ЧТО-ТО С ПАМЯТЬЮ МОЕЙ СТАЛО

На кладбище под Севастополем захоронены тысячи солдат вермахта. Украинцы обещают больше против немцев не воевать

ЧТО-ТО С ПАМЯТЬЮ МОЕЙ СТАЛО

Если смотреть с берега, то слева и справа от устья Севастопольской бухты, близ поселка Кача и на мысе Херсонес еще можно заметить циклопические развалины двух береговых батарей времен Великой Отечественной войны. Батареи носили порядковые номера 29 и 35. Иными словами, береговых батарей было много. Но эти две превосходили все остальные своей мощью — настоящие «пушки острова Наваррон», только не придуманные, а настоящие, на каждой батарее — по два шестидюймовых корабельных орудия.

Пушки были упрятаны на глубине нескольких десятков метров под многометровым слоем бетона. Там под землей были упрятаны целые города с улицами и переулками, казармами для трехсот матросов из орудийных расчетов и обслуживающих команд, квартирами для офицеров, командными пунктами, складами продовольствия, обмундирования, боеприпасов. На поверхность можно было не выходить месяцами. А сверху располагались наблюдательные и дальномерные пункты в дотах с метровыми стенами из стали. С дальномерных пунктов орудия наводили на цель, передавали под землю прицел, бронированная крыша над орудиями разъезжалась, пушки на лифтах поднимались на поверхность земли и давали залп. Пока снаряд размером с хорошего подсвинка с воем уходил за горизонт, пушки прятались назад под землю, под сталь и бетон. С моря Севастополь был абсолютно неприступен. Любой, самый мощный дредноут тех времен не имел никаких шансов в артиллерийской дуэли. В море он был бы перед батареями как на ладони. И разбомбить батареи с воздуха не удалось бы: пушки поднимались на поверхность на считанные секунды. Все это очень было похоже на ракетные шахты современных баллистических ракет с ядерными головками. Страна готовилась к войне основательно и ждала этой войны, ничуть не сомневаясь в том, что она начнется со дня на день. Иначе трудно объяснить, зачем было тратить средства и силы на строительство настоящего восьмого чуда света в виде этих батарей.

В отличие от других номерных береговых батарей 29-я и 35-я имели имена собственные: «Максим Горький-1» и «Максим Горький-2». Первый «Максим» пал смертью храбрых в самом начале восьмимесячной обороны Севастополя. Его окружили с суши, и немецкие саперы методично начали подрывать ходы сообщений к нему. А второй «Максим» держался до последнего. Потом по мотивам его подвигов был снят советский фильм «Трое суток после бессмертия». По иронии судьбы отсюда же, с мыса Херсонес, в виду еще свежих развалин второго «Максима» капитулировали немецкие войска в Крыму в мае 1944 года. Словом, бои здесь были жестокие, и в середине 1960-х мы, мальчишки, с большим успехом искали здесь, в степи над обрывом к морю, что-нибудь такое, из чего можно пострелять или что можно, на худой конец, взорвать. Находили мы здесь много интересного. Например, я нашел алюминиевый жетон немецкого солдата. Такие овальные жетоны с перфорацией по длинной оси овала носили на шее. На обеих половинках жетона был выдавлен личный номер солдата. Жетон снимали с груди погибшего, ломали пополам, одна часть, вероятно, оставалась в воинской части свидетельством того, что солдат не дезертировал, а другую, наверное, отсылали в обоз, в канцелярию. Во всяком случае так мы, мальчишки, думали. Жетон, который я нашел, был целый, а это означало, что мой покойник пропал для командиров и родных без вести. Я хорошо помню, что у меня была мысль попытаться восстановить судьбу владельца жетона — не ради его родных в Германии, которые могли быть еще живы. Еще чего! Переживания родственников фашиста меня не интересовали. Для школьного Музея боевой славы мне это было нужно. Но идти куда-то в архивы, писать письма мне, как любому нормальному пацану, было лень, а потом и сам жетон куда-то затерялся. Вспомнил я о нем много лет спустя, когда где-то в конце перестройки краем уха услышал, что за такие жетоны немецкое правительство платит деньги и, по народной молве, немалые, причем в твердой валюте. Народ, конечно, преувеличивал насчет щедрости немецкого правительства, да и продавать жетон за деньги я бы, наверное, не стал, потому что зарабатывал неплохо. Снова вспомнил я о том немецком солдатском жетоне на днях.

Мы с приятелем, живущим в Севастополе, одиннадцать лет назад без боя сданном братскому украинскому народу, ехали из Севастополя по Ялтинскому шоссе. На двадцать каком-то километре приятель неожиданно затормозил и стал разворачиваться через сплошную осевую полосу.

— Видишь, дорога новая, я ее видел, но ни разу по ней не ездил, — пояснил он мне свой маневр. — Интересно, куда она ведет.

Дорога действительно была интересной: узкая, но аккуратная, из гранитной брусчатки, с площадками для разъезда встречных машин. Строительство ее обошлось явно в очень приличную сумму. Метров через триста был поворот, и дорога закончилась перед кладбищем. Кладбище было как на картинке: просторное, без толкотни могильных оград. Гектара три подстриженной ярко-зеленой травы с редкими группками метровых готических крестов из гранита. Кресты располагались тройками, задние были словно тенью того, что стоял на переднем плане. А посреди кладбища возвышался один огромный крест, к которому вела дорожка от ворот. Вдоль дорожки — гранитные плиты, на них мелко выбиты немецкие имена по алфавиту, на первой я успел прочесть несколько одинаковых фамилий: Adam — с разными именами. Перед воротами кладбища стоял аккуратный домик, похожий на немецкую кирху со святочной открытки. От кирхи к нам огромными прыжками неслись две рослые немецкие овчарки.

— Стоять! — послышался окрик, и относился он явно не к собакам, которые, рыча, продолжали бежать к нам.

Я зажмурился, ожидая услышать дальше: «Хенде хох!» Но, когда открыл глаза, увидел мужика нашего возраста в камуфляжной форме с широким офицерским ремнем. Собаки сидели у его ног, вертя головами, вопросительно глядя то на него, то на нас. Мужик оказался сторожем, и первое, что он спросил, было для нас неожиданным:

— А чего без девочек приехали?

Наверное, наше удивление было столь явным, что кладбищенский сторож рассмеялся и пояснил:

— Сюда обычно народ оттянуться приезжает. Ну, шашлык, водочка, девочки...

Я оглянулся вокруг. А почему бы и нет? Место красивое, горы, лес, поляна, вон столики с навесами перед воротами стоят. Тихо, посторонних нет.

— Мы здесь в первый раз, — виновато начал оправдываться я.

— А-а... — протянул сторож и явно потерял интерес к нам как к потенциальным клиентам этой «зоны отдыха».

Он-то и подтвердил мои подозрения насчет того, что народное поверье сильно преувеличивает размеры гонораров немецкого правительства «черным следопытам» за найденные останки германских воинов, павших на крымской земле в последнюю мировую войну, а румыны — те и вовсе ничего не платят. Правда, народ на Украине не шибко богатый, поэтому все равно копает землю и кости несет на кладбище. Здесь уже захоронены три с половиной тысячи бойцов и командиров вермахта, люфтваффе, полевой жандармерии и СС. Никакой ДНК-дактилоскопии не проводится, поэтому к ним, возможно, прихоронены и бойцы, командиры и комиссары Красной армии и Черноморского флота.

— Еще полторы тысячи ждут захоронения, — сказал сторож. — В подвале у меня лежат.

Было странно, как в маленьком здании могла поместиться такая масса трупов, но сторож широко улыбнулся и пояснил:

— Да они маленькие. Вот такие. — Он согнул левую руку и неприличным жестом отрезал ребром ладони по локтевому сгибу.

Мы расхохотались. Юмор был фирменный, кладбищенский. Впрочем, столько лет прошло, останки в лучшем случае представляли собой горсточку истлевших костей.

— А кроме развеселых компаний, сюда кто-нибудь наведывается?

— В сезон иногда немцы приезжают, но редко. Один раз ихний посол был с нашими начальниками из Киева. Плиту мемориальную открывали.

Под большим крестом в центре кладбища действительно была вмурована в брусчатку мраморная плита с пятью крестами, датами «1941 — 1945» и надписью на немецком и украинском языках, суть которой сводилась к тому, что украинский народ скорбит по поводу того, что произошло, и обещает никогда больше с немцами не воевать.

Мы попрощались с радушным смотрителем кладбища и тоже пообещали, что непременно приедем сюда снова, но уже как полагается — с девочками.

Сергей ПЕТУХОВ