Просьба сохранять спокойствие
ЭТО РЕМАСТЕРИНГ!
Тему эту непременно будут обсуждать в различных ток-шоу, возможно даже в «Культурной революции» нашего Минкульта, по этому поводу отметятся все газеты. В общем, все будет похоже на прошлогодний базар по поводу стволовых клеток и клонирования. Только этим летом все будут обсуждать дизайнерских бебиков.
Обрамлять дебаты будут две новые книги. В «Нашем постгуманистическом будущем» знаменитый социолог и политолог Фрэнсис Фукуяма предупреждает о «классовой войне» и об окончательном уничтожении всего того, что было присуще людям как виду, — и все это в результате генетических забав. Книга эта вышла из печати в Америке 10 апреля. Аккурат на следующий день на прилавках появился том «Перекроенные люди», принадлежащий перу Грегори Стока. Сток, директор школы медицинских программ по медицине, технологии и обществу при Калифорнийском университете Лос-Анджелеса, воспевает перспективы, которые предлагает генная инженерия: бо,льшая продолжительность жизни, лучшее здоровье, более талантливые и симпатичные детишки.
Будьте готовы к тому, что в спроектированных специально для TV словесных баталиях последователи Фукиямы будут швырять ручные гранаты, давно хранящиеся в арсеналах, — имя этим гранатам «евгеника». В свою очередь, поклонники Стока будут вопить: «Нечестная игра!» — и парировать удары обвинениями в том, что слово это устарело и что вообще оно реликт времен Третьего рейха.
Но не обращайте внимания на словесные выверты. Потому что евгеника — вот она, уже у вашего порога. Только это совсем не та евгеника, о которой писали нацистские пропагандисты, эта евгеника — продукт высоких технологий и свободного рынка. И вопрос формулируется иначе — не «Нужна ли нам евгеника?», а «Как далеко мы можем зайти?»
Это не академический вопрос. Технология внесения крупномасштабных изменений в геном и осуществления контроля над эволюцией человека уже существует и развивается.
Ванкуверская биотехнологическая фирма Chromos выращивает искусственные хромосомы внутри клеток подобно тому, как японцы выращивают в устричных раковинах жемчужины. Для этого Chromos высевает клетки со структурой ДНК, которые называются кинетохорами, а затем специалисты с помощью струйных цитометров отделяют естественные хромосомы от искусственных со скоростью два миллиона штук в час.
Эти искусственные хромосомы совсем как настоящие — они состоят из хроматина, цепочек ДНК и протеинов. Но есть и существенное отличие. Естественные хромосомы подобны компакт-дискам, выпущенным фирмой грамзаписи. В них уже на стадии подготовки материала вписаны гены, которые говорят клеткам, как им следует себя вести. Искусственные хромосомы, бурным потоком исторгаемые цитометрами фирмы Chromos, не заполнены ничем, и это означает, что Chromos может «записать» на них любые гены подобно тому, как устройство для записи на компакт-диски может записать на диск-болванку любую музыку — от группы «Мелвинз» до Моцарта.
Компания уверяет, что совершенно не заинтересована в создании генетически измененных людей, она хочет изменять животные клетки, используемые в производстве лекарств.
«С помощью наших хромосом мы можем изменять клетки, чтобы затем помещать их в кювету, в которой развивается эмбрион, в печень, в мышцы, и таким образом с надлежащей скоростью привносить в организм целебные белки, — говорит генеральный директор и президент компании Элистер Данкен. — Это ли не замечательно?!»
Очень даже может быть, что и замечательно. Но эти достаточно близкие перспективы выглядят довольно жалко по сравнению с тем, что имеет в виду Сток: он-то толкует о наступлении эры генетически улучшенных людей. В Chromos стараются не вступать в дискуссии по этому поводу, но Сток вопрошает: а почему мы должны останавливаться на модификации клеток? Почему бы с помощью генной инженерии не позаботиться о здоровье ребенка уже в тот момент, как вы подумали его завести?
Роб и Сьюзи Эшли вряд ли думают о том, как можно с помощью искусственных хромосом изменять будущее. Однако они бесконечно благодарны доступным сегодня репродуктивным технологиям. Когда инженер НАСА Роб и школьная учительница Сьюзи поженились и начали во Флориде новую жизнь, они и не подозревали, к какой трагической комбинации генов может привести их союз. Они не знали, что они оба носители наследственного заболевания, которое называется болезнью Гоше, и фишки репродуцирования выпали так, что они передали ее своему первенцу Джареду.
При болезни Гоше фермент, отвечающий за устранение устаревших кровяных клеток, функционирует неправильно. Педиатр впервые обратил внимание на то, что с Джаредом что-то не так, когда ребенку было шесть месяцев: взгляд его был по-прежнему не отцентрован. Роб и Сьюзи решили, что врач несколько преувеличивает проблему, и можете себе представить их шок, когда они услышали, что их сын вряд ли проживет еще год. Это был год ужаса, год бесконечных пыток.
А в декабре 1997 года, ровно через два месяца после того, как Джареду был поставлен диагноз, Сьюзи поняла, что снова беременна. «Я хотела застрелиться, — говорит Сьюзи. — Это было ужасно. Я плакала и плакала, сидя у кроватки Джареда. Что я могла сделать? Только молиться... И у меня не было сил молиться еще за одного ребенка».
Сьюзи решила пройти довольно распространенный сегодня предродовой тест — пробы на ворсины хориона, ПВХ. Как и при тесте на амниоцентез, с помощью ПВХ можно определить, есть ли у зародыша определенные генетические отклонения. И если тест дает положительные результаты, родителям приходится отвечать себе на страшный вопрос.
Такие проблемы стояли перед человечеством на протяжении веков. История евгеники уходит корнями во времена Древней Греции и Древнего Рима — там убивали слабых или больных новорожденных. Современное тестирование позволяет принять решение уже через 10 недель после зачатия. И большинство женщин, которые получают положительные результаты по некоторым заболеваниям, например на болезнь Дауна, принимают решение сделать аборт — по крайней мере, как показывают исследования, проведенные в Бостоне и его пригородах, к такому решению пришли 86 процентов получивших положительный результат женщин.
Но, слава богу, Сьюзи и Робу не пришлось думать о страшном: результат ПВХ был отрицательным и у них родился здоровый сын, которого они назвали Квентином. А Джаред умер через год после того, как ему был поставлен диагноз. Общество в целом одобряет такое тестирование, потому что ПВХ способны предотвращать человеческие трагедии, и в подобных случаях даже люди, подобные Эшли — а они оба ревностные католики, — готовы прибегнуть к искусственному прерыванию беременности.
Сегодня Эшли подумывают о том, чтобы завести еще одного ребенка, и потому обратились к новой технологии тестирования, которая называется ПГД — предимплантационная генетическая диагностика. Этот тест рассматривает эмбрион до того, как он становится утробным плодом. Вот как это делается: пара проходит процесс оплодотворения in vitro, эмбрион помещается в кювету. Когда в процессе деления клеток эмбриона их становится восемь, одна клетка изымается, и содержащаяся в ней ДНК подвергается анализу на все известные генетические мутации. А в матку имплантируются только генетически здоровые эмбрионы.
Католическая церковь клеймит ПГД на том же основании — «право на жизнь», на котором она клеймит аборты, но по крайней мере Сьюзи Эшли видит существенную разницу между неимплантацией восьмиклеточного эмбриона и прерыванием беременности путем убийства утробного плода. Таким образом технология приблизила евгенику к самому моменту зачатия.
Чтобы побольше узнать о ПГД, Эшли обратились к Марку Хьюзу из Университета Уэйна, Детройт, штат Мичиган, он руководит одной из ведущих в мире лабораторий ПГД. Он один из тех немногих экспертов по ПГД, которые способны определять расстройства единственного гена, ведущие к таким заболеваниям, как болезнь Гоше, фиброз почек, болезнь Тая-Сакса. Еще один исследователь ПГД Сантьяго Мунн из Центра репродуктивной медицины святого Варнавы в Нью-Джерси специализируется на хромосомных отклонениях, таких, как синдром Дауна. Есть и наш Юрий Верлинский из чикагского Института репродуктивной генетики — в февральском номере «Журнала американской медицинской ассоциации» была опубликована его статья об определении с помощью ПГД наследственной склонности к болезни Альцгеймера.
Именно Мунн, Верлинский и Хьюз — «три тенора» ПГД — провели большинство из сделанных на сегодня тестов. И около тысячи детей во всем мире родились здоровыми после того, как получили «сертификат качества» ПГД. Число таких детей неуклонно растет.
Этот рост в немалой степени обязан способности ПГД определять заранее многие возможные заболевания и даже склонность к заболеваниям. Так, Хьюз анализировал эмбрионы на BRCA1, один из так называемых генов рака грудных желез, и на ген p53, «гасящий» рак.
Более того, ПГД может быть использован для того, чтобы создать ребенка с искомыми признаками. Хьюз говорит, что все чаще родители ищут возможности получить эмбрион с тем же типом тканей, что и у уже имеющегося у них ребенка, страдающего заболеваниями, которые можно излечить пересадкой пуповинной крови от однотипного новорожденного. Некоторые даже зачинают другого ребенка именно с этой целью. Эта практика получила признание в 2000 году, когда родился Адам Нэш (см. статью в «Огоньке» № 8 2002 года), однако сам Хьюз — он консультировал и Нэшей — проводил подобные операции с 1995 года. Один из первых случаев касался Лизы, девочки, страдавшей от иммунного расстройства, которое называется SCID. Перед тем как провести операцию, Хьюз долго консультировался с комиссией по этике и с наблюдательным советом. В конце концов впавший в отчаяние отец Лизы ворвался к нему в кабинет и закричал: «Наша дочь умирает! Сколько вы можете издеваться над нами! Неужели мы не будем любить нашего нового ребенка, который к тому же спасет жизнь дочери? Неужели в этом есть что-то плохое?» В этот момент Хьюз понял, что он обязан помочь. Сейчас он проводит по две-три таких операции в неделю.
И хотя специалисты по этике уже соглашаются с тем, что применение ПГД с целью получить эмбрион, который в дальнейшем станет донором тканей для близкого родственника, допустимо, согласия по поводу использования теста для планирования пола будущего ребенка между ними гораздо меньше. Фукуяма категорически против половой селекции, считая ее дегуманизирующим фактором. Сток уверен, что это вообще не вопрос, потому что большинство родителей не волнует пол будущего ребенка, а те, кого это волнует, должны иметь возможность выбора.
Расхождения становятся еще острее, когда речь заходит о так называемом совершенствовании — использовании технологии ради улучшения генома, а не ради лечения генетических расстройств. Сток — «за», Фукуяма — категорически «против». В этом главный вопрос дискуссии: следует ли евгенике развиваться, расширять пределы того, что достигнуто на сегодня? Дозволено ли нам еще более изощренно управлять тем, что предначертано эволюцией?
Кабинет у Теодора Фридмана маленький, он расположен рядом с его лабораторией в Калифорнийском университете Сан-Диего, хотя Фридман пользуется большим уважением как один из самых вдумчивых ученых в области генетических манипуляций. Он председательствует в университетском совете по этике и входит в правительственную наблюдательную комиссию по рекомбинации ДНК. Помимо этого, он занят во Всемирном антидопинговом агентстве, учрежденном Международным олимпийским комитетом.
В 1972 году Фридман выступил соавтором в опубликованном журналом Science труде, в котором предлагалась революционная по тем временам идея о внедрении новых генов для лечения определенных заболеваний. Но Фридман же одним из первых и забил тревогу по поводу того, что генная терапия может быть использована ради неправедных целей. Уже в той давней работе он особенно сосредоточился на совершенствовании — «улучшении человеческого интеллекта или других свойств» — как о возможной опасной тенденции.
Сегодня этот вопрос беспокоит Фридмана меньше: «Сейчас я не считаю, что табу должно быть наложено на абсолютно все виды совершенствования». В 1972 году, говорит он, сам термин «совершенствование» казался чудовищным. Но, продолжает Фридман, «я более так не считаю. Безоговорочно отказываться от совершенствования нельзя... Сегодня евгеника уже не та галиматья, какой она выглядела 100 лет назад».
Неизбежность совершенствования он аргументирует тем, что его невозможно отличить от медицины: «Четкого различия между болезненными и неболезненными чертами не существует». Например, один из многих проводящихся сейчас экспериментов по генной терапии нацелен на преодоление мутации, которая препятствует правильной переработке холестерола. Люди, имеющие такой дефект, уже в тридцать лет страдают от сердечно-сосудистых заболеваний. Вопрос, которым задаются Фридман и другие, может быть сформулирован так: что произойдет, если терапия окажется настолько эффективной, что «плохой» холестерол пациента понизится даже не до 100 единиц — это уже можно считать нормой, — а, скажем, до 65? Считать ли это совершенствованием? И не захотят ли те, кто не страдает такими мутациями, подвергнуться терапии только ради того, чтобы наслаждаться отбивными без всякого риска дальнейших сердечно-сосудистых заболеваний? Это совершенствование? Или профилактическая медицина?
Фукуяма на такие аргументы не покупается. Правительство, говорит он, вынуждено проводить подобные экспертизы и определять различия чуть ли не каждый день. Возьмем, к примеру, риталин. Это лекарство считается почти во всем мире нелегальным, если его применяют для повышения способности к обучению, но оно вполне легально, когда им лечат расстройство внимания. «Мы должны регулировать применение терапевтических средств, и не в сторону запретов, но с максимальной осторожностью относиться к тем средствам, которые используются для совершенствования», — говорит он.
В этой области жесткое регулирование просто необходимо, потому что совершенствование, считает он, это зло само по себе. Фукуяма видит к нем предательство по отношению к природе человека, разрушение того, что он называет сутью или фактором Х. Только начните без подобающей серьезности относиться к генам, и мы утратим то, что делает нас людьми! Леон Касс, председатель совета Белого дома по биоэтике, поддерживает Фукуяму, который также заседает в этом совете, и считает аргументы сторонников совершенствования «омерзительными». Совет Касса, который собирается почти каждый месяц, летом должен опубликовать свои первые аналитические выводы. Они будут касаться клонирования человека. А сейчас Касс, Фукуяма и их союзники нашептывают на ушко президенту разные разности.
Но есть и другие голоса, и они борются за право быть услышанными. Небольшая, но растущая группа раскольников заявляет, что стремление к совершенствованию — это наиболее человеческий из всех инстинктов. Тед Питерс, теолог из Тихоокеанской лютеранской семинарии, считает, что стремиться к совершенствованию — это наш долг. Он называет человеческие существа «сотворенными Творцом сотворцами». Бог нас создал, но все остальное зависит от нас самих. «Мы, люди, ответственны за то, чтобы сделать мир лучше, и технология — одно из наших средств... Мы приближаемся к евгенике свободного рынка».
И Фридман и Питерс видят потенциальные опасности, но Питерс отбрасывает аргументы касательно божественного плана: «Я не могу привести ни одного теологического обоснования мысли о том, что Господь объявил ДНК священной».
Сток, радикал от совершенствования, считает, что мы уже давно пытаемся на скорую руку запаять прорехи в собственной эволюции: «Каждое наше вмешательство, позволяющее страдающему диабетом человеку иметь детей и вообще иметь семью, вместо того чтобы умереть в раннем возрасте, — это уже вмешательство в процесс эволюции». Технология совершенствования ничем от такого вмешательства не отличается, только она действует лучше и быстрее. Так почему ж тогда не влезть под колпак генома и не починить его — или даже увеличить его мощность — не только для каждого нового поколения, но на все времена?
Сток предлагает такой тип генной инженерии, при котором изменения, которые мы совершаем в наших ДНК, передаются по наследству нашим детям, а затем к детям их детей, и так далее. Но подобное вмешательство настолько чревато морально, что до того, как одобрить любой эксперимент по генной терапии, федеральное правительство требует заверений, что таких изменений проведено не будет. Медицинская общественность стоит намертво против любых искусственных генных изменений, способных передаваться по наследству. И вот появляется Сток, защищающий наследственную генную инженерию.
Он пропагандирует свои взгляды уже пять лет, и до недавнего времени его голос был гласом вопиющего в пустыне. Потому что возникают не только практические соображения — как провести надежное испытание технологии, результаты которой скажутся только через несколько поколений? — но и соображения этического порядка: имеем ли мы право делать выбор, касающийся здоровья людей, которые еще даже и не были зачаты?
По Стоку, наследственная генная инженерия не более морально противоречива, чем ПГД: «Мы делаем выборы, касающиеся генетического строения наших детей, уже сейчас. И делаем это все более и более изощренными способами. Вскорости они будут включать и непосредственные генетические манипуляции».
Недавно Сток перестал быть одиноким борцом за идею. Некоторые ученые открыто заговорили об идее генной терапии эмбриона и внутриутробного плода. Они считают, что эмбриональная терапия более эффективна, чем та, что применяется после рождения. А генная терапия на ранней, эмбриональной, стадии почти неминуемо приведет к наследственным изменениям.
Возможно, наиболее обещающими в этом плане выглядят искусственные хромосомы компании Chromos. Они не только сами по себе способны нести огромную генетическую полезную нагрузку, но их также можно вооружить своего рода «переключателями», позволяющими родителям и даже созданным с помощью генной инженерии детям самим активировать необходимые им гены, таким образом устраняя моральную дилемму, вызванную навязыванием родительской воли еще не рожденным детям.
Легко представить себе возможности создания генетически модифицированных людей — что с помощью искусственной хромосомы, что с помощью какой-то иной технологии. Дополнительные порции генов, улучшающие память, интеллектуальные возможности, увеличивающие продолжительность жизни или просто физическую силу, — скоро может появиться достаточно длинное меню. Оно может пугать нас. Но испугает ли оно наших детей?
Возможно ли, что лет через двадцать искусственная хромосома станет инструментом, превращающим нас, если пользоваться термином Теда Питерса, в «сотворцов»? Так считает Сток. Он считает, что мы тысячи лет брели по скользким тропинкам, и чтобы не соскользнуть в генетическую дистопию, нам следует прибегать к тому, к чему прибегали всегда — назовите это евгеникой или еще каким, не столь скомпрометировавшим себя словом: «Все возражения против совершенствования отрицают реальность. Это то, чего мы хотим. Мы хотим быть здоровее. Мы хотим быть сильнее. Мы хотим быть умнее. Мы хотим жить дольше. Это очевидно».
Наталия РУДНИЦКАЯ
по материалам зарубежной прессы