Великий сНежный и бездомный клоун: воспоминания о себе
Cлучился Караван мира. Дом наш на полгода был в виде каравана. Мы собрали кучу народу. У нас была отличная компания. Огромная семья из десятков театров, которые все вместе жили. Но что самое удивительное, нам удалось добыть домики на колесах.
Это целая фантастическая история! У нас в компании был замечательный человек Гена Бохан. Он никогда не терялся, когда я ему давал разнообразные странные задания. Ну, например, просил вскипятить воду в фонтане. Ну вскипятить так вскипятить. Он куда-то ехал, в какую-то кочегарку, закачивал в какую-нибудь цистерну кипяток и выливал его в фонтан. А мы потом в ноябре играли спектакль по пояс в воде. В общем, Гена всегда точно знал, что невыполнимых вещей нет, поэтому и темы караванов — то есть домиков на колесах — тоже не испугался. В России их, правда, тогда вовсе не было. Мы выяснили, что такие домики производят в Югославии. Связались с этими людьми и стали выяснять, в чем они нуждаются, потому что просто купить эти домики мы, естественно, не могли. Они сказали, что им нужен чугун, вагон чугуна. Мы разузнали, где в России есть чугун. Оказалось, в Череповце. Мы поехали в Череповец, отыграли спектакль, получили в качестве гонорара вагон чугуна, отправили его в Югославию. Но когда в парк Советской армии в Москве прибыли 15 домиков на колесах из Югославии, мы глазам своим не поверили. Даже для нас самих эта авантюра оказалась слишком крутой.
Потом мы, конечно, набили эти домики людьми до отказа так, что они стали похожи на наши питерские коммуналки, и отправились путешествовать по Европе.
В общей сложности моя семья прожила в таком домике два года. Детям тут же была построена двухэтажная кровать, появились складные стульчики, столики, вазочки. Все было складное. В этом смысле мы не были первооткрывателями — у нас перед глазами был пример театра Футсбарн, который в своих автобусах и караванах возил за собой ванну, настоящий камин, грядки с цветами, школу. Это потрясающий опыт. А мы умели быстро учиться.
Этот опыт научил нас многому, и несколько позже мы сумели его применить. Мы научились помещать наш дом в «заплечном мешке». Когда мы отправились бродить по свету, наши странствия начались с «Цирка дю Солей». Мы стали жить жизнью цирковых артистов. Обычно цирковые артисты имеют очень хорошо разработанную систему — чемодан, в котором умещается все: башмаки, которые вставлены в носки, чтобы лишний раз не чистить, а они всегда оставались бы блестящими; брюки, намотанные на папку для нот, — ноты для концертмейстера и штаны не мнутся; малюсенький, сделанный из лезвия бритвы нагревательный прибор, и т д., и т п. Все портативное, маленькое. Это и послужило нам прототипом для создания собственного дома, который умещался в прицеп нашей машины. Когда мы договаривались с цирком, я сказал им, что езжу вместе со своими сумасшедшими идеями, подушками, где живут мои сны, реквизитами, какими-то новыми костюмами и так далее. Потому что мне, для того чтобы жить и развиваться творчески, нужно всю эту среду постоянно с собой таскать.
И они сделали немыслимое над собой усилие, сделали исключение — совершенно нереальное: в центре своего шапито, где переодевались все артисты, они ставили второе шапито — специально для меня. В нем было навалено огромное количество ящиков со всякой туфтой: какие-то штучки-дрючки-закорючки, какие-то машинки, носы, трусы — в общем, все то, из чего может вырасти номер. Они, стиснув зубы, таскали эти тяжеленные кофры, а я, каждый раз приезжая на новое место, раскладывал все это несметное богатство по всем полочкам и с ним пытался работать.
То же самое стало и с нашей жизнью. Мы в своем доме нашли аналогичную систему. У меня всегда была большая библиотека, и она вся постепенно превратилась в коробочки. Коробочки закрывались, переезжали с нами с места на место, открывались, ставились друг на друга и превращались в книжные шкафы, где жила наша библиотека. То же самое было со всеми остальными вещами: этот чемодан открывается и превращается в шкаф с тем-то, а отсюда содержимое высыпается и разбегается по таким-то местам. У нас все было предельно компактно. Мы приходили в магазин и искали вещи, отвечающие следующим требованиям: предмет должен быть:
— сверхлегкий,
— очень маленький,
— складной.
Был еще ряд параметров, но названные — наиважнейшие. Эти предметы формировали нашу «складную» жизнь. Когда же нас спрашивали, где наш дом, то ставили нас в тупик. Единственное, что мы могли ответить: наш дом везде, потому что каждые три месяца мы меняли адрес. Когда изобрели мобильные телефоны, это было для нас огромным, колоссальным событием. Я не думаю, что кто-то в мире радовался этому событию так, как мы. Номер мобильного стал адресом нашего дома. Это было огромное счастье!
Но вернемся назад. То ли привычка, то ли желание чего-то более стабильного и фундаментального заставило нас после Каравана вернуться к идее своего дома.
Когда мы со всем театром моим «Лицедеи» поехали в двухлетнее турне, начавшееся с Каравана мира, я стал искать дом. Я подумал: сделаю-ка я дом здесь. Поехал поближе к Страсбуру, это центр Европы, там Европейский парламент находится, там как бы вся культурная европейская административная система. Оттуда недалеко — пять часов на машине — до любой европейской столицы, кроме нашей. Очень удобное место, потрясающая природа. И за деньги, которые сейчас стоит трехкомнатная квартира в Москве, я нашел просто дворец. В горах. Главная проблема была в том, что оттуда надо примерно полтора часа ехать до Страсбура. Красоты необыкновенной место, стоит шале такое огромное швейцарское, около тридцати комнат, гараж на двадцать машин, зал огромный — это было что-то такое для отдыха скаутов или что-то в этом роде. Он стоял просто пустой. Я было решился уже, что поедем сейчас в турне, заработаем деньги, и я заплачу за эту штуку. Все, договорился, но вскоре стало ясно, что это неправильное место.
Мы начали жить в деревне, и через несколько месяцев оказалось, что мы-то заняты все время, техники и актеры, а семьи все время проводят в деревне. Там грустно, и тоска начинается, нет общения. Это была первая проблема. А вторая — нет подпитки, чтобы творческие программы делать. Не с кем общаться. Ты не можешь посмотреть новый спектакль, ты не можешь увидеть какой-нибудь фестиваль, не можешь вдруг куда-нибудь быстро сорваться и приехать. Я думал сделать там такой культурный европейский центр, то есть то, что хотел сделать когда-то в Деревне дураков под Питером. Думал, сделаю-ка я это тут, в горах. Реально совершенно было сделать центр. Но поняв, что это трудное и неправильное место, мы вернулись к мысли о России.
Следующим нашим домом была Академия дураков. Мы вернулись в Питер после странствий по Европе в какой-то очень голодный момент. Еды никакой не было. По случаю достали два мешка картошки, которые и ели всю зиму: чай с сахаром и картошка. Больше ничего не было. Ну и нормально на этой картошке пережили зиму и в это время сделали Академию дураков.
Тогда мы попытались создать дом не только для себя, но для всей этой шатии-братии, которая называется альтернативной культурой. Кроме оперы, балета, драмы и так далее есть еще такие оболтусы, которые занимаются театром почему-то совершенно самозабвенно, отдавая себя ему полностью, но при этом они не обласканы опекой и заботой государства. Хотя от них много добра приходит к людям. Это клоуны, мимы, уличные театры, всякие фокусники, современный танец, новый цирк и так далее. Все эти люди на тот момент оказались без всякого присмотра и помощи с чьей-либо стороны.
И мы решили создать своего рода ассоциацию взаимопомощи, чтобы иметь возможность хоть чуть-чуть кому-нибудь где-нибудь пособить, чтобы хоть как-то это движение поддержать и сохранить, потому что оно на глазах таяло, исчезало, уезжало и т д. Мы придумали, что одна Академия будет в Москве, другая — в Питере. А потом, может быть, и в Одессе, и в Казани, и в Киеве, и еще где-нибудь. И люди нашлись замечательные, которые нам помогали. И начали мы очень бодро и оптимистично, но когда деньги кончились, пришлось эту историю приостановить.
С этим временем была связана еще одна красивая тема — город Пушкин. В тот момент, когда мы делали Академию дураков, зарождался этот спектакль, который называется «сНЕЖНОЕ шоу». Для меня проекты и спектакли — как бы единый организм, потому что все вещи у меня зарождаются в кутерьме, в активности, когда рядом кто-то работает, когда я ему помогаю, когда меня кто-то провоцирует, когда мне что-то подсказывают, когда я ему что-то подсказываю и возникает живая активная среда. Это мое любимое состояние. Это великолепно. Я чувствую, что и у этого человека какая-то идея, и у другого. И вот это высыпание из своих нор, собирание в каком-то большом пространстве, и карнавальная жизнь, и что-то такое перемешанное — это очень хорошая почва для роста новых спектаклей. А еще — изучение целых новых пластов карнавала, абсурда, необходимых для создания проекта «Современного карнавала», которым тогда занималась Академия дураков.
Мы начали думать, где бы мы могли работать. Раз меня выгнали с Пушкинской, подумал я, почему бы мне не взять самое лучшее место, какое есть в Питере. У меня всегда хватает нахальства думать, а почему бы не исходить из самого лучшего: если уж жить где-то, то в королевском дворце. Меня не интересует позолота королевского дворца. Но парк в Пушкине меня просто потрясает, потому что я думаю, что это лучший парк в мире вообще. Я обожаю его. Я всегда в него ездил и в старые времена.
И вдруг случайно мы в какой-то момент туда поехали, пошли по Пушкинскому парку там, где Екатерининский дворец, и увидели его запустение. Ни одного человека, ни туристов — ничего. Это было самое тяжелое время для музея и вообще. И вдруг натыкаемся на любимое наше место, которое называется Китайская деревня. От Китайской деревни осталось всего пять домиков. Место красивое, но неухоженное, заросшее. И в то же время от этого такой уют. Остатки воспоминаний о старом искусстве. Кругом какие-то заводи, какие-то мостики, башни какие-то. Наверное, это лучшее место, где можно делать спектакль. Неслучайно Пушкин здесь болтался около своего лицея. Наверное, здесь какая-нибудь дыра в космос, недаром он написал здесь столько замечательных стихов.
Ну раз здесь такое замечательное место, такая замечательная природа, стоят никем не востребованные здания, я просто пришел к директору и сказал: «Можно арендовать у вас домик или несколько?» — «Конечно, они все пустые, сколько хочешь, столько и арендуй». Я тут же побежал ко всем, кто был в Питере еще живой и болтался в поисках жилья или какого-то места для репетиций. Нашел Вадима Михеенко со своим театром «Терра Мобиле», Касю с его театром «Перекатиполе», Витю Крамера с его проектами, я уж даже всех и не помню. И мы заняли все это пространство.
Это было самое тяжелое, но и самое радостное время, потому что рядом оказался театр Кочубея, почти пустующий, его недолгое время занимал кукольный театр. Все было готово, для того чтобы здесь жили, думали, творили, но почему-то долго ничего этого не было. Мы сделали там такую деревню клоунов. Я никогда не думал, но она образовалась легко, быстро, сама. Практически все, кто там жил, сделали спектакли в это время. Я сделал «сНЕЖНОЕ шоу». Я платил за все, но это было очень дешево — тысячу долларов за все за год, ну вообще нереальные какие-то деньги. Ну, там не было воды, штукатурка вся обсыпана. Когда мы привезли туда нашу замечательную французскую клоунессу, она вошла и заплакала, хотя для меня эта комната была, как царские хоромы. Она спросила: «Вы в России все так живете?» Я ответил: «Ну по-всякому. Но вот мы сейчас живем так». А ей было так грустно туда входить, в эти комнаты, и мыться без горячей воды и все такое. Я ей сказал: «Ну что делать, Лора, зато у нас все люди любят театр».
Теперь она вспоминает эти дни с большой любовью, потому что я ее вытащил на большую сцену. Впервые в жизни она вышла на зал в тысячу мест. Никто никогда ей такой возможности не давал. Никто не верил, что она такое может. Она работала на улице на Монмартре всю свою жизнь. А я ей доказал, что она актриса. Она вышла на эту сцену и взяла всех в руки. Это было впервые, она никогда не пробовала. Она боялась вообще входить в театр. Если ей и могли дать, то маленький зал на двадцать — пятьдесят мест, и она поняла, что приехала в это жуткое обшарпанное место, которое на самом деле — обшарпанный, но королевский дворец. Тогда у нас были вот такие королевские дворцы. Это было тяжелое, но счастливое время.
Выходили из дома, тут же на клумбе собирали грибы, варили и ели. И ходили ежедневно по парку, а парк этот — триста гектаров, и мы за год так и не смогли обойти весь парк.
Была у нас еще одна красивая мечта. Считаю, что она равна Деревне дураков. Деревня дураков была рассчитана только на мой театр, но после Академии, где родилась идея целой театральной ассоциации, я стал уже посматривать в другую сторону. Я подумал, что если мы можем делать целые фестивали, то почему бы ни создавать целые закрытые зоны, целые заповедники.
Вся концепция вертится вокруг слова «заповедник». Когда исчезло кафе под именем «Сайгон» в Питере, где собиралась вся питерская творческая тусовка, и когда развалилась история с красивой идеей дома артистов и художников на Пушкинской в Питере, стали доходить слухи то о каком-то складе в Париже, то об огромном доме в Лондоне, которые захватили некие артистические элементы, то в Швейцарии какой-то огромный дом вдруг оказался заселен художниками. Стало понятно, что идея эта бродит по свету, и я думаю, что это очень красивая идея. Я убежден, что необходим заповедник культуры. Я думаю, что французы чувствуют и пытаются делать это. Нет какого-то конкретного концепта, но я чувствую, что это государство направляет усилия в эту сторону.
Удивительно, что огромное количество заповедников создано в мире для того, чтобы сохранить камни. Чтобы сохранять птиц и червяков. Сохранять деревья и растения. Все вносится в Красную книгу, все шифруется, нумеруется, следят за каждым вздохом, отпускаются какие-то деньги, финансы, какие-то фонды существуют и тому подобное. И совершенно не отслеживается история, связанная с культурными особями. Это особая, очень редкая птица. Мало того, что она ценна сама по себе, но когда появляется место, где кружат идеи, где рождаются и провоцируются эмоции, идет немыслимое разбазаривание богатств, резервов человеческого духа. Для меня это выглядит как варварство. Средневековое варварство XXI века.
Я начал думать, возможно ли такое место. Весь Петербург прочесал, по всем картам, ногами и понял, что идеальное место — это Новая Голландия. Это отдельный остров практически в центре города, не задействован никаким активным существованием. Есть там склад военной одежды. Можно помочь военным склад перенести на край города, и он также выполнит свою функцию для города. Что там было раньше? Не знаю точно. Может быть, были там какие-нибудь верфи, корабли. Там потрясающе — круговая вода и в центре еще озеро. Гениальное архитектурное произведение, редкое по красоте, в центре города, никак не включенное в активную городскую среду. Идеальное место для этого проекта. Это мог бы быть идеальный дом. Но увы...
Литературная запись Н. ТАБАЧНИКОВОЙ