Он мог бы стать кузнецом в какой-нибудь оружейной мастерской века так XIII (и кинжалы, и средневековые шлемы, и кольчуги он делает запросто)
ЖЕЛЕЗНЫЙ МИР
Мог бы стать одним из трех мушкетеров (благо фехтует на шпагах он так лихо, что дух захватывает).
Или мог бы охотиться на львов в Танзании (шкура одного из них висит у него в квартире как напоминание о необузданной его бесшабашности).
Но вышло так, что Юрий Ивукин стал историком, буквально до одури, до помутнения в глазах упивался японской культурой и философской игрой го, работал экскурсоводом в музее и записывал на магнитофон голоса певчих птиц, мотался с гитарой по Башкирии, Пермской области и Алтаю. А жил в Самаре, в век железа и людей, говорящих по большей части на фене.
Хотя и из железа не всегда выходят только «Миги», а через крепкое словцо иногда можно различить куски исконной поэзии.
Ему кричат, что жизнь безлика и никудышна, а он говорит: «Кто мешает вам сделать ее такой же интересной, как в кино». И делает.
Ивукин из тех, кто сам конструирует вокруг себя ощущения. Напяливает джинсы, лазит по чердакам, собирает всякий хлам (от чего только нет деталей в его конструкциях! От вертолетов и старинных велосипедов, ридикюлей и шестеренок от тракторов). Затем, разобрав все это на части, он зажигает торшер и под звон последних трамваев за окном что-то собирает. И когда берется за это, вовсе не знает, что из этого выйдет.
Часто он вытаскивает эти свои штуки на улицу. Смотрит, как реагируют люди. Кому-то отдаст кошку, с кем-то выпьет пива. И говорит, что именно это и есть настоящая жизнь. Не выпендрежная, всамделишная. Без напускной важности и подхалимажа.
Эта его поэзия — не авангардная, не модернистская. Она рвется из него, как по пьяни на груди рубаха, а там, за пазухой, — образы котов, замечательных крыс и пять пудов любви.
Владимир ЛИПИЛИН
В материале использованы фотографии: Юрия СТРЕЛЬЦА