ЗДРАВСТВУЙ, ОРУЖИЕ!

Тайные страсти женщин, стариков и очкариков

ЗДРАВСТВУЙ, ОРУЖИЕ!

За последние десять лет в Москве резко увеличилось количество частных тиров и желающих их посетить. Даже в стране, где гражданин не имеет права на ношение короткоствольного огнестрельного оружия, есть заповедные места стрелкового счастья

До некоторых пор между моей любовью к оружию и самим оружием всегда что-то встревало.

Например, самым любимым оружием моего детства был духовой автомат. Примитивно устроенный, состоящий из двух трубок, сжимающих воздух и выталкивающих пластмассовый шарик, он позволял метко разить пластмассовых индейцев. Однажды у меня было особенно великое побоище: индейцы были раскиданы по всей квартире, взад-вперед летали пластмассовые шарики... Тут вбежала маменька с пылесосом наизготовку и устроила мне разнос а) за ненормальное, несвойственное моему полу времяпрепровождение; б) за хронический беспорядок, устраиваемый всегда после того, как она тщательно уберет квартиру. В довершение всего она разломала любимое оружие прямо у меня на глазах. У меня еще был водяной пистолет, пластмассовый револьверчик, у которого отвалился спусковой крючок, и еще тарахтящий автоматик с огоньком, потом, естественно, пистонники. Но все это было не то, к тому же пистоны советского производства всегда были какие-то сырые, и взрывался только каждый третий из зарядов. У мальчика из соседнего двора родители были какие-то небольшие шишки, съездили за границу и привезли оттуда сухие пистоны и классный металлический черный пистонный браунинг. Этот мальчик все время им хвастался, а я завидовала ему черной завистью и мечтала, чтобы он его потерял, а я бы нашла. И не я одна была такой ненормальной — были еще девочки, которым нравился пистолетик, только мы рано научились скрывать страсти, которые общество в девочках не поощряло.

В школе, на уроках НВП, наш толстый военрук по кличке Липид окончательно дал мне понять, что место женщины подле вооруженного мужчины, точнее — за его широкой спиной, а ей самой лучше не мечтать об оружии: все равно не умеет и никогда не научится с ним обращаться. Одноклассники разбирали старый обглоданный макет «калаша», а девушек учили снимать и надевать противогаз, рассчитываться на первый-второй и маршировать по кругу в ватно-марлевых повязках.

Потом я все-таки окрепла после школьных унижений и купила себе «законный» газовый ПМ. Меня, прежде чем продать его в магазине, заставили пройти всех врачей, включая гинеколога и стоматолога, проверяли сердце и зрение, как будто я шла в космонавты. В разрешительной комиссии меня долго и с какой-то садистской радостью пугали «частыми случаями», когда глупые гражданские уродовали и даже убивали себя и близких из охотничьего и гражданского оружия, чуть ли не из газовых баллончиков. Потом еще, когда вожделенная «пушка» («пукалка» — как, я узнала, у серьезных людей называется это оружие самообороны) наконец оказалась в моем владении, приперся участковый и долго пытал меня, «в кого эт-та» и с какого расстояния я собираюсь стрелять. «Ну смотри-и!» — к месту и не к месту повторял он после каждого моего ответа. «А еси ближе чем с метра стрельнешь — статья-а-а тебе будет!» — со сладострастием садиста ехидно шипел он мне в лицо. К счастью, его потом перевели на какую-то другую должность, наверное, приводить в исполнение смертные приговоры или рвать зубы у заключенных, ему бы понравилось.

Навыков стрельбы «пукалка» дала еще меньше, чем пластмассовая пневматика моего детства. Да и зачем было стрелять из него? Разве только чтобы послушать звук выстрела, понюхать едкого газа и в очередной раз почувствовать себя бесправной дурой с «пукалкой» в руке. А потом вообще кончилась лицензия, и, чтобы купить патронов, пришлось бы опять тащиться за медсправкой и в разрешительную, слушать там страшилки всякие. Не желая лишний раз идти к гинекологу, я решила лицензию не продлевать. Купила себе пневматический Иж-46, уже ни для какой не самообороны, а просто чтобы пострелять на досуге в жирный справочник «Товары и цены» с приклеенной к нему мишенью. И все это время я стыдилась того, что меня тянет к оружию. «Ты же не мужчина, — говорила я себе, — твоя страсть ненормальна». Но, подавленная, эта страсть разгоралась через некоторое время с еще большей силой. И по-прежнему между мной и оружием стояли государство, общественные отношения и общественные предрассудки.

Так и мучилась, считай, полжизни. Пока подруга Ленка, вдруг позвонив, не узнала о моей последней оружейной покупке.

— Пневматика твоя вся — фигня, — сказала Ленка. — Пойдем лучше в настоящий тир постреляем. Из «маргошки». Классно так! Семь рублей выстрел плюс услуги инструктора. Пойдем-пойдем, война ведь на пороге! Телевизор смотришь?

Мы еще немного поговорили о войне и все прикидывали, во что вся эта война выльется и дойдет ли дело до выдачи оружия мирному населению нашей страны. В конце концов мы пришли к выводу, что, даже если каждым вторым прохожим на российских улицах будет вражеский солдат с автоматом, мирному населению нашей страны все равно не видать огнестрельного оружия как своих ушей. Так что надо теперь брать милости у природы самостоятельно за семь рублей выстрел.

Несмотря на то что Ленка сама меня позвала пострелять, у нее все не оказывалось времени, вернее, у ее мужа, она ведь туда ходила с мужем: так чувствовала себя уверенней. (О эти предрассудки!) В результате она дала мне мобильный телефон инструктора, и я пошла в тир самостоятельно.

Когда я вошла, инструктор Сергей, мужчина лет сорока, окинул меня спокойным взглядом и молча пошел в соседнюю комнатку, где у него стоял сейф с пистолетами. Он принес «маргошку» — короткоствольную версию пистолета Марголина — и коробочку патронов.

— Заряжать умеешь? — спросил он.

— Ну... так, — волнуясь и довольно глупо ответила я.

Он взглянул на меня, тихо крякнул и стал показывать.

— Да ладно, ладно, — захлопотала я, пытаясь дрожащими руками отнять у него магазин и патроны, — я поняла.

— Прежде всего тебе скажу — не трясись, — посоветовал Сергей и пошел к мишеням — включать свет.

Я стояла у столика с заряженным пистолетом в руках, а он возился за двадцать пять метров от меня, неторопливый и спокойный. Когда он подошел, я спросила: как же так, он первый раз меня видит, не знает даже моего имени и вот дает мне оружие — не боится ли он, что я сумасшедшая и начну, например, стрелять в него или застрелюсь сама?

— Все равно далеко не убежишь, — спокойно сказал он. — А самоубийство грех, ты что, не знаешь?

То ли он имел в виду отделение милиции, вплотную примыкающее к клубу, то ли у него были установлены видеокамеры... Все равно его спокойствие меня впечатлило. Это уже потом я поняла, почему он такой... философ.

— Ну а если вы увидите — пришел ненормальный, алкоголик какой-нибудь, что вы сделаете?

— Ну и что раз алкоголик? У меня друг любит выпить, так он даже пьяный, вот так вот весь шатается, пистолет вот-вот выпадет, а стреляет классно. Тут дело не в алкоголе. А в духе. Ты вот, например, слишком много разговариваешь. Стреляй давай лучше. И не топчись.

— Мишень должна сидеть на мушке, как Колобок на носу у Лисы, — наставлял он меня. Следующих слов я не услышала, потому что выстрелила. Глаза заволокло пороховым облачком, вспомнился пистонный запах детства. Пуля, выпущенная моей дрожащей рукой, улетела куда-то в стенку, причем так хитро улетела, что даже Сергей, у которого на столе стояла подзорная труба, не смог отыскать ее пропавших следов.

— Да, чего-то ты не догоняешь, — сказал он.

А меня оглушили звук выстрела и внезапное осознание того, что впервые в жизни я держала в руках не детскую игрушку, не смешную разрешенную газовую бессмыслицу, даже не классный, но все-таки пневматический ИЖ-46, а стального зверя, способного убить.

Потом дело пошло, я палила и палила, уши у меня давно заложило. Сергей предложил наушники, но я отказалась, не желая притуплять ощущений. Он давал мне дельные советы, не стесняясь передразнивать мою манеру держать оружие, целиться и удерживать мушку. Он был артист, этот Сергей. И искренне сопереживал моему счастью.

— Дело-то вообще-то полезное, — говорил он. — Ты же волю свою так тренируешь. Главное ведь не прицелиться, ровную мушку каждый может держать. Главное — не дергаться по пустякам, а это мало кто умеет. Вообще все нервные стали, духа у людей маловато. Юлить начинают, торопиться, видят: момент благоприятный, дерг — и промахнулись. Так и в жизни — хотят одного, получают другое. А кто-то, смотришь, ручки тоненькие, еле пистолет удерживает, а бьет в десятку. Как ты живешь, так и стреляешь. Топчешься перед мишенью — значит, и в жизни топчешься. Боишься, торопишься — в жизни такая же. А задавишь это в себе перед мишенью — и жизнь по-другому начнешь.

За свою жизнь я прочитала уйму литературы по самосовершенствованию. Но все прочитанное по сравнению с тем, что я переживала сейчас, казалось мусором. Потому что верность его слов я могла проверить тут же, всего лишь взглянув на мишень.

— А вообще народ чего-то к стрельбе потянулся, — констатировал он. — Женщин много приходить стало, пожилых тоже. К войне, что ли? Или из-за преступности?

— А скажите: нужно людям оружие продавать или нет?

— Я-то считаю — да. Но, думаю, вряд ли разрешат. Тут вот по телевизору министр выступал. «Кому мы, — говорит, — будем оружие давать? Наркоманам, пьяницам, психам? А кому еще давать?» Такое вот представление о народе.

Пришли еще двое стрелков — один лет пятидесяти, полный и спокойный, другой — юноша бледный в очках, очень романтичный на вид. Полный перед стрельбой тоже надел на нос очки. Обилие очкариков в этом заведении навело меня на мысль о том, что мы все, белые люди, вконец ослабли перед суровым лицом природы со своими книжками и компьютерами, чувствуем это, боимся сильных и диких племен и пытаемся окрепнуть с помощью упражнений в тирах. Эта мысль, возможно, посетила меня под влиянием последнего выпуска телевизионных новостей.

Грохот и запах пороха наполняли воздух. Мы стреляли, и каждый, наверное, видел в мишени что-то свое. Барьеры, которые общество и государство выставило между мной и оружием, умирали один за другим. Никто из мужчин не смотрел на меня сверху вниз, а когда я пожаловалась на тяжесть в руках, толстый стал рассказывать, что он, когда пришел первый раз стрелять, легко выжимал 150-килограммовую штангу, а пистолет у него трясся еще больше, чем у меня. Еще он рассказал мне, что раньше очень любил выпить, а когда пристрастился к стрельбе — пить перестал.

Картонная коробочка внезапно опустела. Я защелкнула в магазине последние пять патронов удивительного серого цвета, масляных на ощупь.

— Теперь понимаю, почему их называют «маслята», — сказала я Сергею.

— А еще — «семечки», — улыбнулся он. — Приятные, правда?

— Да, — сказала я, — только руки устали.

— Это хорошо, — сказал он. — Значит, ты работала. Кто не работал — ему хоть ведро их насыпь — он все не устал.

В том, что я приду, он не сомневался. А я чувствовала, что вступаю в какое-то раньше мне неизвестное духовное братство. Все улыбались, как сумасшедшие, — и я, и толстый, и романтичный, и сам инструктор. Пол был усыпан гильзами. Я подобрала себе одну на память. Заметив это, Сергей повозился в углу и достал мне еще несколько гильз — ружейных и пээмовских: после дежурства у него в тире постреливали работники соседнего отделения милиции. Моя гильза была малюсенькой и тусклой, а милицейские — в два раза больше и сверкали, как пуговицы на мундире.

Было уже поздно, но в тир пришли новые духовные сестры — две женщины средних лет, по виду типичные работницы прилавка, с классическими «химиями» на головах, в турецких кожаных куртках и смешных вязаных шапочках. Их было легко представить копающимися в огороде или заправляющими стиральную машинку, а стреляющими — трудно. Но, когда они встали к столикам и взяли в руки оружие, что-то случилось, эти женщины преобразились и перестали быть похожими на работниц прилавка. Они пробивали десятку за десяткой, а я и двое других стрелков ошалело смотрели на них. Женщины отстрелялись и ушли, вероятно, к мужьям и детям. Может быть, они скажут им, что были в парикмахерской.

Сергея же ничего не удивляло. Я поняла, что это ежедневная причастность к великому искусству стрельбы сделала его похожим на буддийского монаха. У него на столе лежал график работы тира на неделю, половина клеточек на следующую уже были заполнены, и все время ему звонили новые люди, мужчины и женщины, чтобы заполнить новые клеточки. Он никому не отказывал, и на три дня вперед свободных мест уже не осталось.

Моя любовь к оружию обрела наконец реальные формы. И теперь ни «газовики», ни пневматика, ни тем более средство самообороны «Оса» не заменит мне настоящих ощущений. Я «подсела», точно так же, как все очкарики, женщины, старики — члены стрелкового клуба для взрослых — все те, кому общество отказало в законном праве владения оружием.

Впрочем, бывают здесь и полноценные люди — милиционеры например.

Майя КУЛИКОВА