ВИНО ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ

Или Настоящая французская дыра

ВИНО ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ

Небезызвестный Рене Герра предупреждал меня: «Не езжай на фестиваль в Ди. Во-первых, это дыра, во-вторых, там одни коммунисты, единственная услада — местное игристое вино «Клеретт», «шампанское для бедных», тем не менее вкусное.

Зная, что коммунисты чудятся Герра везде, как иным зеленые чертики, я улыбнулась, но, оказавшись в Ди, слова его вынуждена была припомнить.

Фестиваль «Восток — Запад» существовал 14 лет благодаря великому и могучему Соросу, спонсировавшему благое дело знакомства диковатых деятелей культуры Востока с нежнейшими прелестями Запада. Но в этом году патрон счел дело сближения Востока и Запада сделанным, и не повезло, как обычно, России. Внушительный десант из Москвы принимала новая команда фестиваля, работавшая на общественных началах, а жители этого маленького городка в предгорьях Альп приютили приглашенных в своих домах и кормили их в «столовой № 1», в которую переименована была некая пиццерия, уступившая на время свои владения местным жительницам, стряпавшим для нас пищу, которой мне не доводилось вкушать со времен заката совкового царства. О существовании во Франции кухни Коммунистического интернационала я не подозревала, впервые осознав, что такая кухня существует. Осенила меня и другая мысль, которая отчего-то не приходила в голову прежде: макароны, свекла, кукуруза, отваренная вареная колбаса, сосиски, картошка, чечевица (то, чем нас кормили) — просто рацион бедности.

Во Франции я легко отличала коммунистические районы от прочих: постройки типа хрущоб и общая неказистость, обыденные для России, но экзотические для Франции. Ди не сказать чтоб красивый городок и не то чтоб уродливый, по меркам российской глубинки и вовсе замечательный, но для Франции вправду дыра. Ото всего далеко, ехать надо на перекладных. Но жизнь дешевая, и многие обиженные жизнью французы из больших городов едут сюда выживать. К одной такой паре я наведалась в гости. Пара эта хотела приютить именно нас с Сашей Тягны-Рядно, но нас перехватили другие, и, слава богу, поселены мы были втроем с Андреем Битовым на фамильной ферме с 40 коровами, 14 кошками, 1 лошадью и кроликами да курами без счету. Улыбчивая хозяйка была гостеприимна, поила нас «Клеретт» и ликерами, кормила сырами, была в полном нашем распоряжении и даже свозила на целый день в путешествие — на вершину горы и в средневековый городок Шатильон. Это был лучший день фестиваля.

Шатильон — крохотный городок XIII века, сохранившийся почти полностью, был в свое время местом уникальным. В 1285 году здесь была написана хартия (текст ее дошел до наших дней в оригинале), согласно которой жители Шатильона ежегодно выбирали себе прокуроров, управляющих или консулов. О демократии в это время в Европе и не помышляли. Отличился Шатильон и в XVII веке, когда Людовик ХIV объявил войну протестантам, отменив Нантский эдикт Генриха IV, согласно которому гугеноты получали равные права с католиками. Помимо огромной волны эмиграции из Франции были протестанты, которым удалось найти убежище на родине, как раз здесь, в предгорьях Альп, в долине Дромы, в том числе в Шатильоне, где их не только укрыли, но даже колоколом поделились: он созывал к службе и католиков и протестантов в две разные церкви. В Шатильоне даже виноград растет редкий — черный, то есть тот, из которого получается не красное, а черное вино. Полвека назад вино это было признано не соответствующим высокому званию французского вина, и все виноградники вырубили, оставив лишь отдельные кусты как декоративные. И они вправду органично украшают средневековые камни, будучи кустиками слегка чахлыми, с редкими виноградинами, будто лежит на них благородный налет антиквариата.

На обратном пути в Ди мы заехали в винный погреб Clairette, которое все же неверно называть «дешевым шампанским», потому хотя бы, что существует оно с античности (как и сам Ди, называвшийся на латыни Dea Augusta), им восхищался еще Плиний Старший, а мускатно-абрикосовый вкус этого горного, а не «земноводного», как большинство вин, напитка — единственный в своем роде. Мы продегустировали несколько сортов и, увеселившись, решили завершить день на высокой ноте, взобравшись на хозяйской машине на вершину горы Юстин, где установлен огромный железный крест, вроде бы в память погибшим от рук гитлеровцев. Эти края были главным очагом французского Сопротивления. Мы совершили целое путешествие во времени.

Спустившись на землю, пришли, как было условлено, к лавочке (переименованной на время фестиваля в «Тысячу мелочей»), которую держит пара, попросившая хоть на ужин прийти, раз поселили им вместо нас Гарика Виноградова, осушавшего залпом бутылку водки к ужасу хозяев дома. Я пошла из любопытства: узнать, чем дышит местный народ. В доме был колотун (отопление дорого), но вряд ли поэтому мне не предложили снять пальто и сесть.

Я выслушала про ненависть к капиталистам, про то, как русские предали прогрессивное человечество, и про то, что мы — я была не единственной прогульщицей, — привезенные на Запад («Запад» все же с придыханием) из нищей России, относимся к своим фестивальным обязанностям халатно. И ведь в чем финт: как только я сказала, что в Москве больше «мерседесов», чем во всей Европе, что все мы не бедны и привыкли к лучшей, чем в Ди, доле, лавочник стал сразу уважителен и даже подобострастен. Те же нравы отличали и совковое царство. В том, что открывшие нам к ужину бутылку «самого бордо» были не отдельно взятыми коммунистами, убедиться было легко на вечеринке в кафе. «Народный праздник» затянул что-то казацкое, но их заглушил хор французов, запевших Интернационал. Коммунизм на практике не идеология, а зависть чувствующих себя обездоленными к тем, кто живет в благодарности за то, что Бог чем-нибудь да одарил. Отсюда, собственно, и хамство. «Ненавижу людей, которые курят», — неожиданно сказала мне прохожая в Ди. Мой лавочник был не пролетарием, он слетел в Ди с должности обеспеченного столичного функционера. Кажется, что этот регион и впрямь — край изгнанников, которыми были некогда гугеноты, и храбрецов, которые их приняли и которые осмелились противостоять фашистам. Они просто не знали, за кого принять наш десант. А то, что французы в основном трусоваты, так только благодаря этому им и удалось сохранить в неприкосновенности свою историю с античными виноградниками и средневековыми замками.

Другой фестиваль, в Бордо, был организован как раз пролетарием по происхождению, но не по складу. Кристиан Эрнандес, столяр, потом преподаватель столярного дела, создал в регионе, где вся земля сплошь покрыта виноградниками, культурную ассоциацию, а теперь впервые решил подхватить фестиваль «Восток — Запад». В Ди он приехал за нами на машине, и ехали мы 12 часов через всю страну — с юго-востока на юго-запад.

«Какое чувство земли у французов, как они возделывают ее и бережно к ней относятся!» — сказала я Кристиану, умильно созерцая леса, леса, леса. Ланды — главный лесной массив Франции. «Дело не в чувствах, — ответил мне Кристиан, — таковы законы». И бесконечная эта чаща, как выяснилось, не сама выросла: на ее месте были частью болота, частью — пески, надуваемые с Атлантического побережья (по цвету песка, названного Серебряным Берегом). А уж как законы регламентируют каждый шаг виноделов, так наш человек давно бы уже бросил это занятие. Потому столь драгоценны вина Бордо, что каждый из миллиарда кустов на учете и ухаживать за ними надо по правилам: если лишние грозди на кусте выросли — срезать их вовремя, поскольку земля может дать только определенное количество соков, а все, что сверх, — брак. Норма — 50 — 60 гектолитров с гектара (Sauternes — меньше 25), в зависимости от марки вина, если получится больше — комиссия выбраковывает вино в столовое, и винодел теряет все деньги. Правда, и так есть несправедливость: работы всем одинаково, а цена у вин разная — и те, кто делает дорогие марки, зарабатывают больше. Так что ни свободы, ни равенства уже не получается.

Винодел должен декларировать не только то, что выставляет на продажу, но и все, что выпил дома, отчет ежемесячный. У виноградников есть свои врачи, которые их постоянно наблюдают, берут пробы земли, воздуха, листьев, плодов; виноградная медицинская страховка стоит дороже, чем человеческая. У виноделов сохранилась традиция — сажать у каждого ряда виноградников розовый куст. Изначально это делалось потому, что розы болеют теми же болезнями, что и виноград, но инкубационный период у них короче, так что по состоянию здоровья роз можно определить и угрозу жизни главному действующему лицу Аквитании (или встарь — Гасконии) — будущему вину. Теперь необходимости в этом нет, но виноделы не хотят отказываться от красивой традиции.

Я жила в регионе знаменитых вин Graves рядом с деревней Сотерн (в фестивале принимали участие семь городков вокруг Бордо). Природно-сладкие белые вина Sauternes дороги по справедливости: виноград снимают по ягодке, поскольку локальный климат, дневная жара в сочетании с холодными утренними туманами покрывает их так называемой благородной плесенью, и они почти превращаются в изюм. Название Sauternes может давать только эта деревня (где и знаменитое Chateau Ykem), соседние же вынуждены ставить просто Graves сладкое, хотя вино одно и то же. То есть что значит одно и то же — все они разные хотя бы потому, что воспитывают (среди виноградарей-виноделов так и говорят: не производить вина, а «воспитывать») их разные люди, и теперь, когда я смотрю на бутылки с надписями «Chateau такой-то», я знаю, что шато — это не замок-фабрика, а человек, семья, в которой виноградники веками передаются по наследству. Даже те, кто не имеет склонности к виноградарству, наследство не продают, а сдают в аренду, получая оплату в виде готового вина, остается лишь приклеить к бутылкам свои этикетки. Виноградники-шато стоят дороже любых замков, впрочем, некогда их владельцы и вправду жили в замках, иные живут и сейчас.

Этот регион прозван обителью МММ: здесь жили Монтень, Монтескье и Мориак. Из них только Монтень наплевательски относился к своим виноградникам, отчего мать считала его никчемным человеком, хоть он и был мэром Бордо. Тогда быть мэром означало кучу обязанностей и никаких денег. Король назначил Мишеля де Монтеня на этот пост при всем его нежелании заниматься делами государственными просто как человека разумного и достойного. Мориак же, в чьем доме-музее мы с Виктором Ерофеевым несколько раз выступали, хоть и всего несколько месяцев в году проводил в семейном поместье Малагар, но основные свои произведения написал именно здесь, не менее серьезно относясь к сбору винограда и его превращению в вино. Оно производится и по сей день, хотя потомки Мориака подарили дом государству. Пьющие крепкие напитки никогда не поймут, что такое вино: когда находишься среди всех этих шато, очень наглядно понимаешь, что вино — это кровь, текущая в невидимых венах, соединяющих солнце и землю, и человеку некогда удалось эту субстанцию угадать и претворить. Пить вино — это подпитываться от солнца и земли, особенно когда земля закатана в асфальт, а буря мглою небо кроет. Разбираться в вине — это ощущать токи взаимодействия стихий и планет. Если не ощущаешь, то и миллезимы — пустой звук. В мире, идущем к простоте, бордолезские шато могут оказаться атавизмом, тайным орденом, алхимической лабораторией. Но они не пропадут, во Франции ничего не пропадает.

В сказочном крае виноградников и устриц (мне до сих пор кажется, что я покрыта изнутри перламутром их раковин) сохранились и настоящие шато — средневековые замки, в одном из которых мне довелось выступать. В этом замке Chateau de la Salle, владельцы которого — пожилая пара, висит выложенный тонкой мозаикой российский герб в его еще дореволюционном воплощении (там он совсем не похож на курицу-мутанта, рисуемую сегодня), хотя у хозяев нет русских корней. Но есть русская история: прадедушка хозяйки участвовал в строительстве Николаевской (Октябрьской) железной дороги. По ее словам, именно ее предок предложил сделать дорогу прямой, несмотря на изгибы ландшафта, но, правда это или нет, мы уже не узнаем: наша история прерывиста и изменчива, и то, что руководителем проекта дороги Москва — Санкт-Петербург был американец, было сказано во всеуслышание совсем недавно.

Тот факт, что в замке XIII века, в самой старой своей части, в замке из фильмов о короле Артуре и чаше Грааля, живут мои современники и топят камин, у которого сушились рыцарские доспехи, читается мной как утешительный message: даже если мир рухнет, Франция устоит.

Писатели — А. Битов, В. Маканин, Л. Улицкая, В. Ерофеев, Д. Пригов, ваша покорная слуга, Е. Бунимович (депутат Московской думы); музыканты — ансамбль А. Айги, фолк-группа «Народный праздник», «Паперный там», Г. Виноградов; художник Н. Полисский; модельер Марта Каменская; художники-ремесленники; кинорежиссер М. Хуциев; фотограф А. Тягны-Рядно.

Татьяна ЩЕРБИНА