ВИКТОР ЧЕРНОМЫРДИН

«Дед», отец, младший брат, «старший брат», русский Терминатор...

ВИКТОР ЧЕРНОМЫРДИН

Украинская рада направила ходатайство в правительство Украины о соответствии дипломатическому статусу Виктора Черномырдина, посла России в Украине. Эта весть мгновенно облетела экраны телевизоров. И никого не оставила равнодушным. Виктор Черномырдин, быть может, один из немногих действующих политиков, который не боится отступать от протокола. Кому были позволены острые шутки и откровенные высказывания. И очень не хочется видеть политическую сцену без такого яркого артиста. Скорее всего, этого не произойдет. Но перед началом интервью Виктор Степанович попросил нас: о политике — ни слова

— Виктор Степанович, когда вам жаловали казачьи генеральские погоны, вы сказали, что сами выходец из этого сословия. Вообще-то казацкие порядки строгие, вас в детстве пороли за что-нибудь?

— Даже не наказывали, хотя я был не особо смирным. Мы в семье грубого слова не слышали. Ну мама, бывало, полотенцем отшлепает, а отец — никогда в жизни, боже упаси, чтоб он руку подымал. У нас очень уважали старших. Нас пятеро детей в семье, и мы никогда не слышали, чтоб родители ругались... Если из старших кто-то входил — все обязательно вставали. Сейчас, смотрю, не все встают, когда я, например, прихожу, хотя мои сыновья встанут. В этих традициях большой смысл был.

— Сыновья пошли по вашим стопам тоже благодаря семейным традициям?

— На старшего пришлось влиять. Он задумал идти в особое военное училище, «Дзержинку», что для меня было просто непонятно. Сказал: «Я хочу». — «А я не хочу, — отвечаю. — Ты туда не пойдешь». Потом подумал, что приказывать бесполезно, и позвонил в часть своему приятелю, командиру полка, у него свой сын такого же возраста. В то время я уже в ЦК в Москве был, но, когда работал директором завода, его часть рядом стояла. К тому же мы с ним одногодки и в один день родились. Я ему говорю: «Анатолий, приеду к тебе на майские праздники с Виталиком. Только с одним условием: будем жить в части. Ребят переоденем в форму, в сапоги, чтоб они даже спали в них». Три дня держали их строго в этом режиме. Ну, на том все и кончилось. Не скажу, что именно это повлияло на выбор сына, но по крайней мере впечатлило. Потом он поступил на мою же специальность, в Институт имени Губкина. И младший его же окончил.

— Они вместе работают или у каждого своя фирма?

— И вместе, и свои есть. Я особенно в их дела не вмешиваюсь. Если появляется проблема, они сами спрашивают. У нас, например, две квартиры в одном доме есть, и старший как-то сказал, что хочет в другом месте жить. Ради бога, никаких проблем. Они должны быть самостоятельными. Валентина Федоровна может, как и любая мать, что-то сказать им, но вмешиваться, мы считаем, нельзя. Они нормальные ребята и никогда не злоупотребляли ни фамилией, ни доверием. Могу даже случай курьезный привести. Когда старший сын ехал на практику в Уренгой, то набрал мой номер: «Папа, ты только не вздумай меня встречать, и вообще, чтоб без лишнего. Я хочу сам, нам должны дать общежитие». Ну сам так сам. Единственно, спросил, когда самолет прилетает. Я как раз был в Тюмени и подумал: «Дай-ка его все-таки подстрахую». Позвонил в Уренгой своему заму и говорю: «Там Виталий прилетает, ты понаблюдай за ним, только аккуратней, чтоб он тебя не видел». В лицо он сына не знал и, когда самолет сел, взял с собой пограничника, зашел с ним в

«Ту-154» и у тех, кто по возрасту подходил, спрашивал: «Ты не Черномырдин?» Первого как раз Витальку спросил, но тот ответил: «Нет» — и уехал со всеми на автобусе. Набирает меня заместитель и говорит: «Степаныч, нет его». — «Ну как же нет, когда я знаю, что он улетел?» Хотя я уже понял, что Виталий «проскочил». Дежурная, что в общежитие их устраивала, тоже с вопросами: «Ой, вы Виктора Степановича сын?» Он опять отпирается. «Ну как же, вы ж Виталий Викторович Черномырдин!» Сын снова: «Ничего не знаю, кто это такой?» Я потом, конечно, все это тихо разузнал.

Он действительно никогда ничего у меня не просил. Даже когда окончил институт и его распределили на Север, он начал с рабочего. Его пытались поставить на инженерную должность, но я сказал: «Нет» — и держал два года на этом месте. Когда я прилетал на два-три дня на совещание, он звонил: «Пап, можно при-

ехать?» — «Давай, — говорю, — только попозже». Он приедет и сидит, ждет. Если предлагал ему остаться со мной в гостинице, никогда не оставался. Потом женился и Свету туда забрал, сказал, что она должна быть с ним. Затем и дочку в Уренгой увез. Это целый концерт был. Они жили в бамовском деревянном домике, который зимой насквозь продувался, стены и окна одеялами завесили и кроватку там поставили. У Машки вот такие глазищи были, когда увидела, как те одеяла колыхаются. Я тогда Виталию сказал, что, если б это все видела его мама, ему бы конец тут был. Так что мои сыновья ни разу не позволяли себе злоупотреблять моим положением. О младшем я уже не говорю, он еще больше в этом отношении сдержанный.

— А вы в их годы тоже, наверное, не в номерах люкс жили?

— Конечно! Когда я учился в Куйбышеве в институте, жил в общежитии, потом приехала жена, и мы снимали квартиру в подвале. А женился я уже после армии.

— А в армии где служили?

— В авиации три года. Сначала год в Приморском крае. Отлично окончил школу подготовки механиков, спортсменом был, и мне на выбор предложили несколько мест. Я выбрал Оренбургскую область, но, пока туда ехали, сбежал домой, опоздал на сутки в часть. И вот, чтоб не бегали по домам, нас всех таких «хитрых» подобрали — и на сто километров от родного Орска в Домбаровку отправили. А если б не опоздал, то служил бы в своем городе: прямо около моего завода полк стоял, и аэродром рядом.

...Помню, прихожу как-то из школы, а отец спрашивает: «Что это за лычки?» Я сказал, что меня выбрали звеньевым, объяснил ему, что это значит. Он говорит: «А три лычки есть?» — «Есть», — отвечаю. «А почему у тебя не три?» Представляете, с тех пор я на всю жизнь запомнил этот разговор с отцом. Потом у меня всегда было больше всех «лычек», меньше — никогда. Я, например, в армию пришел ярым комсомольцем, вступил там кандидатом в члены партии. А в эскадрилье, куда я попал на третьем году службы, «дед» был. Небольшой такой парень, он не носил никаких лычек, но на сержанта, командира мог огрызнуться. Я сначала даже не знал, что такое «дед». Он спал на лучшем месте, в углу двухъярусных коек; если кто-то начинал бурчать, он два слова скажет — ворчун сразу прыг с койки и побежал. Потом я уже, конечно, узнал все расклады. Но в нашей эскадрилье ребята все были спортивные, здоровые, и хотя нас пытались прижать, мы сказали: «Нет, этого не будет!» Однако тогда «деды» в армии над молодыми так не издевались, как рассказывают сейчас. Ну, бывало, сдвинут тракторами огромную кучу снега, за ноги привяжут, веревку просунут — и таскали ребят через этот навал. Но не зло. Помню, в школе, которую мы оканчивали, были сержанты, приехавшие на три месяца раньше, их специально готовили, чтоб уже нас встречали. Сержантов не любили, как всегда и везде, и, когда первые выпуски поехали, несколько человек из них выбросили в окно из поезда.

И вот меня командир вызвал и говорит: «Черномырдин, вы поедете старшим группы. Но в вашей команде будет сержант Линников, за которого вы несете персональную ответственность». Моего взводного, который надо мной измывался, еще и под мою ответственность! Хотя я рядовой, а он сержант. Паскудник был, вредный, рыжий, еще рыжей Чубайса! Но нормально доехали. А вот когда третий год службы наступил, пришло время избирать нового «деда». Собрались все за частью в овраге со всей атрибутикой в воскресенье и говорят: «У нас имелась хорошая кандидатура, но он вступил в партию. Мы долго думали... и решили все-таки его избрать». И меня, кандидата в члены партии, избрали «дедом». Я быстро все правила переломал. Когда приходили новые ребята, мы устраивали как бы шоу, интересное, с юмором. После отбоя, только командиры уйдут, мы в «ленинскую комнату» — и там шутили по-доброму, по-хорошему. Никогда не было таких унижений, как сейчас.

— Ну а стрелять метко где научились, тоже в армии?

— Да! Там я стрелять начал по-настоящему. Еще на лыжах бегал, биатлоном занимался. А там же очки надо заработать! Мало того, что на время бежишь, должен еще дважды стрелять, и каждый промах — это две минуты. А что такое две минуты? Все, конец. А охотой начал уже позже заниматься, когда стал директором завода. Работа была непростая, напряженная, и у меня как-то не получалось отключаться. Завод, завод — день и ночь. Я не знал, что такое усталость, мог по трое суток быть на ногах, тогда для меня это ничего не стоило. Приехал домой — снова на телефоне, в выходной обязательно ехал на завод, даже если с друзьями куда-то пошел, все равно не расслаблялся. И однажды меня зимой пригласили на охоту. Я еще подумал: «Опять время терять, ехать куда-то». Но уговорили. Как положено, меня поставили в номер. Я, наверное, часа два простоял и ни разу не вспомнил о заводе. «Что такое, — думаю, — что случилось?» И я понял, где могу отключаться от дел. С тех пор, как только чувствую, что надо отвлечься, — собираюсь на охоту. Были бы маломальские условия, и было бы на кого охотиться. Несколько лет назад попал на хорошую охоту в Африке. Участвовал в Йоханнесбурге в конференции по Югославии, и, когда она закончилась, меня пригласили на сафари. Конечно, могу сказать, что это несравнимая, потрясающая охота! Там уж я душу отвел! Убил льва, носорога, буйвола, нескольких антилоп.

— И что вы с этими трофеями сделали? Ведь такого количества дичи за полгода не съешь!

— Нет, я ничего не пробовал и не брал. Во-первых, был в гостях; во-вторых, где ЮАР и где Москва. Но край там богатейший! Абсолютная степь, и зверья всякого немерено. Раньше смотрел «В мире животных» и удивлялся: неужели там действительно такие стада? А уж когда сам увидел, да еще с вертолета, то убедился, что все точно как по телевизору показывают. Мне еще повезло, я как раз прилетел в то время, когда в это место зашли три льва. Их отслеживали, говорили, в какого стрелять. Вообще, это очень опасная, непростая охота. Лев есть лев, не зря его называют царем зверей. Но и невероятно интересно. Адреналин прыгает под восемьдесят процентов.

— В вашей оружейной коллекции много подарков?

— Самые лучшие образцы я покупал сам. Есть и с инкрустацией, дареные, коллекционные ружья, их можно на ковре повесить для красоты. А для себя, для охоты, сам покупал. Непосвященному кажется, что они вроде одинаковые, а на самом деле каждое оружие имеет свой характер. Я люблю его само по себе, а не только стрелять. У меня три хобби — оружие, автомобили и охота.

— Но на охоте не только же стреляют, а еще и сидят у костра с разными ритуалами. Вы можете, скажем, лосятину довести до съедобного состояния ?

— Я сам?

— Да. Или при вас для этого есть специальный человек, «рояль в кустах»?

— Один я не езжу, как правило, собирается компания. И самому мне ни разу не приходилось разделывать и готовить. Но если вдруг такое случится, то, без всякого сомнения, справлюсь. Я же в деревне вырос, так что для меня это не проблема.

— А что вы пьете в таких ситуациях — то, что горит?

— Да у нас все горит.

— Шампанское, говорят, не любите.

— Не люблю.

— Вам на встречах с творческой интеллигенцией мучиться, наверное, приходится!

— Что-то я не замечал, чтоб они делали упор на шампанское. Пьют, как и все обычные люди.

— А кто из этой среды произвел на вас особое впечатление?

— Давно знаком с Михаилом Ульяновым. В прежние годы мы часто встречались, я помогал решать проблемы Театру им. Вахтангова, да и другим ведущим коллективам. Ежегодно ездил в Сочи, где в конце мая проходит «Кинотавр». Так получалось, что мы «совпадали по времени» и я постоянно вникал в дела фестиваля, помогал сохранить «Кинотавр». Конечно, многих других знаю — Ирину Архипову, Людмилу Зыкину, Аллу Пугачеву, Иосифа Кобзона, Олега Янковского, не говоря уже о двух «братьях»: Лещенко и Винокуре. С ними мы вместе и отдыхали, и на охоте были. Мне эта творческая среда хорошо знакома. Культура — это особый слой, который объединяет нацию. Не может страна существовать без культуры, как и без науки. Петр I, создавая государство, прежде всего начал с Академии наук: знал, что без нее сделать что-нибудь путное невозможно. И я помогал людям науки и культуры не потому, что такой особенный, просто понимал, что это необходимо. Ведь когда мы в 90-е годы, по сути, меняли политический строй в стране, первыми нас поддержали именно работники культуры и искусства. Потому что они всегда являлись более продвинутыми, мыслящими, понимающими историю развития страны. Без ничего, без зарплаты, они всегда стояли в авангарде, и это поражало. Как же их можно было потерять?

— А где вам жить больше нравится — на земле или в городах?

— За городом, на земле, в лесу. Квартира тоже есть, я в нее несколько раз заходил, но не ночевал ни разу. Когда переехал в Москву, мне всегда полагалась госдача. И в Киев как приехал, зашел на госдачу, а точнее в резиденцию, которая положена послу, там и живу.

— Что ж вы все по казенным, а на свой вкус построить дом не хотелось?

— Да я построил один на свой вкус в Подмосковье, в хорошем месте, зелень кругом, богатейшая природа. В газете недавно прочитал, что у Черномырдина на даче уже забор покосился, редко, мол, бывает. А это давно не моя дача, я ее продал. Это небольшой поселок, но, когда я в нем жил, там все кипело. Пришлось дорогу провести, канализацию, водопровод. Ну не буду ж я себе только делать? Раз делать, то всем. Теплицу на участке построил, правда, мы ею так и не пользовались.

— А гармошку давно в руки брали? Кстати, кто вас играть научил?

— Я был младшим, третьим братом в семье. Все, что делали старшие, я воспроизводил. Отец у нас был очень музыкальный, и мы тоже его увлечения перенимали. Сначала я играл на балалайке. Бывало, в деревне девчата на посиделки соберутся на завалинке, как тут без танцев? И вот они меня на бревна посадят, и я им наяриваю. Потом и гармонь освоил.

— И частушки пели?

— Еще как! Сейчас у меня есть всякие инструменты: баян очень хороший, гармони разные. Мой друг из ансамбля подарил концертную балалайку.

— Недавно я прочитала, что вы «русский Шварценеггер». В смысле похожи на него...

— С чего они взяли? Неужели я такой?

— Вы лучше.

— Я такого еще не слышал. (Смеется.)

— В интернете на сайте афоризмов я нашла и ваши высказывания, это импровизации или домашние заготовки?

— Да боже упаси! Неужели я похож на того, кто дома шутки заготавливает? Однажды Кобзон подошел ко мне на юбилее Юрия Богатикова и говорит: «Виктор Степанович, я, когда услышал твои слова, просто обалдел». Спрашиваю: «Какие?» — «Лучше водки хуже нет». А их взяли и просто выхватили. Когда зашел разговор о спиртном, я сказал, что чем лучше водка, тем хуже для нас, для мужиков, для пьющих. Плохую водку мы пить не станем, а хорошую пьем. Эти слова отбросили, и получилось совсем другое. (Смеется.) Ну, это уже такое дело. Мне тут, кстати, принесли сборник афоризмов, где тоже есть моя страничка.

— Виктор Степанович, вы один из немногих, кто знает, что такое большие деньги, и не понаслышке. Для чего нужны человеку большие деньги?

— Как вам сказать? Вся моя работа была связана с большими деньгами и с большими серьезными проектами. Сам я к деньгам не то чтобы равнодушен, но по крайней мере у меня нет тяги к накопительству. В таких условиях жизнь проходила, что все время надо было создавать, строить, пускать, наращивать, инвестировать. Нужно было сохранить книгоиздательство — и я тогда принял решение освободить издателей от налогов. Почувствовал, что замкнулись на дешевых «мыльных операх», на крови, «чернухе», а фундаментального фильма — такого, как «Тихий Дон», который тебя за душу берет, — нет. И когда пришел Никита Михалков, он меня убедил, что нужно показать русский характер, и я решил выделить часть средств из государственного бюджета, чтоб он создал свой фильм «Сибирский цирюльник». Или вот история с Мариинским театром. Пришла ко мне Ирина Архипова, которая состояла у нас в объединении «Наш дом — Россия» в политсовете. Но не одна, а с каким-то бородачом. Говорит: «Виктор Степанович, я организовала конкурс имени Глинки, надо талантливую молодежь находить, поддерживать». И называет какую-то сумму. А тот мужчина лохматый сидит все, ерзает. Она представила: «Это Валерий Гергиев». Тогда я еще не знал, кто такой Гергиев. Тут он вступил: «Я главный режиссер Мариинского театра, мы на нуле. Зарплату не платим, бюджета нет». Ну, и дальше — больше. «А что вам нужно?» — спрашиваю. «Мне нужно десять миллионов долларов. Вы только дайте, я никогда больше не приду, мы все сами сделаем, есть силы, мощная труппа, солисты. Но не с чего начать, мы уже так обветшали, что костюмы не можем пошить. Мариинский, императорский театр России погибает...» Конечно, выделили им необходимые средства.

— А теперь они так взлетели! И театр, и сам Гергиев.

— Мы потом с ним уже, конечно, подружились. Он и сейчас звонит и приезжает. Где бы ни был, всегда об этом говорит. Театр работает, Гергиев теперь звезда мирового масштаба, в тройке лидеров держится железно. Мало того, я, видимо с его подачи, вошел в попечительский совет, который возглавляет принц Чарльз, куда входят короли, известные политики, меценаты. Получил как-то бумагу: «Уважаемый господин Черномырдин, вы включены в мировой совет поддержки культуры». И однажды думаю: «Дай я все-таки слетаю, посмотрю, что это за собрание. Интересно же». Это было в 2000 году в Лондоне, в загородной резиденции принца. Все красиво обставлено, такая публика! Мы с принцем Чарльзом разговорились потом, и я его спросил, почему они Гергиева поддерживают. Он ответил: «Для нас Мариинский театр — это императорский театр, значит, наш». И они его включили в число тех, которым всегда будут покровительствовать. А началось все с нашей встречи, когда театр, по сути, погибал. Надеюсь, что это можно включить мне в зачет?

Валентина СЕРИКОВА

«Мы всегда можем уметь». «Хотели как лучше, получилось как всегда». «Надо делать то, что нужно нашим людям, а не то, чем мы здесь занимаемся». «Я готов пригласить в состав кабинета всех-всех — и белых, и красных, и пестрых. Лишь бы у них были идеи. Но они на это только показывают язык и еще кое-что». «Много денег у народа в чулках или носках. Я не знаю где — зависит от количества». «Вас хоть на попа поставь или в другую позицию — все равно толку нет». «Лучше водки хуже не бывает». «Наша непосредственная задача сегодня — определиться, где мы сегодня вместе с вами находимся». «Если я еврей, чего я буду стесняться? Я, правда, не еврей». «Вечно у нас, в России, стоит не то, что нужно». «Правительство в отставку? У кого руки чешутся — чешите в другом месте!» «Вот Михаил Михайлович Задорнов — новый министр финансов. Прошу любить и даже очень любить. Михаил Михайлович готов к любви». «Мы надеемся, что у нас не будет запоров на границе». «Что говорить о Черномырдине и обо мне?» «Я бы не стал увязывать эти вопросы так перпендикулярно». «Все говорят, что недовольны итогами приватизации, и я недоволен и не говорю».