский пейзаж в окне тоже напоминал красивую картину. Мы расположились в очень удобных креслах. Я выразился в том смысле, что все это «вери бьютифул», и отхлебнул из своего бокала. Над письменным столом висели фотографии с дарственными надписями. Я узнал Лоуренса Оливье, Дороти Тьютин, Пола Скофилда... (Бог мой!) Алека Гиннесса. И вдруг...

(Я почувствовал, как кровь жарко пульсирует в висках.) И вдруг... в центре иконостаса я увидел... себя. Я утер пот, обильно выступивший на лбу и на шее, и уставился на мистера Грегори. А мистер Грегори легко поднялся с кресла и заговорил на присущем ему английском языке. Он сказал (насколько я мог догадаться) добрые слова о каждом из своих великих друзей. При этом он указывал то на одну, то на другую фотографию. Потом он показал на мою фотографию (хочу подчеркнуть — она была в рамке!) и сказал самые лестные слова о ролях, которые я играл, — Илико в грузинской пьесе, Фердыщенко в «Идиоте». Слова «Илико» и «Фердыщенко» я разобрал в его речи, остальное предположил. Ну, в самом деле, не стал бы он говорить, что, дескать, слабовато изволите играть, и при этом любоваться моей фотографией.

Мистер Грегори снял со стены мой портрет, вынул фотографию из рамки, протянул мне вместе с фломастером и дал понять, что просит что-нибудь написать на память. Я сделал это. Я был потрясен! Потрясен и отчасти озадачен. Чего скромничать, я думаю, что хорошо играл Илико. Я обожал эту роль. Пожалуй, я прилично ввелся и в эпизодическую роль Фердыщенко. Но чтобы выделить меня из всех?! А Смоктуновский?! А Доронина?! А Копелян?! А Стржельчик?! А Татосов?! А вообще все остальные, кто в данный момент гуляет там, на первом этаже?! Но факт есть факт — в личном иконостасе мистера Грегори из наших только мой портрет нашел свое место.

Мы пожали друг другу руки, чокнулись, допили наш джин и спустились к гостям. Я чувствовал, что взошел на какую-то вершину и что за спиной у меня надежные крылья. «Оказывается, и в Европе можно найти понимание», — мелькнуло в голове. Подошел официант и спросил, чего я хочу. Я сказал: «Чистое виски. Двойное».

...Лондон вспоминался как блаженный сон. Жизнь побежала дальше. Я никому и никогда (никогда!) не рассказывал о том, в какой компании висит мой портрет в одном замечательном лондонском доме. И прошли годы.

Однажды приехали знакомые из советского посольства в Великобритании. Встречались небольшой группой. Выпивали, вспоминали. Стржельчик расспрашивал, как там мистер Грегори, здоров ли, стали ли он сэром? Приехавшие рассказывали. И Владик рассказывал, что очень хорошо и очень лично сблизился с нашим бывшим продюсером. Оказывается, мистер Грегори абсолютно высшим баллом оценил исполнение Стржельчиком роли Гани Иволгина в «Идиоте». Он даже захотел иметь фотографию Владика в своей коллекции. Я насторожил уши. Но в разговор не вступил. А потом еще выпили и перешли к другим темам.

Читаю как-то в журнале большое интервью со Смоктуновским. Въедливый интервьюер достает воспоминания с самых дальних полок памяти артиста. «А как Европа к вам отнеслась? А как вы ощутили, что вас понимают? А когда в первый раз вы почувствовали, что...» И вот Иннокентий Михайлович среди разных живых зарисовок и эпизодов рассказывает: играли «Идиота» в Лондоне. Публика ломилась на русский театр, и успех был большой. Но вот что интересно, помимо прессы и прочего, есть еще приватные, личные реакции людей. Продюсер давал прием театру у себя дома. И вот по ходу приема поднялись они вдвоем в личный кабинет хозяина. И там над столом среди фотографий самых прославленных английских актеров видит он свой портрет в рамке (это важно отметить — в рамке!), и хозяин просит подписать фотографию на память. Это ведь человек не для публики делает, а только для себя, что особенно ценно.

Совсем недавно вспоминали мы былые дни с Володей Татосовым... Володя рассказал, что тогда в Лондоне...

Мистер (ныне сэр) Грегори был тогда великолепен. Совершенно искренне — он более чем достоин рыцарского звания.


ДИВЕРТИСМЕНТ: ГРУЗИНЫ

Вот как надо жить! Вот по каким улицам надо ходить! Вот как надо праздновать каждый день нашей мимолетной жизни! Вот как надо смотреть на женщин! Вот сколько друзей надо иметь! Вот сколько надо иметь свободного времени! Вот город, в котором солнце ближе к тебе, чем в других городах, и кажется, счастье твое совсем где-то рядом — Тбилиси!

Еще в детстве испытал я это впервые. Отец привез нас с мамой в Грузию, в писательский Дом творчества Сагурамо. Но сперва был город — Тбилиси. Был сорок шестой год. Победа. Но голодная победа. В Москве у нас жизнь была стесненная во всех смыслах. А тут... боже ты мой, как нас принимали! Какая была еда! Какие удобные машины нас возили! Какой просторный номер был в гостинице «Тбилиси» на проспекте Руставели. Правда, отец в то время был большим начальником всесоюзного масштаба. Но ведь он и в Москве был этим самым начальником. Почему же там ничего не было, а здесь было все? Э-э, слушай! Зачем голову вопросами забивать?! Гуляем! Целый день кутить будем! Ночь тоже!

А в шестидесятом году были первые гастроли БДТ в Тбилиси. Целый месяц! И с громовым успехом. И мне было

25 лет! ... Были и другие гастроли, приезды. И еще, и еще...

Гостем вообще хорошо быть. В России тоже принять умеют. Такие обеды, переходящие в ужины, умеют закатывать. Но в Тбилиси-то начинается с завтрака! Прямо сразу, с утра, — вот в чем разница-то!..

Ладно, это я шутки шучу. И шутки эти с горечью пополам. Потому что в последние мои приезды в Грузию — уже в отдельную от нас страну — видел я в гостинице, где жил, вперемежку с гостями годами живущих беженцев. Видел нищих стариков на все том же проспекте Руставели, чего раньше быть не могло. И многих уже не стало. Потому и хочется, на короткое хоть время, перенестись в прошлое, расслышать навсегда полюбившиеся звуки кавказского оркестра и грузинское многоголосье, и под этот аккомпанемент увидеть вдруг тех, кого нету теперь, и вспомнить... смешное. Обязательно смешное хочется вспомнить...

...Додо Алексидзе был и главным режиссером, и председателем Грузинского театрального общества, и профессором, и депутатом, и членом множества множеств советов, комиссий и комитетов. Он источал доброту и дружелюбие. У него за спиной было достаточно успехов, побед и достижений. Теперь (так по крайней мере казалось) он блаженствовал в роли всеобщего благодетеля и руководителя. Он был зван всюду и был председателем и тамадой везде. Рядом с ним всегда находился его заместитель по театральному обществу актер Бадри Кобахидзе — высокий немолодой уже красавец. Эта пара — Алексидзе, похожий на пирующего князя с картины Пиросмани, и Кобахидзе, похожий на английского лорда, — пара эта была восхитительна. Непрерывные пиры и банкеты в честь неиссякающей вереницы гостей делали Додо, можем сказать, несколько рассеянным. Просто не хватало времени углубляться в какие бы то ни было проблемы. Алексидзе в речах горячо призывал молодежь брать пример с мастеров — больше читать, овладевать секретами профессии, целиком отдавать себя театру.

В десять утра собрались на худсовет театра — обсуждать пьесу американского драматурга Гибсона «Сотворившая чудо». Собралась почти вся труппа — решали, принимать ли пьесу к постановке, кому ставить и кому играть. Додо Алексидзе взял слово, и все уважительно внимали ему.

Додо говорил, держа папку с пьесой в руках:

— Дорогие мои, когда я прочел эту пьесу, я с ума сошел — такой темперамент, такие характеры, такая сила в ней. И, конечно, особенно потрясла главная героиня. Это чудо! Как правильно называется эта пьеса — «Сотворившая чудо»!

— Дмитрий Александрович, вы говорите о самой девочке или об учительнице? — спросили с места.

— Э-э, какая учительница! Сама девочка! Конечно, девочка. Когда она говорит, ее слова должны обжигать! Все ее монологи, любая реплика — это блестящий выпад.

— Додо, она же немая, — шепнул Бадри, сидящий рядом за столом президиума.

— Да, она немая! — подхватил Додо, изумленно поглядев на Бадри. — Именно потому что немая, так выразительна эта роль. Разве мы говорим только ртом? Глаза! Глаза могут сказать в сто раз больше! Она же все видит. Сказать не может, но она смотрит на этот мир — и...

— Додо, она слепая... — проговорил Бадри. Алексидзе втянул носом воздух, пожевал губами и продолжал на полтона выше.

— В этом все дело! Ползучий реализм надоел уже: болтают слова, а театр — это не слова, а страсть! Пусть она немая, слепая... пусть! Так придумал американский драматург. Говорят другие, и пусть говорят... но она все слышит...

— Додо, она глухая...

— Она глухая! — крикнул Алексидзе, посмотрел на папку в своей руке, а потом швырнул папку на стол. — Что за пьесу вы мне подсунули? Что такое — героиня слепая, глухая, немая. Как это может быть? С ума сошли?

Как хохотал худсовет! И громче всех --Додо Алексидзе.

Напомню, что в драме «Сотворившая чудо» женщина-врач ищет пути к сознанию слепо-, глухо-, неморожденной девушки и в результате находит с ней контакт.

...Тамада! Спикер застолья! В Грузии тамада — это очень серьезно. Вообще-то каждый грузин тамада. Но бывают признанные профессионалы. Об одном из таких этот рассказ.

Мой друг Гоги Харабадзе привел меня в компанию незнакомых людей, далеких от мира искусства. Но одна из особенностей Грузии в том, что ее житель, как бы далек ни был он от театра, литературы, живописи, громогласно и искренне уважает и то, и другое, и третье.

Стол был богат. За столом сидели человек двадцать пять. Тамада поднимал тост за каждого. Пили до дна. Речь тамады — большое искусство. Некоторые думают, что тамада поздравляет с чем-нибудь «тостуемого» или просто льстит ему. Это не так! Это плохой тамада. Хороший тамада говорит правду о человеке, он всесторонне понимает его, но в данный момент предлагает всем присутствующим увидеть лучшее в нем. Это должно вдохновлять и того, о ком говорят, и всех, кто поднимает за него бокалы. Тамада не имеет права врать!

Гости очень внимательно выслушивали каждый тост и с гулом одобрения поднимали бокалы. Тот, за кого пили, стоя выслушивал обращенную к нему речь. Застолье шло по-грузински. Гоги переводил мне. Дошло до меня. Тамада перешел на русский язык, извинился, что плохо его знает, и начал речь. Он сказал, что давно мечтал посидеть со мной за одним столом, что он, конечно, знает, какие замечательные роли сыграл я, что он никогда не сможет забыть того впечатления, которое оставило в его душе мое страстное, полное силы и юмора искусство. Он сказал, что для него большая честь провозгласить тост за меня, и поэтому... Тут он быстро произнес несколько слов по-грузински, Гоги что-то ответил тоже по-грузински, и тамада, повысив голос, проговорил здравицу. Из-за сильного его акцента я не разобрал слов. А вот гости грохнули смехом, и я увидел, как громадный Гоги сползает от хохота под стол.

А произошло вот что: тамада понятия не имел, кто я такой, но не хотел этого показать, потому что другие гости знали меня по кино. Он, нарушая закон, наплел формальных комплиментов, но не знал даже моего имени. «Как зовут гостя?» — спросил быстро по-грузински. Гоги не мог сказать: «Сергей» — он выдал бы тамаду. Он нашелся: «Закариадзе», — сказал Гоги, имея в виду, что покойный великий артист звался Серго. Но наш тамада подумал о живом брате Серго, которого зовут Бухути. И он сказал мне: «Здравия тебе, наш любимый Бухути!»

Эх! Тбилиси! С его теплом, вином, весельем, ляпами. Не забыть — было! Прямо из аэропорта — в турецкую баню. Теплый камень лежанок. Большая бочка с горячей водой. И мы набиваемся в эту бочку — шестеро — хозяева и гости. Мы отмокаем. Мы начинаем говорить, и такое блаженство, что это будет длиться долго, что нам много дней будет интересно друг с другом, что мы нужны друг другу, что мы вместе!

Вечная память тем, кто ушел! Дай бог сохранить себя живущим друзьям из теплой страны Грузии!

Сергей ЮРСКИЙ

На фотографиях:

  • В «МОЛЬЕРЕ» БУЛГАКОВА МИША ДАНИЛОВ ИГРАЛ ЛАГРАНЖА — АКТЕРА И ЛЕТОПИСЦА ТЕАТРА... ТЕПЕРЬ Я ПИШУ НАШУ ЛЕТОПИСЬ, А МИШИ НЕТ.БДТ, 1973 ГОД. С. ЮРСКИЙ — МОЛЬЕР, М. ДАНИЛОВ — ЛАГРАНЖ
  • ОХ, КАКОЙ ЗОРКИЙ ВЗГЛЯД, БУДТО ВСЕ ЗАМЕЧАЕТ. НО ЭТО ТОЛЬКО КАЖЕТСЯ. ОЧЕНЬ МНОГО ИНТЕРЕСНОГО В ЖИЗНИ Я ПРОПУСТИЛ. СВЕРДЛОВСК, 70-Е ГОДЫ. НА КОНЦЕРТНЫХ ГАСТРОЛЯХ
  • ОТ ЛОНДОНСКИХ ГАСТРОЛЕЙ ДАЖЕ ФОТОГРАФИЙ НЕ ОСТАЛОСЬ — СТРОГОЕ БЫЛО ВРЕМЯ. А ПОТОМ ПРИВЫКЛИ, ЧУВСТВОВАЛИ СЕБЯ ВОЛЬНЕЕ, ЧТО И ВИДНО НА СНИМКЕ. ГАСТРОЛИ БДТ В ФИНЛЯНДИИ. ЗДЕСЬ И ЕВГЕНИЙ ЛЕБЕДЕВ, И НАТЭЛЛА ТОВСТОНОГОВА, И ФИНСКИЙ РЕЖИССЕР ВИТТИКА. ВИДИТЕ, КАКИЕ МЫ ВЕСЕЛЫЕ
  • ГЛАВНОГО ГЕРОЯ РАССКАЗА НА ФОТОГРАФИИ НЕТ, ОН, ВИДИМО, ТАМ, ЗА ЗАНАВЕСКОЙ. А БАДРИ КОБАХИДЗЕ КРАЙНИЙ СПРАВА. ПРАВДА, ПОХОЖ НА АНГЛИЙСКОГО ЛОРДА?!
  • В материале использованы фотографии: из семейного архива
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...