XЕМПСТЕДСКИЕ ЗАПИСКИ

Алена Аникст — художник кино, супруга известного дизайнера принадлежит к людям, которые умеют создавать социальную жизнь. Там, где она, всегда гости, разговоры, непрерывно звонящий телефон, вкусная еда. Она знает невозможное количество людей. Воспоминания, отрывки из которых мы публикуем, Алена писала в Лондоне. Потом эти мемуары почитывали ее московские друзья, фыркая по поводу дилетантизма и тем не менее застревая у компьютера с текстом до глубокой ночи. О чем текст? Да все о том же: об известных людях и о разных, порой невыносимых обстоятельствах, с которыми надо уметь справляться

XЕМПСТЕДСКИЕ ЗАПИСКИ

...В 1998 году, в середине июля, в Хемпстеде, в доме напротив старого парка, было большое торжество — тридцать лет со дня нашей свадьбы. Приехали друзья, было много цветов. Повсюду горели свечи. На обед подавали шампанское с икрой и блинами.

Я обычно говорю, что сначала мы с Мишей поженились, а потом — познакомились. Все произошло молниеносно. Я и теперь удивляюсь, неужели прочные браки могут совершаться так быстро и безрассудно?

1968

В конце апреля, после лекций во ВГИКе, где я училась, я заехала к приятелю Сереже Панкратову. Он представил мне свою знакомую Нору Анощенко. Мы договорились «обмениваться» друзьями. Нора сказала, что можно начать с художника Миши Аникста.

Миша жил у метро «Аэропорт». Я родилась и выросла на Аэропортовской улице, почти рядом с Мишиным домом. Когда 4 мая я шла к нему в гости, казалось, что иду к себе домой, так все было вокруг знакомо.

У Миши собрались человек восемь. Был замечательный теплый вечер. Солнце освещало большую белую комнату без занавесок. Мы танцевали, пили вино и выходили на лоджию любоваться закатом.

Когда пришло время расставаться, Миша предложил встретиться еще раз 9 мая, в День Победы.

Через пять дней мы снова были вместе. Неожиданно Боря Бланк, с которым я пришла, сказал, что должен уйти, — утром рано киносъемка на «Мосфильме». Как только за Борей закрылась дверь, Миша изменился. Он пригласил меня танцевать, вел себя так, как будто мы давно знакомы. Я шутила, что у нас приключился роман. И все над нами смеялись...

Потом он отвез меня домой на «леваке» — огромном черном «ЗиМе» с красными полосатыми коврами. Я впервые ехала в такой шикарной машине. Расставаясь, мы поцеловались.

После этого вечера Миша стал звонить каждый день... В конце мая он сделал мне предложение. Честно говоря, я до сих пор не понимаю, почему через три недели после знакомства он решил на мне жениться.

13 июля, в воскресенье, в казенном неуютном здании русская красавица необъятных размеров зарегистрировала наш брак. Мы надели обручальные кольца, выпили со всеми «Советское шампанское» и стали мужем и женой. Все воспринималось как легкая шутка, забава. Голова кружилась от шампанского и от того, что я стала замужней дамой.

1969

На мой день рождения одна знакомая привела поэта Иосифа Бродского. Буквально перед их приходом Миша объяснил мне, кто это такой. К своему стыду, до нашей встречи я ничего о нем не слышала.

Все места за столом были заняты, Иосифа я посадила рядом с собой, а его спутницу на другом конце, рядом с Мишей.

С первого же момента я почувствовала себя с Иосифом легко, и мы болтали весь вечер как старые хорошие знакомые. Не помню о чем, помню только, что говорить с ним было очень приятно. Иосиф был изумительный собеседник.

...В это лето мы подружились с Бродским. В Москве проходил международный кинофестиваль, и Иосиф пригласил меня на просмотр фильма. Он зашел за мной и принес в подарок букет роз.

Когда я открыла дверь, Иосиф протянул букет и сказал с невероятным изумлением: «Старуха! Там внизу голая женщина попросила у меня прикурить!»

На первом этаже жил поэт Николай Доризо с женой, артисткой Театра оперетты. Доризо мы никогда не видели, он постоянно находился в отъезде. Доризиха, так звали соседи актрису, была абсолютно безобидной женщиной с одной маленькой слабостью: ходила дома в чем мать родила. Время от времени она подлавливала красивых молодых мужчин и просила у них сигарету, пока те ожидали лифт. Многих моих знакомых это повергало в шок. Как и Бродского. Он долго еще не мог прийти в себя.

Однажды Иосиф зашел к нам и спросил Мишу, не может ли он помочь ему хоть немного заработать. Иосиф нуждался в деньгах. В то время Миша делал макет журнала «Советский экспорт» и предложил Бродскому написать текст рекламы сгущенного молока. Сюжет был таков: на морской берег выброшен сундук с банками сгущенки. Каким-то образом это было связано с Робинзоном Крузо. Про все это Иосиф написал стихи. Они были напечатаны без фамилии автора.

...Я работала художником-постановщиком одного фильма в Ленинграде и часто бывала у Бродского. Как-то он стал читать мне стихи. Потом спросил, какое стихотворение мне больше нравится. Было трудно сосредоточиться, я чувствовала ответственность. Стала что-то говорить, Иосиф резко прервал меня, воскликнув, что я ничего не понимаю в поэзии, и мы перевели тему разговора.

Однажды Иосиф попросил меня купить к чаю сыра. Когда продавец спросил, порезать или я возьму куском, решила порезать. Увидев сыр, Иосиф наставительно сказал, что Анна Андреевна Ахматова советовала никогда не резать, так как после этого сыр быстро сохнет.

Иосиф боготворил Ахматову. Когда я его спросила, действительно ли она была такой красивой, как говорят, то Иосиф серьезно ответил, что не встречал в жизни прекраснее женщины.

С тех пор прошло почти тридцать лет. Конечно, я уже не помню всех наших бесед. Иосиф очень часто говорил о сыне, вспоминал ссылку, как к нему приехала Марина Басманова. Он сильно ревновал Марину к ее другу Дмитрию. Сказал мне, что это имя вызывает в нем ужас.

Рассказал, как Марина ушла от него. Они жили у театрального художника Эдика Кочергина. Иосиф уехал за город, на дачу: у него был срочный заказ на перевод. Нужны были деньги. Сыну было несколько месяцев. Закончив работу, Иосиф вернулся в Ленинград и узнал, что жена с сыном переехала к родителям. Сразу же поехал к ней.

Подходя к дому, где жили Басмановы, увидел на скамейке Марину, а рядом друга Дмитрия, который держал на коленях сына Иосифа. Иосиф, рассказывая это, ужасно переживал. Видно было, что все это вызывает в нем душевные страдания.

1972

В феврале в буфете Киностудии им. Горького я потеряла сознание. Меня отвезли домой. Я отлежалась и пошла в поликлинику. Выяснилось, что я в положении.

Антон родился 19 ноября, в воскресенье. Мне сразу его показали. Он еще был красного цвета со сморщенным личиком и с длинным носом. Потом я долго лежала в родилке, и при мне на свет появились два маленьких человечка. Это было похоже на чудо. Мне казалось, что нет ничего прекраснее. Антоша родился так же, как и я: левая рука была согнута в локте и прижата к головке.

1978

Осенью мы отдыхали в Кобулети, в Доме отдыха театрального общества. Главной достопримечательностью был пляж невероятной ширины и многокилометровой длины, весь засыпанный ракушками. Это был тот самый «огромный пляж из голых галек» из «Волн» Пастернака.

Миша с Антоном часами строили крепости из ракушек, нанизанных на прутья. Одна крепость была выше человеческого роста. Однажды вечером кто-то принес бенгальские огни, и мы устроили настоящий фейерверк. Пили вино, ели шашлык из рыбы и танцевали вокруг крепости.

Все дни мы проводили на море. Повар, когда была готова еда, выходил за калитку и кричал: «Затрык!», или «Абэд!», или «Ужын!»

Однажды я лежала на пляже, а за моей спиной Антон играл с пятилетней Ниночкой из Тбилиси. Антон чем-то обидел девочку, и она в ответ звонким голосом: «Вай ми! Ты еще не знаешь, какая я вырасту! Ты будешь говорить: «Где Нина? Где Нина?» А меня нет!»

1980

Миша получил золотую медаль на конкурсе «Самая красивая книга мира» в Лейпциге за книгу «В окрестностях Москвы». Эта книга принесла Мише большую известность.

Я знаю, что когда была встреча Михаила Горбачева с президентом США Рональдом Рейганом в Рейкьявике, то Горбачев преподнес Рейгану две книги. Обе были оформлены Мишей, обе получили золотые медали на конкурсе в Лейпциге. Одна — «В окрестностях Москвы», вторая — «Покровский собор».

1989

В июле мы полетели в Лондон. Это была моя первая поездка, а у Миши третья. Я ходила в Национальную галерею, в Музей Виктории и Альберта, в Британский музей, в галерею Тейт. Бродила одна по улицам, конечно, пошла в Хародс смотреть на шикарную жизнь.

В один из вечеров в гостях мы встретили Иосифа Бродского. Когда мы пришли, Иосиф сидел в гостиной и пил виски из широкого стакана. Я увидела, как он изменился за эти годы. Я вела себя нервно, что-то мешало быть непринужденной. Первое, что сказал нам Иосиф: «Только ни о чем не просите». Я поняла, что это была шутка. Но почувствовала себя не в своей тарелке и шутку запомнила. Он был лауреат Нобелевской премии, преуспевший на Западе поэт, а мы никто, далекие неизвестные знакомые по Москве. Позже он скажет по телефону Мике Голышеву: «Встретил Аникстов. Общаться можно».

В наше отсутствие Антон успешно сдал экзамены и поступил в Архитектурный институт.

И тут произошло одно знаменательное событие. В жаркий августовский день раздался звонок в дверь. На пороге стояли незнакомые люди, очень маленького роста, очень бодрые. Как выяснилось, американцы. Пожилой господин, его жена и внук лет двадцати пяти.

Пока я накрывала на стол, гостей развлекал Антон. Его английский произвел на американцев такое благоприятное впечатление, что они посоветовали ему сдать экзамены в Гарвард.

Пожилого американца звали Харри Канн. Он был спонсор, входил в группу, которая вносила деньги в Гарвардский университет и следила за тем, как эти деньги расходуются (позднее Антон видел его портрет на Доске почета в Гарварде). Естественно, Харри Канн хорошо знал условия поступления. Он сказал, что экзамены можно сдать в американском посольстве в Москве, что это принято во многих странах. Надо только получить разрешение на экзамен, а для этого представить характеристику из школы, автобиографию, отметки по успеваемости и вольно написанное сочинение.

Антон решил попробовать.

1990

6 января, в Рождество, мы вернулись из Лондона в Москву. Привезли Антону учебники для подготовки к экзаменам. Двадцать дней он почти не вставал из-за стола, никому не звонил, ни с кем не общался. Даже ел не отрываясь от занятий.

27 января Миша отвез его к американскому посольству. Антон был единственный, кто сдавал экзамены частным образом. Это был первый случай в Советском Союзе. Конечно, такое было возможно только во времена перестройки.

Через месяц к нам пришла сотрудница посольства. Она провела с Антоном собеседование и сказала, что он набрал большое количество очков на экзамене и этим обратил на себя внимание. Перед уходом она спросила, были ли мы членами Коммунистической партии. Мы радостно закричали: «Нет!»

5 апреля Миша улетел в Париж. Было около десяти часов утра.

Антон еще спал. Неожиданно раздался звонок в дверь. Почтальон протянул мне международную телеграмму.

С трудом разобрала английские слова: «Поздравляем с поступлением в Гарвардский университет. Подробная информация следует по почте».

С телеграммой в руке пошла в спальню Антона, начала его расталкивать. Дальнейшее я запомнила на всю жизнь. Это были счастливейшие минуты.

Антон с недовольным видом, морщась, начал рассматривать телеграмму. Через секунду он как ошпаренный выскочил из кровати и стал носиться и прыгать от радости по квартире.

...Зимой в Лондоне Миша договорился с издателем Лоуренсом Кингом, что тот будет ходатайствовать о нашей рабочей визе в Англии. Лоуренс помог найти юриста, который занялся нашим вопросом. Нам потребовались рекомендательные письма от двух известных людей. Бывший министр культуры и директор аукциона Сотбис лорд Гаури любезно согласился быть нашим гарантом и сразу прислал письмо. Вторым был лауреат Нобелевской премии поэт Иосиф Бродский. Он тоже написал нам, правда, его письмо пришло с большим опозданием, разрешение на работу уже было получено. Тем не менее мы были благодарны. Письмо с подписью Бродского осталось у нас.

27 мая Лоуренс Кинг привез в Москву наши рабочие визы. 6 июля Миша навсегда улетел в Лондон.

Мы с Антоном проводили его в Шереметьево. Возвратившись в опустевшую квартиру, я записала в дневнике: «Что мы наделали? Мы собственными руками разрушили свою жизнь».

НОВАЯ ЖИЗНЬ. ЛОНДОН

В сентябре мы сняли маленький дом на Gordon Place, неподалеку от Kensington Street. В этом нам помогла Нина Лобанова.

Нужны были деньги. В том числе и поэтому, и чтобы не сидеть без дела, я начала рисовать натюрморты. За два месяца нарисовала семь картин размером 70х90 см. Позже мой американский галерист продаст их по 4500 долларов.

Когда я уставала писать, то шла в Кенсингтонский парк, садилась на скамейку и пыталась прийти в себя. Тупо смотрела на белоснежных жирных лебедей, на серых гусей с черными лапами, на визгливых чаек, которые на лету выхватывали друг у друга хлеб. На собак, которых приводили в парк в несметном количестве. Казалось, что это все мне снится.

Настроение мое было безрадостно. Я не могла найти себе места. Все вокруг было чужое, я думала, что я никогда к этой жизни не привыкну. Я не знала языка, и это тоже доставляло мне большие проблемы. Когда нас приглашали в гости, я сидела молча за столом и не понимала ни одного слова. Учить язык не было ни времени, ни желания.

Антон улетел в первых числах сентября в Америку. Мы провожали его в аэропорту Хитроу. Он сдал багаж: легкую спортивную сумку и пакет с моими пастелями. За плечами у него был рюкзачок с «музыкой» и теннисная ракетка. Его долго проверяли на паспортном контроле. Мальчик с советским паспортом летит из Лондона учиться в Гарвард. Такое у них было впервые.

Случай с Антоном был необыкновенным еще и потому, что он первым из СССР поступил в Гарвард не по государственному обмену, а сам по себе, частным образом, и еще получил полную стипендию от университета. Почти 100 тысяч долларов.

А мы, проведя два месяца на Gordon Place, нашли квартиру на Монтегю-сквер и прожили там до мая 1992 года.

1991

Мой американский галерист заказал роспись ширмы для выставки в Нью-Йорке. Срок заказа короткий, два месяца.

Воодушевленная, я сразу принялась за работу. Рисовала каждую свободную минуту. Сначала сделала подготовительные эскизы. Потом купила подрамники и натянула холст. Решила писать акриловыми красками. До этого я никогда ими не работала. Все время приходилось чему-то учиться. Осваивала технику с большим трудом. Ширма была двухсторонняя, каждая сторона состояла из четырех створок, общий размер был 260х180 см. Первую сторону я писала шесть недель. Вторую — две. Часами я стояла в нетопленой комнате, закутанная в теплую одежду. Поясницу обмотала пуховым платком. Пальцы замерзали, из окна дуло.

Однажды, когда в очередной раз я не знала, что и как писать, и была близка к отчаянию, в стене открылось маленькое окошко, ведущее на кухню. Миша просунул голову и сказал: «У тебя ничего не получится, потому что ты не знаешь, что тебе делать». Мой муж помогал как мог.

Галерист был проездом в Лондоне и зашел к нам. Он помог мне снять холсты с подрамников, свернул все в рулон. Через пару дней его жена Юля позвонила из Америки: «Аленка! Ты написала потрясающую ширму. Она всем очень нравится!» Больше никогда я свою ширму не видела. Позже узнала, что ее продали в Японию. Денег за нее я так и не получила.

1992

Январь и февраль мы посвятили поискам новой квартиры. Пересмотрели около двухсот вариантов. Наконец, агент Роберт Крамер сообщил, что есть большая, но в плохом состоянии.

...Внутри веяло унынием. Главное, что не понравилось, — полы. Сосновые, гнилые, с огромными щелями. Я подошла к окну. Внизу на газоне играли две белки. Деревья в саду, несмотря на темный холодный день, были прекрасны.

Все друзья в один голос сказали, что район очень хороший, квартира перспективная. Мы сделали заявку на покупку, и началась торговля.

Новой квартире надо было придать хоть какой-то жилой вид. Вначале пришлось отмывать грязь. Газовая плита была покрыта таким слоем жира, пыли и копоти, что я не знала, чистить ли ее или покрасить масляной краской.

...В квартире не было света, электричество обещали вот-вот подключить. 13 мая приехал монтер компании «Лондон Электрисити», посмотрел и сказал, что проводка сгорела и надо все менять. Это был первый сюрприз. Стали срочно искать электриков. Работа эта в Лондоне стоит больших денег. Мы пригласили две компании, чтобы сравнить цены. Разница была в 1000 фунтов.

2 июня компания подключила электричество, и тут выяснилось, что в котле, нагревающем воду, сгорел фитиль. Пришлось срочно вызывать слесаря. 5 июня наконец у нас была горячая вода, горел свет, но еще не работало отопление.

У нас не было мебели, посуды, одеял. Не было кухонного стола. Мы ели в кухне на большой картонной коробке. Перед нами в коридоре стоял закрытый газетой сломанный унитаз.

Сейчас мне даже трудно представить, как мы жили первое время. А это продолжалось около трех лет.

Надо еще сказать о балконе, который примыкал к гостиной. Его пол был покрыт рубероидом и залит густым черным варом. В жаркие дни вар становился мягким, и к нему все прилипало. Деревянная ограда балкона почти совсем сгнила, и палки снизу не имели опоры. Когда очередная палка отрывалась и летела в сад, мы звонили соседу и, вежливо извинившись, забирали мусор.

В середине лета я купила большие банки белой эмульсионной краски и валик с привинчивающейся ручкой. Покрасила стены и потолки в гостиной и в двух спальнях наверху. Отмыла шампунем ковры. В одной спальне пришлось заштукатурить кусок стены. Придумала, как заполнять слишком большие дыры в стене. Для этого я мочила газету и плотно закладывала ею отверстие. Получалось очень аккуратно. Я своим изобретением гордилась.

У Миши в это время был большой заказ. Он делал годовой отчет австрийской компании «Зумтобель». Компания производила осветительные приборы. Заказ для нас был очень хороший. В течение всего 1992 года Миша летал в Австрию. Поездки сильно утомляли. Иногда ему приходилось вылетать из Лондона ранним утренним рейсом и возвращаться в тот же день поздней ночью.

Однажды Миша, сидя на лестнице в нашей полуразрушенной квартире, сказал, что он не постыдился бы зарабатывать деньги, даже чистя ботинки. Лишь бы платили.

На Новый год из Штатов прилетел Антон. Я жаловалась ему, что у меня депрессия, что ничего не радует в жизни, что хочется умереть.

У меня перед глазами стоял пример Маши Алигер. Маша была дочерью известной советской поэтессы Маргариты Алигер и не менее известного Александра Фадеева, председателя СП СССР.

Маша давно уехала из России. Сначала она была женой немецкого поэта Энценсбергера и жила с ним в Германии. Потом они развелись. Маша переехала в Лондон. Бывший немецкий муж купил ей маленький домик в районе метро «Арчвей». Летом 1991 года она покончила с собой, приняв снотворное. С ней дружила англичанка Элизабет Миллар, которая позже подробно рассказала мне, как она нашла Машу мертвой в постели.

В тяжелые минуты я думала о Маше, я понимала, как одинока она была в этой чужой стране. Я говорила себе, что должна взять себя в руки, что так дальше нельзя. По ночам я часами лежала без сна. Все казалось безнадежным и ненужным. Я с тоской вспоминала Москву, мне хотелось вернуться обратно. Лондонские страдания казались бессмысленными.

Миша приходил домой в мрачном настроении. Я чувствовала, что он недоволен тем, что я не зарабатываю денег. Однажды мы ехали в машине, неожиданно начался скандал. Мы часто ссорились в то время. И в этот раз стали кричать друг на друга. В отчаянии я на всем ходу открыла дверь. Миша резко затормозил, я выскочила. Была поздняя осень, накрапывал мелкий дождь. У меня было темно в глазах, я стала искать автомашину, чтобы броситься под нее, мне не хотелось больше жить.

Потерянная, брела по улицам. Неподалеку оказался Британский музей. Машинально я направилась к воротам, вошла в большое серое каменное здание и пошла в залы египетского искусства. Ходила от одной скульптуры к другой. Через некоторое время осознала, что передо мной чудо. Отвлеклась, стала любоваться ими, и меня отпустило. Так скульптура Древнего Египта спасла меня.

...Первые пять лет мы экономили на всем. Например, я покупала только мороженых кур. Свежие куры стоили дорого. Я даже не знала, какие они бывают. Только через пять лет проживания в Великобритании я узнала, что куры бывают выращенные в неволе, на природе и откормленные кукурузой с желтым мясом и органические.

О ресторанах даже и подумать не могли. Когда же у нас появились первые лишние деньги, а произошло это только в 1995 году, то на публике я чувствовала себя скованно и непривычно. Мне казалось, что все видят, какие мы бедные.

Впрочем, меня нисколько не огорчало то, что мы не могли многого себе позволить. Я достаточно хорошо жила в последние годы в России. И спокойно переносила неудобства.

1993

Этот год был одним из самых тяжелых. Я сидела часами одна в пустой квартире и писала маслом пейзажи.

Проблемы страны, в которой я жила, меня почти не касались. Ушла Маргарет Тэтчер. Ее сменил Джон Мейджор. Англия по-прежнему находилась в тяжелом экономическом кризисе. Постоянно закрывались картинные галереи и продовольственные магазины. Из России вести тоже были неутешительные.

В начале года произошел один забавный случай. Мне позвонила моя новая знакомая Броня Фаек и сказала, что их приятель, арабский шейх, продал дом. Мебель ему не нужна, и, если мы хотим, можем взять себе все необходимое.

Для нас это было чудо: без денег обставить квартиру. Это был не наш вкус, но лучше что-то, чем ничего. В результате мы взяли холодильник, два дивана и журнальный столик. И одно кресло в стиле XVIII века. Кресло Миша брать не хотел. Но потом как-то смирился с ним.

1994

Год начался тяжело. Я по-прежнему сидела дома. Денег не было, вернее, они были, но почти все уходило на выплату мортгэйджа, что со страховкой составляло около тысячи фунтов. Поэтому продолжался режим строгой экономии.

Неожиданно в начале марта позвонили из французской компании и сказали, что прерывают контракт на снятие московской квартиры. Для нас это была большая неприятность. Надо было срочно лететь в Москву. Я заказала билет на самолет и стала собираться. Миша почувствовал, что я радуюсь поездке, ведь для меня это было какое-то действие, какое-то проявление инициативы.

В Москве жизнь закружилась с такой силой, что у меня практически не было времени вспоминать о своих лондонских страданиях. В московской квартире все было вверх дном. Мебель сломана. В ванной разбита плитка. В стенном шкафу — отхожее место для кошки.

Я начала войну с жильцом-французом. Сначала я добилась, чтобы его выселили раньше срока. Затем занялась починкой мебели и ремонтом. В Лондон удалось улететь только через месяц.

Миша встретил меня в Хитроу. Мы сели в наш старенький «вольво». Разговор не клеился. На газоне у нашего дома фары осветили клумбу нарциссов и тюльпанов. Четыре с лишним часа назад я видела снег, и эти освещенные в темноте цветы показались чудом.

Молча поднялись по лестнице в квартиру. Разделись, вошли в гостиную. На журнальном столе на белой скатерти был накрыт потрясающий ужин. Дорогое красное вино, фрукты, мои любимые сыры. Все это украшал огромный букет белых роз. Я обомлела.

Миша сказал, что он понял за этот месяц, как я дорога ему, что он постарается сделать так, чтобы мы больше никогда не ссорились. Жизнь вернулась на свои круги.

Алена АНИКСТ