О чем можно говорить с автором детективных романов, если не о детективах?.. С Полиной Дашковой, как оказалось, можно говорить о чем угодно. О смерти, например
CМЕРТЕЛЬНЫЕ РЕЦЕПТЫ ПОЛИНЫ ДАШКОВОЙ
— Полина, вам, наверное, уже говорили, что в ваших детективах мало крови. Нет вот этого классического азарта — кто убил? Важно — почему убил? То есть ваши детективы уже как будто и не детективы вовсе, а психологические триллеры...
— Я знакома с одной женщиной слепой. У нее должно стоять все на своих местах в доме: чай, сахар. Если у нее сахар оказывается в левом углу вместо правого, она ничего не может найти. Слепой человек вынужден таким образом выстраивать свой быт. Но, когда так организовано мышление, когда все по полочкам, это невыносимо скучно.
Я в «Литгазете» даже статью читала какой-то критикессы о том, что есть «однотрупный» детектив, есть «двухтрупный»... Ерунда все это. Есть просто художественные произведения и нехудожественные. А есть способы привлечения читателя, которые вообще не являются средствами искусства, но «действуют». Например, вам показывают, как убили ребенка. И вы непременно потрясаетесь.
— Ваши отрицательные герои все разные, но очень похожи вот чем: они как будто постепенно перестают любить жизнь и начинают все вокруг себя уничтожать. То есть начинают служить смерти. Обычный человек по разным причинам тоже может совершать зло, но злодей из ваших книг не просто жертва обстоятельств — это человек, который сознательно идет против самой жизни... против любви, против радости... Что вы хотите этим показать?
— Когда человек все себе прощает, он разрушается. Многие мои монстры были хорошими мальчиками и девочками, но то, что они считали своей ущербностью, становилось содержанием их жизни.
Гоголь страдал от своего длинного носа и написал гениальную вещь — «Нос». А Сталин страдал от сухорукости и убил такое количество народа. Пушкин был маленького роста и великолепно писал о любви. А у Гитлера, например, было одно яичко, и все человечество очень дорого заплатило за это.
У каждого что-то есть. Но у человека всегда есть свобода выбора. Тяжелое детство, комплексы... мама не любила, папа бил — это вторичные вещи. Все начинается, когда человек через что-то в себе перешагивает, сам себя ведет в ад через какой-то внутренний неправильный выбор, когда поступки перестают быть человеческими. Это процесс постепенный, долгий, почти незаметный. Поскольку человек — существо свободное и разумное, он всегда отлично понимает, что поступает плохо, ему противно, он сам себе не нравится, и ему срочно надо самооправдаться, т.е. соврать самому себе. И опять он все понимает, но остановиться трудно, срочно требуется виноватый, как можно больше виноватых, плохих, лживых, с которыми не только можно, но и нужно так поступать.
Когда продавщица вас окучивает в магазине, чтобы вы какую-нибудь гадость купили, она не думает, что поступает плохо, она просто хочет продать. Это не значит, что она завтра пойдет и кого-то убьет, но что-то в ней разрушается. И начинается хаос. Все психические заболевания — это крайняя степень дурных черт характера. Вот сначала человек жадноватый, в следующей стадии он будет скупым, а потом у него может начаться бред стяжательства.
— Вы боитесь смерти?
— Нет, смерти я не боюсь, потому что знаю, что душа не умирает. Душа постепенно разъедает тело, перерастает его. В какой-то момент она становится больше тела. Это, в общем-то, мое детское ощущение сохранилось.
— В вашей жизни были случаи, когда вы ощущали себя на грани жизни и смерти?
— Я один раз тонула очень серьезно, меня муж вытащил. Совершенно случайно. Я качалась на волнах в море, не рассчитала, меня очень сильно закрутило, унесло... А он загорал, не смотрел на море, но что-то вдруг заставило его встать и поискать меня. Я уже была далеко и почти утонула, но он, к счастью, прекрасный пловец. У меня дрожали коленки несколько дней, я не могла смотреть на море. До сих пор, когда я вижу волны, это ощущение возвращается.
Настоящий страх за свою жизнь я ощутила только с появлением детей. До рождения первой дочери я мало чего боялась, например, всегда не глядя перебегала дорогу. А когда она родилась, я сразу после выписки пошла за чем-то на Тишинку. И вот я долго не могла перейти, ждала, пока проедут все машины. То есть инстинкт самосохранения, индивидуальная вещь казалось бы, у меня заработал, только когда я стала матерью.
— Можно не бояться собственной смерти, но смерть близких не может не волновать...
— Я похоронила своих стариков — прабабушку, двух дедушек, двух бабушек, папу. Трое из них умерли у меня на руках. Они умерли дома, окруженные любовью, но это очень больно. Помню, как однажды утром я причесывала прабабушку, и вдруг она посмотрела на меня и перестала дышать.
У меня на руках умер папа. У него был рак желудка. Он болел недолго, но очень бурно. Он занимался наукой, был абсолютным прагматиком и атеистом. Но буквально за несколько дней до своего ухода он мне сказал, что рак — это болезнь души.
Вообще, что касается физической смерти, — это вещь страшная, ужасная.
— А как быть с понятием «красивая смерть»? Или вот: «хочу умереть молодым»?
— Красивой смерти не бывает. Но «красивая смерть» — это не просто пустые слова, а слова, в которых есть опасное дурное кокетство. Хочу умереть молодым — это такие глупости. Это подростковое, чтобы пожалели. Вот когда ребенок обделен вниманием и он не понимает, что такое жизнь и смерть, он хочет покончить с собой. Но на самом деле он этого не хочет. У нас в институте была девочка, которая постоянно у кого-нибудь на глазах наглатывалась таблеток, и были каждый раз «скорая» и масса эмоций. От этих таблеток она даже заработала язву. Но она была просто истеричкой. Жизнь надо очень любить, ценить. Но к большинству людей это понимание приходит поздно. А к некоторым вообще не приходит никогда.
— Вот так называемая проблема исламского экстремизма. Сейчас она, по-моему, целиком и полностью держится на такой допотопной идее — умереть, чтобы стать героем. И вроде бы тогда в самом этом понятии, нам оно тоже знакомо: «смерть за идею» — появляется что-то возвышенное...
— Что возвышенное может стоять за ребенком, который обвязывает себя взрывчаткой? Острый психоз, фанатизм и преступное мышление тех, кто его туда послал.
В принципе да, существует европейский, христианский менталитет, и существует азиатский, восточный. Там другое мышление, другие корни, другая история. Самурайское, японское мышление тоже отлично от нашего... Если у нас самоубийство — грех, то у них — подвиг.
— А кто более приспособлен к жизни? Не окажется ли так, что мы, цивилизованно боящиеся рисковать собственной жизнью, окажемся беспомощны перед фанатичной жертвенностью террористов?
— Лучше всего приспособлены к жизни амебы. А за кем будущее — на все воля Божья. Это праздные все разговоры, что они сильнее. Они агрессивнее. Там, где не ценится человеческая жизнь, эта жизнь начинает очень скоро уходить.
Общество, где государство жертвует заложниками, обречено. Вот политика Моссада — они жертвовали заложниками и теперь захлебываются в крови.
— Как наше общество относится сегодня к смерти, по-вашему?
— У нас сегодня процветает возрастной расизм. У нас культ тела, как в Спарте какой-нибудь. Болезненная озабоченность своим телом. Желание закрыть глаза на то, что люди стареют, что у них могут быть недостатки. Показываются идеально вылизанные личики, ножки, и дети страдают, оттого что они не такие. Журналы заполнены советами, как покорить, переспать с как можно большим количеством, и это возводится в культ. Я думаю, скоро начнет рвать. Потому что общество — это все-таки изначально здоровый организм. Точно так же в начале девяностых было засилье порнухи. Было и ушло. Особой сексуальной озабоченности общества мы сейчас не замечаем. Кто озабочен, тот потихонечку и живет где-то в интернете во всяких сайтах.
Сегодня человек при виде расчлененного трупа переключается на другой канал, и это признак того, что общество становится здоровым. Дети начинают книжки нормальные читать, музыку нормальную слушать. Например, то, что дети сейчас слушают Земфиру, замечательно, потому что она живая!
— И вот когда общество, вроде бы, здоровеет, появляется вашингтонский сумасшедший со снайперской винтовкой...
— Знаете, что меня больше всего поражает в этой ситуации? Хотим мы того или нет, мы все становимся участниками этих несчастий. Трагедия волей-неволей начинает восприниматься как ТВ-шоу, и при этом что-то необратимое происходит в психике. Маньяки признаются, что в момент смерти жертвы ощущают прилив энергии. Когда состояние агонии, ожидание смерти распространяется на все общество — а ведь именно этого добился вашингтонский стрелок, — кайф, видимо, становится еще сильнее. Он получает энергию уже от всего общества! И общество умирает — мы уже не верим в силу спецслужб, во все наши казавшиеся незыблемыми общественные институты.
— Ну а если его публично казнить?..
— Даже если так и будет, он уже доказал свое превосходство. Пусть ненадолго, но он заставил нас почувствовать себя беспомощными... Это все незаживающие раны в общественном сознании. Но, с другой стороны, может быть, это новый шанс для нормальных людей почувствовать себя едиными против убийц, террористов, маньяков... И против страха смерти как следствие. Ведь считается, что серийное убийство — животная потребность глубоко несчастной личности победить страх смерти. Есть такая теория. Когда они убивают, ощущают себя живыми. Существующими.
— Да. Страх смерти — это ведь не просто страх боли, это страх исчезновения. Каким бы великим ни был человек, пройдет сто, пятьсот, тысяча лет, и его забудут наверняка — ни книг не останется, ни картин, ни-че-го. Даже гены растворятся в поколениях. Вам знакомо это чувство?
— Да, знакомо. Иногда накатывает, и начинаешь думать: «Зачем все это, если все равно оно уходит?» Делать ничего не хочется. Вот папа — он был человеком невероятной жизненной энергии. Мастер спорта по подводному плаванию, яхтсмен, разводил кактусы, учил японский язык, мог начитать наизусть томик Пастернака. И вот когда его не стало, я наблюдала, как стал постепенно распадаться круг его друзей. Я встречалась на улице с живущим неподалеку его приятелем и каждый раз отмечала: он ведь уже почти не помнит моего папу. Куда это все уходит? Но он же остался во мне! Я это чувствую. И пока я есть, вот это все существует.
Однажды меня «обрабатывала» одна компания продюсерская. Они хотели выкупить мой роман, чтобы делать сериал. Окучивали меня, окучивали. И вот снится мне моя бабушка Липа. Абсолютно отчетливо снится — в халате своем байковом, такая вся взлохмаченная. И четко мне говорит: «Ничего не подписывай». И я не подписала, а потом оказалось, что это правильно, дела у этих людей были не совсем чистые... Не знаю, как это объяснить. Из-за страха смерти убивают своих жертв маньяки. «Черный квадрат» Малевича — это тоже страх смерти, тупик искусства, аккуратная дыра в пустоту. С другой стороны, чувство конечности собственной и всех людей, всего живого вообще могут рождать в человеке высокую жалость к живому, сострадание.
— Все религии, если на них смотреть с точки зрения прагматика-безбожника, основаны на попытке преодолеть страх смерти... Религии эксплуатируют это, живут за счет этого.
— Знаете, почему-то нет людей более въедливых, чем атеисты. У меня есть подруга, кардиолог, и у нас с ней бывают разговоры совершенно сумасшедшие. Она доказывает мне, что Бога нет, я — что он есть. Мы ругаемся. И я ловлю ее на том, что она постоянно хочет из меня вытащить что-то, за что она зацепится, и начнет верить.
Да, атеист верит только в то, что он может пощупать, увидеть. А вот вы можете пощупать свои мысли? Но они же есть! Большинство людей боятся себя, собственных мыслей, боятся выйти за рамки фрейдистского: «Мрачные эмбрионы, из кустов наблюдающие за собственным зачатием».
— Можно ли победить страх смерти?
— Временно, в какой-то ситуации — да. А вообще вряд ли. Под влиянием страха смерти человек может создавать гениальные творения, а может стать убийцей, это очень мощное чувство...
А представьте себе такое: человек живет вечно. Не рождаются дети. И получается, что без смерти жизни тоже нет.
— Есть вроде бы еще один способ преодолеть страх смерти — смеяться над ней, вышучивать. В детстве все или почти все проходят через это с помощью садистских стишков...
— Шутки над смертью — это плохо.
— А черный юмор? Английские комедии?
— Я лично их не люблю. Но некоторые люди умеют вышутить смерть. Когда смертельно больного поэта Светлова навещали друзья, он встречал их такими словами: «Хорошо, рак у меня есть, а где же пиво?..» Так относиться к смерти надо уметь. Тут очень тонкие оттенки.
Майя КУЛИКОВА
На фотографиях:
- БОГИНЯ СМЕРТИ НА БАРЕЛЬЕФЕ В НЕПАЛЕ
- ПИРАМИДЫ В ГИЗЕ ХРАНЯТ МЕРТВОЕ МОЛЧАНИЕ
- ДЕТЕКТИВЩИЦА ДАШКОВА, РАСКРЫВАЮЩАЯ В СВОИХ РОМАНАХ ВСЮ ПОДНОГОТНУЮ НАШЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ, СУМЕЛА СОХРАНИТЬ В СЕБЕ РЕЛИГИОЗНО-ТРЕПЕТНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ И СМЕРТИ
- БАЛИ. ПОМИНАЛЬНАЯ МОЛИТВА. СМЕРТЬ БОЛЬШЕ СТРАШИТ ЖИВЫХ, ЧЕМ МЕРТВЫХ
- ИНДУИСТСКИЕ ДУХИ СМЕРТИ ПРОДОЛЖАЮТ УЧАСТВОВАТЬ В ПРАЗДНИКЕ ЖИЗНИ
- БЕЗМОЛВНЫЙ КРИК СМЕРТИ. ПОПЫТКИ СОХРАНИТЬ ТЕЛО ТОЛЬКО ПОДЧЕРКИВАЮТ ТЩЕТНОСТЬ БОРЬБЫ СО СМЕРТЬЮ
- ЛИК СМЕРТИ ПО-ГОЛЛИВУДСКИ
- В материале использованы фотографии: Александра ДЖУСА, Фототека, Reuters